Миллионщик

Глава 15

Он секунду помедлил, потом, оглянувшись, произнес:

— Я вас не знаю, но раз мы встретились в таком месте, уделю вам время. Пройдемте в курительную, там и поговорим!

Спустившись вниз, мы отправились в курительную. Шагая по дорогущему паркету, я лихорадочно соображал. Что я ему скажу? Как построить беседу?

Представиться посланником от тех самых французов-концессионеров? Глупо. Я не знаю ни их имен, ни деталей их договоренностей с Селищевым. Он задаст мне пару уточняющих вопросов, и я тут же провалюсь, выдав себя за самозванца.

Прийти от имени Мезенцева? Еще хуже. Мезенцев — простой помещик, они наверняка знакомы лично. Селищев сразу поймет, что я не тот, за кого себя выдаю.

Нет. Нужно было действовать тоньше. Не встраиваться в их схему, а ломать ее, создавая свою собственную. Я должен был предстать перед ним не мелким шантажистом, а представителем третьей, могущественной силы, о существовании которой он и не подозревал. Силы, чьи интересы он по своей глупости и жадности умудрился затронуть. Силы, которая могла его как вознести, так и раздавить.

И я придумал легенду. Легенду, основанную на реальных фактах, но поданную под нужным мне углом. Легенду, которую он не сможет проверить, но в которую будет вынужден поверить.

Мы прошли в курительную комнату. Здесь, после парадной суеты и звона бильярдной, тишина казалась оглушающей. Тяжелые портьеры из темно-зеленого бархата подавляли звуки, в огромном, отделанном мрамором камине, несмотря на летнюю жару, лениво тлели дубовые поленья. Воздух был пропитан густыми, почти осязаемыми ароматами турецкого и вирджинского табака, дорогих сигар и крепкого коньяка. В глубоких креслах, расставленных поодаль друг от друга, сидели солидные, важные господа. Они вели неспешные, тихие беседы.

Мы сели в дальнем углу. Я попросил у подбежавшего лакея коньяк и сигары.

— Итак, сударь, я вас слушаю, — сказал Селищев, с видимым удовольствием откидываясь на спинку кресла. Он явно чувствовал себя здесь, в этом храме власти и богатства, как рыба в воде.

— Я буду краток, Аристарх Ильич, — начал я, глядя ему прямо в глаза. — Речь, как я уже сказал, пойдет об имении господ Левицких, опекуном коего вы имеете честь являться.

Он лениво стряхнул пепел с сигары.

— Левицкие… Печальная история. Но я не уполномочен обсуждать дела моих подопечных с посторонними лицами.

— История может стать еще печальнее. Для вас, — сказал я ровно. — Вы создаете проблемы очень серьезным людям.

Селищев усмехнулся, и его одутловатое лицо сморщилось в гримасе, которая, по его мнению, должна была выражать превосходство.

— Проблемы? Полноте, сударь. Я не создаю проблем, я, напротив, их решаю, притом весьма успешно. И мосье д’Онкло, и господин Мезенцев уже имели честь убедиться в моих скромных способностях. А вы кого, собственно, представляете?

Он произнес это с такой наглой, неприкрытой уверенностью, что я понял: с этим стесняться нечего. Он играл свою сложную и опасную игру и, похоже, заигрался настолько, что вообразил себя вершителем судеб поместья Левицких.

Что ж, поддержим!

Я откинулся на спинку кресла и не спеша закурил сигару.

— Видите ли, Аристарх Ильич, эта железная дорога нужна не только господам французам-концессионерам. Она нужна и нам. Я представляю интересы крупнейшего торгового дома Верещагиных и не только их. Моя патронесса Аглая Степановна Верещагина, намерена использовать эту дорогу для перевозки своих товаров из Нижнего Новгорода в Москву, а дальше протянуть железную дорогу до самой Сибири. И пока вопрос не решен там, строительство встало. Она и остальные очень недовольны тем, что из-за вашей нерасторопности и мелочных интриг с каким-то провинциальным помещиком строительство непомерно затягивается!

Селищев слушал, и его лицо становилось все мрачнее. Он, видимо, никогда не думал о таких масштабах. Его мир ограничивался карточным столом и мелкими гешефтами с Мезенцевым. А тут — Кяхта, Китай, Верещагина, какие-то мифические грузоотправители.

— Так скажите мне, Аристарх Ильич, — продолжал я, глядя на него в упор. — Долго еще вы намерены препятствовать строительству моста через Клязьму? Долго еще мы будем ждать, пока вы решите свои мелкие проблемы и уступите наконец этот несчастный клочок земли? Или, может, нам стоит найти другие, более быстрые способы решения этого вопроса без вашего участия?

При последних моих словах он заметно оживился.

— О нет, сударь, о нет. Без моего участия тут ничего не выйдет! Я, господин Тарановский, — он сделал паузу, выпуская кольцо дыма, — являюсь, так сказать, непременным участником всей комбинации. Посредником. Я и только я нахожу решение, которое устраивает все заинтересованные стороны!

— И каково же это решение? — спросил я, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость.

— О, оно предельно просто. — Он улыбнулся своей неприятной, скользкой улыбкой. — Все в этом мире — вопрос денег. И судьба имения Левицких — тоже. Мои условия известны уже всем участникам: и французам, и Мезенцеву. И для вас, сударь, кем бы вы ни были на самом деле, они не изменятся.

— Что за условия?

— О, да сущая безделица, если принять в соображение, сколь многое поставлено на карту! Сто тысяч рублей серебром. Лично мне. И я тут же проиграю это дело в суде либо заключу соглашение с той стороной, которая окажется более щедрой и расторопной.

Услышав это, я не мог удержаться от улыбки: паззл начинал складываться. Но каков этот Селищев! Я ожидал торга, уловок, но такой откровенной, циничной наглости — нет.

— Сто тысяч? Да у вас, сударь, царские замашки!

— Можете думать, что вам заблагорассудится. — Он пожал плечами. — Но такова моя цена. Уверяю вас, для господ французов она совсем невелика. Они практически завершили строительство дороги от Владимира до Нижнего, осталось лишь выстроить этот мост. Наверняка такие, как вы, будущие грузоотправители, давно уже дергают их, вопрошая, когда же откроется движение. Так вот, сударь, не ранее, чем это будет обговорено со мною!

— А что же получат наследники, ваши подопечные, чьи интересы вы, как опекун, обязаны защищать? — спросил я, с трудом сдерживая гнев.

— О, разумеется, все будет по закону. — Он снова криво усмехнулся. — По мировому соглашению, которое мы подпишем, им будет выплачена компенсация. Небольшая, разумеется, чтобы не привлекать лишнего внимания. Тысяч пять, может, семь. Этого вполне хватит, чтобы покрыть судебные издержки и долг перед казной. Все будет благородно. А остальное… остальное лично мне. За мои труды и хлопоты.

Он сидел в глубоком кресле, этот маленький, потный, порочный человечишка, и торговал судьбой сирот, как вор украденным салопом. В этот момент я почувствовал не просто гнев, а ледяное, презрительное омерзение. И, надо признать, мне стоило больших усилий скрыть свои чувства.

— Так, значит, вы, Аристарх Ильич, просто продаете решение суда тому, кто больше заплатит? — спросил я, глядя ему в глаза.

— Я, господин Тарановский, — он расправил плечи, пытаясь казаться значительным, — помогаю серьезным людям решать их проблемы. И эта помощь, как вы понимаете, стоит денег. Так что, ваше предложение в силе? Госпожа Верещагина готова заплатить сто тысяч за то, чтобы ее чайные караваны не простаивали? Или мне все-таки принять предложение господ французов? Они, знаете ли, тоже очень торопятся.

— Сумма весьма почтенная! — уклончиво ответил я. — Извольте подождать. Что вы скажете, если мы встретимся завтра ввечеру, скажем, в ресторане «Яр»?

— Хорошее место! — сухо заметил он. — Извольте. Я с пятого часу пополудни буду там в кабинете. Спросите метрдотеля, Поликарпа Кузьмича, он укажет, где именно!

Я чопорно кивнул, и мы расстались.

Выйдя из Английского клуба, я оглянулся по сторонам в поисках извозчика. Тот не замедлил появиться.

— Куда изволите, барин? — волжским окающим говором произнес русоволосый мужик с номером на спине, подъезжая ко мне в своей пролетке.

Куда именно мне надо, я не знал, а вот что мне было нужно — представлял очень отчетливо и ясно. Мне нужно было срочно вызвать сюда Изю Шнеерсона и господина Рыкунова с его людьми. Дело принимало серьезный оборот, и мне нужны были все деньги, мозги и кулаки, какие только я мог собрать.

— А скажи-ка, любезный, где тут у вас телеграф?

— Это вам на почтамт надо, барин! — пояснил тот.

— Значит, к почтамту. Гони!

Московский почтамт располагался на Мясницкой улице, в величественном здании, похожем на дворец, с колоннами и огромными, высокими окнами. Внутри, в просторном операционном зале с расписными сводчатыми потолками, царила деловая суета. Стучали штемпели, шелестели бумаги, а из-за дубовой перегородки, где находилось телеграфное отделение, доносился непрерывный, сухой треск аппаратов Морзе — азбука новой, стремительной эпохи.

Итак, мне нужно было срочно вызвать из имения Левицких моего верного товарища Изю Шнеерсона и Сергея Рыкунова. Во времена, когда мобильная связь не могла привидеться даже Жюль Верну, это было нетривиальной задачей. Но какое же счастье, что несколько лет назад от Москвы до Нижнего Новгорода стал действовать телеграф!

Я подошел к окошку с медной табличкой «Прием депеш». За конторкой сидел усатый чиновник в форменном сюртуке с блестящими пуговицами.

— Мне надобно отправить телеграмму, сударь, — обратился я к нему. — Срочную. Во Владимирскую губернию, под Гороховец.

— Извольте, — кивнул чиновник, пододвигая мне специальный бланк и тяжелую чернильницу с гусиным пером. — Пишите адрес и текст. Разборчиво.

Вот тут и возникла первая сложность. Как отправить телеграмму так, чтобы она дошла не просто в уездный город, а прямо в усадьбу, затерянную в лесах? Я понимал, что телеграфной линии до самого имения, конечно же, нет.

— Скажите, любезный, — спросил я у чиновника, — а можно ли заказать доставку депеши с нарочным? Чтобы прямо в руки, по адресу.

— Можно, — подтвердил он, не отрываясь от своих бумаг. — Называется «с эстафетой». Телеграмма дойдет до ближайшей к месту назначения станции, в вашем случае до Гороховца. А оттуда на почтовых лошадях ее повезет специальный рассыльный прямо по адресу. Только это, сударь, услуга дорогая!

— Мне главное, чтобы быстро!

Чиновник выдал мне бланк телеграммы для заполнения. Сев за столик для посетителей, я принялся за составление текста. Нужно было написать коротко, но ясно, ведь плата взималась за каждое слово. После недолгого раздумья я вывел:

АДРЕС:

ВЛАДИМИРСКАЯ ГУБЕРНИЯ, ГОРОД ГОРОХОВЕЦ, ПОЧТОВАЯ СТАНЦИЯ. ДАЛЕЕ С ЭСТАФЕТОЙ В ИМЕНИЕ ЛЕВИЦКИХ. ВРУЧИТЬ ГОСПОДИНУ ШНЕЕРСОНУ.

ТЕКСТ ДЕПЕШИ:

ИЗЯ ТЧК РЕКУНОВ ТЧК НЕМЕДЛЕННО ВЫЕЗЖАЙТЕ МОСКВУ ПОЕЗДОМ ТЧК ДЕЛО НЕОТЛОЖНОЕ ЗПТ ЖДУ ГОСТИНИЦЕ БРАТИЩЕВА ТВЕРСКОЙ ТЧК

ТАРАНОВСК

Чиновник пробежал глазами мой текст.

— Так… двадцать одно слово. Плюс подача, плюс бланк. И эстафета до имения… верст, говорите, десять от Гороховца? Это будет, сударь мой, — он пощелкал на счетах, — три рубля семьдесят пять копеек серебром.

Сумма была приличной, но я, не торгуясь, выложил на стойку четыре серебряных рубля.

— Сдачи не нужно, — сказал я. — Только прошу вас, чтобы как можно скорее. Дело не терпит отлагательств.

— Не извольте беспокоиться, — заверил меня чиновник, ставя на бланке штемпель «СРОЧНАЯ».

— Через час ваша депеша уже будет в Гороховце. Ввечеру ваши господа ее получат. Техника, сударь! Прогресс!

Я вышел с почтамта с чувством выполненного долга. Механизм был запущен. Теперь у меня в Москве будут и «мозги» в лице Изи, и «мускулы» в лице Рекунова. А значит, можно переходить к следующему этапу нашего плана — к плотной «работе» с господином Селищевым.

Циничная наглость Селищева взбесила меня. Вот от этого сукина сына зависело счастье и благосостояние Ольги! Но ярость, поначалу вскипевшая внутри, быстро сменилась холодным, расчетливым спокойствием. Я понял, что этот человек сам дал мне в руки оружие против себя. Он был настолько уверен в своей безнаказанности, что потерял всякую осторожность.

Но как использовать это оружие? Идти в полицию? Наивно. Мои слова против слов уважаемого дворянина — пустой звук. Устраивать публичный скандал самому? Слишком рискованно. Больно уж шаткой является моя легенда «негоцианта Тарановского»: я не мог привлекать к себе излишнее внимание властей, создавать шумиху вокруг своего имени. Любая серьезная проверка могла вскрыть мое прошлое, и тогда все планы, все деньги, моя свобода — все полетит в тартарары!

Нет, действовать нужно было чужими руками, причем руками людей, чье слово имело бы вес в этом обществе. И такой человек у меня был. Князь Оболенский!

На следующий день я пригласил его на обед в лучшую ресторацию города. За бутылкой дорогого французского вина, когда князь был уже в самом благодушном настроении, я решил открыть ему карты, но, разумеется, без ненужных подробностей.

— Князь, — начал я, — должен просить у вас помощи в одном деликатном деле. Оно касается не коммерции, а чести.

— Чести? — оживился Оболенский. — Говорите, Тарановский! Если кто-то вас оскорбил, я готов быть вашим секундантом!

— Нет. Вопрос не обо мне, — усмехнулся я. — Дело в сиротах. Брате и сестре одного моего старого товарища, с которым судьба свела меня в Сибири. Он, к несчастью, попал в беду, был осужден. А его родственники, сестра совсем юная девушка и младший брат, остались здесь одни на попечении опекуна.

Я вкратце, опуская лишние, компрометирующие меня и Владимира Левицкого подробности, изложил ему историю рода Левицких. Рассказал о подложном иске соседа, о давлении, о судебной тяжбе.

— А опекун, некий господин Селищев, вместо того чтобы защищать детей, по сути, продает их имение тому, кто больше заплатит, — закончил я.

— Селищев? Аристарх? — нахмурился князь. — Знаю такого. Картежник, шулер, мот. Но то, что вы рассказали… Это уже за гранью! Каков мерзавец!

— Хуже, князь. Он предложил мне, — я посмотрел ему прямо в глаза, — за сто тысяч рублей «уладить» дело в мою пользу. То есть, по сути, ограбить своих подопечных, оставив им сущие крохи.

Лицо Оболенского побагровело.

— Негодяй! Подлец! Таких, как он, нужно вызывать на дуэль и стрелять, как собак!

— Дуэль, князь, здесь не поможет, — сказал я. — Он человек без чести и, верно, не примет вызова. Здесь нужно действовать иначе: следует уничтожить его. Сделать так, чтобы его освободили от выполнения обязанностей опекуна и ни один порядочный человек в Москве не подал ему руки.

— И как же это сделать? — спросил князь, и в его глазах загорелся азарт.

— А вот для этого мне и нужна ваша помощь. Я хочу, чтобы его подлые слова услышали другие. Уважаемые люди. Члены вашего клуба. Чье слово будет иметь вес и в Дворянском собрании, и в суде. Вы могли бы мне в этом помочь? Пригласить на встречу со мной и Селищевым пару-тройку таких господ?

Оболенский задумался, потирая подбородок.

— Хм… Идея, черт возьми, интересная. Скандал в клубе — это вещь серьезная. Но как это устроить, чтобы не выглядело подстроенным?

— А мы и не будем ничего подстраивать, — сказал я. — Мы просто создадим условия. План у меня такой. Вы, князь, под каким-нибудь предлогом приглашаете в отдельный кабинет в клубе, скажем, своих высокопоставленных друзей. Говорите, что хотите посоветоваться по какому-то важному делу. В это же время я приглашаю туда же Селищева, якобы для передачи ему денег. Кабинет этот, как я приметил, имеет смежную дверь в другую, малую гостиную. Вот за этой дверью и будут сидеть ваши друзья. Они станут невольными свидетелями нашего разговора.

— А если он не станет говорить? Если заподозрит неладное?

— Заговорит, — уверенно сказал я. — Он жаден и глуп. Я спровоцирую его, заставлю повторить свое гнусное предложение. А ваши друзья все это услышат!

Князь хлопнул ладонью по столу так, что зазвенели бокалы.

— Черт побери, Тарановский, да вы не коммерсант, вы — стратег! Мне нравится ваш план! Он дерзок и изящен. Я берусь это устроить! Сенатор Глебов, старый приятель моего папа́, человек безупречной честности. А генерал Арсеньев, ветеран осады Севастополя, ненавидит казнокрадов и мошенников. Они согласятся!

— Только одно условие, князь, — добавил я. — Мое имя не должно фигурировать в этом деле официально. Я человек приезжий, не хочу встревать в ваши столичные интриги. Вы представите меня просто как доверенное лицо, пекущееся об интересах сирот.

— Понимаю, — кивнул Оболенский. — Скромность украшает героя. Будь по-вашему! Что ж, господин «доверенное лицо», готовьтесь. Завтра вечером мы устроим нашему Аристарху Ильичу настоящий театр. И я с удовольствием посмотрю на финал этой пьесы!

План был готов. Оставалось только дождаться вечера и сыграть свою роль. Роль, от которой зависело ох как многое!