Миллионщик

Глава 21

Кокорев удивленно посмотрел на меня.

— Со Штиглецем? Зачем он вам? Это человек очень осторожный, закрытый. К нему не так-то просто попасть. Денежки-то — оне тишину любят!

— У меня есть к нему предложение, которое, я думаю, его заинтересует, — ответил я. — Предложение, которое поможет и ему вернуть свои деньги, а может быть, и вам — решить наши проблемы. Вот вы сейчас как желаете развязываться с ГОРЖД — выходить из дела или что?

Купец как-то грустно покачал головой.

— Да ты, господин Тарановский, меня насквозь видишь! Да, собираюсь выходить. Я из этого французского балагана убегу, как только представится удобный случай. Жду вот теперь, когда цены на акции немного подрастут после всей этой шумихи, чтобы выйти без убытков. А потом пусть они хоть друг друга перегрызут. Да только цена у акций все ниже и ниже…

— Но ведь вы, вступая в дело, хотели помочь Отечеству. Эти дороги нужны России! — сказал я.

— Нужны, — согласился он. — Но строить их должны русские люди на русские деньги. Я потому и бучу поднял, чтобы разоблачить этих парижских воров. А потом создам свою собственную железнодорожную компанию. На капиталы нашего, московского и провинциального, купечества. Без всяких французов.

Похоже, пришло время выкинуть главный свой козырь.

— А если получится одолеть их? Если, например, не вам выходить из общества, а напротив, выгнать взашей всю эту французскую шваль? Что вы на это скажете, господин миллионщик?

Кокорев несколько секунд изумлено изучал мое лицо, потом громко, но как-то безрадостно рассмеялся.

— Экий ты прыткий! Думаешь, так все просто? У них, у французов, такие связи, такая протекция, что мне и не снились! Да к тому же все у них под рукой: инженерное дело, паровые машины, оборудование — все ведь под ними! Они всем нашим важным персонам в уши дудят, не перешибешь. А у меня, знаешь ли, дудка коротка — не достаю!

— А если их дискредитировать так, что великий князь Константин, не говоря уж о самом государе, про них и слышать не захочет? Что тогда? Что вы на это скажете?

Кокорев пожал широкими покатыми плечами.

— Кто знает… Вернее всего, выгонят этих да найдут сразу других. У нас же, сам знаешь, иностранцам больше веры, чем нашему брату — исконному русаку.

— Но ведь попробовать стоит? — улыбнулся я.

— Попробовать — стоит! — согласился купец. — Митька! — вдруг рявкнул он так зычно, что в конторе зазвенели стекла.

Пожилой слуга тут же появился перед нами.

— Тащи прибор и осьмушку бумаги, письмо делать будем! — распорядился Кокорев, сметая все лишнее со своего стола.

Слуга убежал за письменными принадлежностями, а Кокорев обратился ко мне.

— Что ж, дело твое — попробуй. Банк его находится на Английской набережной. Только учти, Тарановский, барон Штиглиц — это тебе не тарань: это щука, акула, кит! И если он учует кровь — сожрет тебя и не подавится!

— Знаю, — сказал я. — Да я и сам, Василий Александрович, уже давно не карась.

Через несколько минут седовласый «Митька» написал мне короткую рекомендацию от Кокорева к барону, купец ее подписал, и я откланялся.

Выходя из конторы Кокорева, я чувствовал себя гроссмейстером, только что сделавшим блестящий ход, менявший всю диспозицию на доске. Союз с этим купцом открывал передо мной головокружительные перспективы. Мысли роились в голове, одна грандиознее другой. Усталый, но довольный, я вернулся в свою гостиницу на Невском. И уже предвкушал, как расскажу обо всем Изе, как мы вместе будем строить планы нашей будущей империи.

Но едва я вошел в гостиничный холл, пахнущий дымом дорогих сигар и ваксой, как на меня надвинулась высокая плотная фигура Рекунова.

Бывший казачий офицер, глаза и уши Верещагиной, ее верный цепной пес, явно был настроен сегодня от души погавкать.

Причем предметом облаивания он выбрал меня.

— Господин Тарановский! — сухо, без всякого приветствия сказал он. — Я хотел бы с вами поговорить. Немедленно.

Голос его был таким же холодным, как и глаза, а тон не предвещал ничего хорошего.

— Что случилось, Сергей Митрофанович? — спросил я, стараясь сохранять невозмутимость.

— А то и случилось, сударь, что мы находимся в Петербурге уже четвертый день. А вы, насколько мне известно, до сих пор не соизволили выполнить совей главной задачи и цели поездки, не подали в Сибирский комитет заявку на Бодайбинские прииски от имени Аглаи Степановны. Я начинаю подозревать, что интересы моей госпожи могут быть ущемлены. Могу я поинтересоваться, в чем причина такой нерасторопности?

Он смотрел на меня в упор, и в его взгляде читалось не просто недовольство, а откровенное подозрение.

Я мысленно выругался. Рассказывать ему о том, что первую заявку завернули, о моих метаниях по поводу выбора площади участка и необходимости создавать акционерное общество мне совершенно не хотелось. Это значило бы показать свою слабость, первоначальную ошибку, а главное — то, что мне неизвестно точное местонахождение Бодайбинских приисков. А я не привык показывать свои слабые места.

И тут меня вдруг охватил гнев. Я мечусь туда-сюда, решаю сложнейшие вопросы, о масштабе и глубине которых этот тупорылый даже не догадывается, и при этом вынужден выслушивать словесные выволочки от безмозглого охранника. Да пошло оно все!

И я решил нанести ответный удар.

— Нерасторопности, говорите? — Я зло усмехнулся. — А вы, Сергей Митрофанович, не находите, что сами проявляете некоторую нерасторопность в исполнении своих прямых обязанностей?

— Что вы имеете в виду? — нахмурился он, и его тонкие губы сжались в ниточку.

— А то и имею в виду, что вас приставили ко мне в качестве охранника. Охранять мою, так сказать, драгоценную персону. А чем вы занимаетесь? Сидите целыми днями в гостинице со своими людьми и, как я отлично знаю, строчите кляузы Аглае Степановне о каждом моем шаге.

— Я выполняю свой долг, — ледяным тоном ответил он.

— Свой долг? — Я рассмеялся ему в лицо. — А где же вы были вчера вечером, исполнитель долга? Когда на меня в темном переулке у Екатерининского канала напали трое грабителей с ножами? Где была ваша хваленая охрана?

Лицо Рекунова на мгновение дрогнуло. Он явно не ожидал такого поворота.

— Напали? Почему вы мне немедленно не сообщили? — нахмурился он, аж складки на лбу появились.

— А зачем? — Я пожал плечами. — Я и сам прекрасно справился. Но факт остается фактом. Пока вы здесь в тепле и уюте пишете свои доносы, вашего подопечного чуть не зарезали на улице. И кто бы тогда подавал заявки на золотые прииски, если бы я сейчас плавал в канале с перерезанным горлом? Может быть, вы, Сергей Митрофанович? Вы много за свою жизнь подали заявок в Сибирский комитет? Много? А сколько раз вы вели переговоры с миллионерами? Нисколько? Так, может быть, просто заткнетесь и начнете выполнять свои прямые обязанности, вместо того чтобы требовать с меня ответа, смысла которого даже не сможете толком понять?

Рекунов буквально побагровел.

— Не смейте так со мной разговаривать! Я не мальчик! Я отвечаю за это дело головой перед Аглаей Степановной! — надвигаясь на меня, злобно прошипел он,

— А я, Сергей Митрофанович, отвечаю за это дело не головой, а своими деньгами и свободой! — повысил голос я. — И сам буду решать, когда, кому и какие бумаги подавать! У меня есть свои мысли, как все сделать. И я не намерен отчитываться за каждый свой шаг перед приставленным ко мне надзирателем! Все равно вы ни черта в этом не понимаете!

— Да кто вы такой, милостивый государь, чтобы так со мной разговаривать⁈ — взорвался он. — Приискатель! Бродяга! Вам Аглая Степановна оказала великое доверие, а вы…

— Бродяга? А не много ли ты на себя берешь? Я дворянин, а ты кто такой? Охранник, надзиратель! Еще раз заговоришь со мной в подобном тоне, обратно поедешь, и не обязательно целым! — прошипел я и продолжил уже чуть спокойнее: — Я — тот, кто принесет Аглае Степановне не один миллион! И если ты будешь мне мешать, я напишу ей сам. И не уверен, что ее решение будет в твою пользу.

Мы стояли посреди холла, как два петуха, готовые вцепиться друг в друга. На нас уже начали оглядываться.

— Займитесь лучше своими прямыми обязанностям, — сказал я с ледяной язвительностью. — Охраняйте меня. А в мои дела не лезьте. Когда придет время, я подам все необходимые бумаги. И вы узнаете об этом первым. Сразу после меня.

Повернувшись, я, не говоря больше ни слова, пошел к лестнице, оставив его наедине со своими сжатыми кулаками.

Я понимал, что нажил себе врага. Опасного, умного, преданного Верещагиной. Но черт побери — рано или поздно все равно пришлось бы поставить его на место! В любом предприятии может быть только один глава.

Осадив Рекунова, я решил не терять времени и ковать железо, пока горячо. Союз с Кокоревым был важен, но мне требовался доступ в мир высоких финансов, в ту сферу, где невидимые потоки денег управляли видимым миром. Итак, моей следующей целью был барон Штиглиц.

— Изя! — поднял я утром моего боевого иудея. — Ведь ты уже знаешь, что будешь сейчас делать?

— Таки да! — плачущим голосом произнес тот. — Курила, куда ты на этот раз пошлешь меня?

— На Английскую набережную. Там банковский дом. Не волнуйся, это недалеко!

— О, банкиры? Банкиры — это хорошо! — повеселел Изя и вскоре, весело насвистывая, отправился по указанному адресу.

Через час он вернулся с вестью, что Штиглиц ждет меня немедленно.

Банкирский дом «Штиглиц и К°» располагался на Английской набережной, в роскошном особняке, который своим строгим, но изысканным великолепием из серого и розового гранита не уступал дворцам великих князей. Барон уже ждал. Высокий швейцар проводил меня через анфиладу комнат, где в оглушительной тишине, нарушаемой лишь скрипом перьев и шелестом ассигнаций, работали клерки в одинаковых черных сюртуках. В таких местах меня всегда охватывала тревога: казалось, что воздух здесь пропитан запахом денег, сургуча и какой-то холодной, расчетливой власти. Хуже только дороги в Чаде, где поминутно ждешь засады исламистов.

Наконец меня ввели в кабинет самого барона — в огромную, залитую светом комнату с высоким потолком, отделанным полированным красным деревом. Из высокого, от пола до потолка, окна открывался величественный вид на Неву, на шпиль Петропавловской крепости. Мебели было немного: массивный письменный стол, несколько глубоких кожаных кресел и огромный несгораемый шкаф во всю стену. Никаких картин, никаких безделушек. Чисто деловая, по-немецки стерильная обстановка.

За столом сидел Александр Людвигович Штиглиц. Это был высокий, худощавый, подтянутый старик лет шестидесяти, с абсолютно седой, почти белой головой и пронзительными, очень живыми голубыми глазами на строгом, аскетичном лице. Он был одет в безупречный черный сюртук, и вся его фигура дышала властью, уверенностью и той особой породой, которую дают не титулы, а огромные деньги.

— Господин Тарановский? — сказал он, вставая при моем появлении. Его голос оказался на удивление мелодичным, но при этом с твердыми, стальными нотками в глубине бархатного баритона. — Я получил вашу записку. Вы пишете, что у вас есть ко мне дело, касающееся Главного общества российских железных дорог. Я внимательно слушаю вас.

Понимая, что с таким человеком нужно говорить прямо, без околичностей, я немедленно перешел к сути вопроса.

— Ваше превосходительство! Я представляю интересы наследников покойного помещика Левицкого, чье имение во Владимирской губернии оказалось в центре интриг, связанных со строительством Московско-Нижегородской дороги…

Я вкратце, но точно изложил ему всю историю: и о визите французов, и о дуэли, и о подложном иске Мезенцева, и о давлении на сирот с целью заставить их за бесценок уступить землю, необходимую для строительства моста.

Штиглиц слушал меня не перебивая, его тонкие, бескровные губы были плотно сжаты.

— Весьма печальная история, — сказал он, когда я закончил. — И, увы, весьма типичная для дел этого… общества. Но я не совсем понимаю, при чем здесь я?

— Вы, барон, — ответил я, — один из главных кредиторов этого общества. И, как мне известно, крайне недовольны тем, как французы ведут дела. Я пришел к вам как к тому, кто напрямую заинтересован в скором строительстве.

Барон посмотрел на меня с каким-то странным, почти сочувственным выражением.

— Молодой человек! Я действительно крайне обеспокоен положением дел в этом обществе и весьма опасаюсь за свои капиталы. Но касательно затронутого вами вопроса — увы, кажется, вы плохо информированы!

— То есть? — не понял я.

— А то, уважаемый, что все необходимые земельные участки были выкуплены и все земельно-правовые споры урегулированы!

Произнеся это, барон дернул за шнурок звонка над своим столом. Вошел секретарь, подтянутый молодой человек нерусского вида.

— Принесите мне папку по владимирскому участку дороги, — распорядился барон.

Через минуту на столе передо мной лежала толстая папка с документами. Штиглиц достал из нее один лист и протянул мне.

— Вот, извольте ознакомиться.

Это была копия купчей крепости. Я пробежался взглядом по строкам, и у меня потемнело в глазах. Черным по белому было написано, что имение Левицких, включая все земли, леса и постройки, было выкуплено у опекуна, действительного статского советника Селищева А. И., за двести сорок тысяч рублей серебром. Покупателем выступало общество ГОРЖД. Сделка была заверена нотариусом и зарегистрирована в палате суда. И все это датировано 1859 годом!

— Двести сорок тысяч… — прошептал я. — Но… этого не может быть! Ольга Александровна, наследница, не получила ни копейки!

— Вполне возможно, — спокойно ответил Штиглиц. — Деньги, как я понимаю, получил опекун. И, скорее всего, уже успел их проиграть в Английском клубе.

— Но это же мошенничество! — воскликнул я. — Сделка незаконна! Селищев был отстранен от опекунства!

— Был отстранен. Но уже после того, как подписал эту бумагу. — Барон постучал пальцем по купчей. — С точки зрения закона, боюсь, здесь все чисто. В момент подписания он был законным представителем. А то, что не передал деньги своим подопечным — это уже другой вопрос, уголовный. Но к сделке он отношения не имеет: земля продана, и, как видите, по весьма приличной цене. Более того, насколько мне известно, постройка моста через Клязьму уже начата! Так что, молодой человек, ваш корабль, увы, затонул задолго до того, как вы встали у его руля!

Я сидел раздавленный, уничтоженный. Все мои планы, все мои интриги, вся моя уверенность — все рухнуло в один миг. Они обошли меня. Опередили. Пока я давал взятки, пока устраивал скандалы в клубах, они просто, тихо и по-деловому, купили все имение. И теперь Ольга и Михаил остались ни с чем. Без дома, без земли, без денег.

Я проиграл. Вчистую.

Выйдя из банка Штиглица на набережную, как во сне я брел, не разбирая дороги, и в голове у меня стоял туман. Все кончено. Ольга и Михаил — нищие. Мои обещания — пустой звук. Мои деньги и связи оказались бесполезны. Я, человек, знавший будущее, проиграл этим провинциальным интриганам.

Я добрел до своей гостиницы, вошел в номер и не раздеваясь рухнул в кресло. И сидел так, наверное, час, тупо глядя в одну точку. Изя, видя мое состояние, тактично молчал, только подливал мне в стакан коньяк.

Мой мозг, привыкший к анализу, к поиску несоответствий, начал работать.

Что-то здесь было не так. Что-то не сходилось.

Я снова и снова прокручивал в голове события последних дней. Разговор со Штиглецем. И разговор с Селищевым в Английском клубе.

Селищев. Вот где была главная загвоздка.

Я вспомнил его. Его наглую, самоуверенную ухмылку. Его циничные слова. «Сто тысяч — и я проиграю дело. Продам решение тому, кто больше заплатит». Он вел себя не как человек, который уже совершил сделку и получил огромные деньги. Нет. Он вел себя как торговец, который стоит за прилавком и набивает цену на свой товар. Он сравнивал предложения: «Французы дают восемьдесят!» Он ждал, кто даст больше.

Но зачем? Зачем ему этот торг, этот спектакль, если имение уже было продано? За двести сорок тысяч! Сумма, которая в два с половиной раза превышала ту, что он вымогал у меня. Это было нелогично. Это было абсурдно.

А если… а если никакой продажи не было? Если купчая, которую мне показал Штиглиц, — это не доказательство сделки, а… инструмент? Инструмент в какой-то другой, более сложной игре?

И тут в моей голове, как вспышка, родилась догадка. Дикая, невероятная, но единственная, которая объясняла все.

Штиглиц не врал мне. Он действительно думал, что имение продано. Его, великого финансиста, просто обманули!

Картина начала проясняться. Французы-концессионеры, или кто-то, кто действовал от их имени, пришли к Штиглицу за кредитом. Они сказали: «Нам нужно двести сорок тысяч, чтобы выкупить имение Левицких, необходимое для строительства дороги. Вот, господин опекун Селищев готов его продать». Штиглиц, видя выгодное дело и не желая вникать в детали, дал им деньги. А они… просто положили эти деньги себе в карман!

А чтобы прикрыть свое мошенничество, состряпали эту самую купчую. И показали ее Штиглицу как доказательство того, что деньги потрачены по назначению. А сами тем временем через Мезенцева и Клюквина продолжали давить на Ольгу, чтобы заставить ее отдать землю почти даром. Идеальная схема! Они получают и деньги, и землю. А Штиглиц остается с носом, с необеспеченным кредитом.

— Изя! — позвал я. — Ты ведь у нас специалист по всяким… финансовым операциям. Скажи мне, такое возможно?

Я изложил ему свою теорию.

— Возможно ли подделать купчую? С подписями, с печатями? Так, чтобы даже такой человек, как Штиглиц, поверил?

Изя слушал, и его глаза хитро блестели.

— Ой-вэй, Курила, ты спрашиваешь у одессита, можно ли подделать бумажку? — усмехнулся он. — Это все равно что спросить у рыбы, можно ли плавать! Конечно можно! Да я в Петербурге знаю пару таких контор, где тебе за одну ночь сделают не то что купчую, а завещание от самого государя-императора! С любыми подписями и печатями. И комар носа не подточит.

— Значит, я прав… — прошептал я.

— Похоже на то, — кивнул Изя. — Эти французы — таки большие мошенники. Они и барона обдурили, и тебя чуть не обвели вокруг пальца.

Эта мысль была настолько ошеломляющей, что я вскочил с кресла.

— Изя! Мы немедленно возвращаемся в Москву!

— В Москву? Но зачем? Мы же только приехали!

— Нужно действовать, Изя! Немедленно!