Миллионщик

Глава 24

Не успев бросить вещи в гостинице на Тверской, где меня, изнывая от любопытства, дожидался Изя, я тотчас направил записку сенатору Глебову, убедительно прося его встретиться как можно скорее.

— Вот, Изя, дуй к нему, а заодно вызови Плевака. Нам понадобятся все мозги, какие только можно наскрести!

— Странно ты, Курила, последнее время выражаешься! — принюхиваясь, с подозрением произнес Шнеерсон. — И отчего так пахнет дымом?

— От паровоза, конечно же. Хватит глупых вопросов, шевели поршнями! — буркнул я.

Ворча, что, может, стоит слугу нанять, Изя отправился в путь, а вскоре вернулся с известием, что все устроено и меня ждут.

Через час я, не сменив даже пропахшей дымом одежды, стоял вместе с Изей перед Кремлем. Федор Никифорович ждал нас в Александровском саду.

— Позвольте провести вас. Я уже бывал у сенатора по делам опеки и знаю, где его кабинет! — пояснил он.

Меня провели по гулким, головокружительно высоким и бесконечно длинным коридорам Московского Сенатского дворца. Каждый мой шаг отдавался под высоченными сводами, словно я шел по дну каменного колодца. Воздух был спертый, пах вековой пылью, сургучом и тем незримым, но вездесущим казенным духом, что впитывается в сами стены властных кабинетов, где невидимые шестеренки бюрократического левиафана медленно, но неумолимо перемалывают миллионы судеб. Я в своем дорожном, пропахшем дымом платье чувствовал себя инородным телом, случайно проникшим в эту систему.

И это, кстати, была истинная правда.

Кабинет сенатора Глебова оказался под стать всему зданию: огромный, темный, заставленный шкафами, чьи стеклянные дверцы скрывали ряды одинаковых пухлых папок. На стенах портреты суровых сановников в париках, с неодобрительным прищуром взирающих на посетителей. Сам Александр Иосафович, с прямой, как гвардейский штык, спиной, стоял у окна, глядя на кремлевские стены. Впервые я видел его в рабочем кабинете и поразился, насколько он гармонировал с этим кормилом власти.

— Излагайте, господин Тарановский, — произнес он, не оборачиваясь. Голос его, низкий и рокочущий, казалось, заставил дрогнуть пылинки в пробивавшемся в щель портьеры солнечном луче. — Ваша записка из гостиницы была составлена в очень… сильных выражениях!

Я подошел к массивному письменному столу. Никаких предисловий, в прошлой жизни я понял: время — самый ценный ресурс, особенно когда твои противники его не ценят.

— Французы начали строить мост через Клязьму. Без оформления земель, без всяких на то оснований. Строительные склады, впрочем, постигла небольшая неприятность… — Тут я позволил себе криво усмехнуться. — Вчера я имел неудовольствие наблюдать результат неосторожного обращения с огнем со стороны нанятых рабочих. Ужасно: все сгорело дотла. Но, как мы все понимаем, это лишь отсрочка. Главное не в этом.

— А в чем же? — надменно спросил сенатор, с заметным неодобрением глядя на меня.

— Я говорил с бароном Штиглицем в Петербурге.

Глебов нахмурился. Его лицо, изрезанное морщинами, было непроницаемо, но в глазах мелькнул острый интерес.

— И что же сказал вам наш первый банкир?

— Он сообщил, что поместье Левицких выкуплено Главным обществом за двести сорок тысяч рублей серебром. И показал соответствующие бумаги.

Наступила тишина. Даже старые часы на камине, казалось, замерли. Сумма была настолько абсурдной, ложь настолько наглой, что, прямо по Геббельсу, казалась истинной правдой.

— Двести сорок тысяч… — медленно, словно пробуя слова на вкус, повторил сенатор. Лицо его окаменело. — Значит, эти господа грабят своих компаньонов, подсовывая финансистам фальшивые отчеты. Похоже, нам есть что обсудить!

— Значит, открываем военный совет! — все так же иронично ухмыляясь, произнес я. — Члены Совета у вас за дверью!

— Зовите! — холодно кивнул сенатор, садясь за стол.

Состав нашего «штаба» не мог не вызвать у меня ироническую усмешку.

Картина маслом: отставной генерал, ныне сенатор, олицетворение имперского закона; я, «австрийский подданный» с темным прошлым и мутным будущим; вертлявый крещеный еврей из Одессы, чей жизненный принцип «не обманешь — не продашь», казалось, был написан на лбу и, наконец, бледный студент-юрист, почти мальчишка, взирающий на сенатора с благоговейным ужасом. Не команда, а паноптикум. Но в 21 веке я видел и более странные союзы, приносившие между тем превосходный результат!

— Господа, — начал Глебов, обводя нас тяжелым взглядом. — Ситуация предельно ясна. Мошенники, пользуясь высоким доверием и покровительством, совершают преступления, подрывающие финансовые устои важного государственного начинания.

Я повторил свой рассказ для вновь прибывших. Изя Шнеерсон слушал, подперев щеку рукой, и в глазах его плясали бесенята узнавания.

— Я вас умоляю, ваше превосходительство! — не выдержал он, едва я закончил. — Таки это же старая песня на новый лад. В Одессе такие дела проворачивали еще при греках! Нужен человечек. Всегда есть какой-нибудь бухгалтер, писарь, которому недоплачивают или которого обидел начальник-француз. За скромную сумму этот человечек принесет нам их конторские книги на блюдечке с голубой каемочкой.

— Благодарю за ценный совет, — сухо кивнул Глебов, явно не привыкший к такой манере общения. — Но где гарантия, что добытые таким путем бумаги не объявят подделкой?

Тут вступил Плевак. Он все еще робел, но стоило ему заговорить о законе, как голос окреп.

— Ваше превосходительство, любая купчая на недвижимость должна быть зарегистрирована в Гражданской палате и заверена. Без этого она не имеет силы. Кроме того, продажа имения, находящегося под опекой, невозможна без санкции Дворянского собрания. Они в ловушке.

— Продолжайте, Федор Никифорович. Что вы предлагаете? — поддержал я нашего юного правоведа.

— Ваше превосходительство, мой план прост. Первая часть — конфиденциальная. — Плевак кивнул в сторону Изи. — Мы ищем доказательства подлога.

— А вторая? — В глазах сенатора появился азартный блеск. Этот старый волк явно соскучился по охоте.

— Вторая — официальная и публичная. И тут вся надежда на вас, ваше превосходительство. Вы, как сенатор, инициируете официальный запрос в правление Общества и в Министерство финансов. С простым вопросом: на каком основании была списана сумма в двести сорок тысяч рублей на выкуп земель имения Левицких? Потребуйте предоставить заверенные копии документов.

Глебов удовлетворенно кивнул.

— Они будут вынуждены либо предъявить фальшивку, которую мы тут же оспорим через Дворянскую опеку, либо признать, что документов нет! А это прямое обвинение в растрате!

План понравился всем… кроме меня. Еще по опыту 21 века я знал, что официальные запросы — это игра в долгую: бумаги будут ходить по инстанциям месяцами, теряться, находиться, покрываться резолюциями и вязнуть в бюрократическом болоте, пока на Клязьме не только мост достроят, но и станцию с буфетом откроют.

— Запрос, ваше превосходительство, — начал я осторожно, — это прекрасный ход. Но он дает им время. Они могут переписать книги, подчистить хвосты, договориться с кем нужно.

Глебов откинулся в кресле и в задумчивости сцепил руки над головой.

— Вы правы, Тарановский. Мои письма в лучшем случае вызовут переполох в их петербургском курятнике. Они отпишутся, сошлются на коммерческую тайну, прикроются высочайше утвержденным уставом. Нужен инструмент более… действенный.

— Именно. Надо тряхнуть их так, чтобы зубы затрещали. Нам надо заглянуть в их кассу, не спрашивая разрешения. Внезапно и дерзко. Что это может быть?

В кабинете повисла тяжелая тишина. Первым нарушил ее Плевак, и в его голосе смешались почтение и надежда:

— Здесь помогла бы сенатская ревизия… — осторожно косясь на Глебова, произнес он. — Высшая форма надзора. Если бы принципиальный, неподкупный и внимательный сенатор-ревизор, облеченный чрезвычайными полномочиями, занялся расследованием обстоятельств, при которых дворяне Левицкие чуть не лишились поместья, он имеет право вникать в дела любого ведомства, любого общества, если есть подозрения в злоупотреблениях, наносящих ущерб казне или подданным империи!

Глебов медленно кивнул, его взгляд был устремлен куда-то в пустоту. Глядя на его сухое, продубленное бюрократическими битвами лицо, я почти физически ощущал, как в его голове вращаются шестеренки имперской машины власти. Это было все равно что в 21 веке предложить совету директоров инициировать полный аудит с привлечением ФСБ против собственной дочерней компании, за которой маячит фигура вице-премьера.

— Это, конечно, хорошо. Но ревизия — это чересчур! — наконец произнес он глухо. — У Главного общества могущественные покровители! Попытка начать такое расследование может быть сорвана на самом верху, а меня самого обвинят в превышении полномочий и сведении личных счетов!

— Таки нет! — вдруг экспансивно выкрикнул Изя. Перестав качаться на стуле, он вскочил, подбежал к столу и уперся в него костяшками пальцев. — Я вас умоляю, ваше превосходительство! Какой такой личный счет? Вы опекун сирот! Сирот рода дворян, чье достояние расхищают иностранные проходимцы! Это же не просто предлог, это повод для немыслимого скандала! Кто в Петербурге осмелится публично заявить, что интересы французских мошенников важнее слез русского сироты, которого опекает сенатор, герой войны? Да за такое, ой-вэй, можно и на дуэль вызывать!

Я мысленно зааплодировал: пройдоха Изя интуитивно нащупал главную управляющую кнопу этой системы — не закон, а «понятия». Честь, долг, защита сирых и убогих — все то, что было вышито золотом на их знаменах и к чему можно было успешно демагогически апеллировать.

Глаза Глебова сверкнули. Он ударил ладонью по столу так, что малахитовая чернильница подпрыгнула, едва не окрасив зеленое сукно безобразными фиолетовыми пятнами.

— Черт побери! Неужели я дожил до тех лет, когда еврей учит меня, как отстаивать дворянское достоинство, и при этом правильно поучает⁈ К черту все! Они не посмеют! Я потребую назначения сенаторской ревизии по делу об опеке Левицких и злоупотреблениях, связанных с их имуществом. Это будет прекрасный повод заглянуть во все их дела. Решено: я немедля еду к генерал-прокурору. Он мой старый товарищ по корпусу, он не откажет!

Глебов обвел нас торжествующим взглядом, как человек, решившийся на благородный, хоть и опасный поступок.

— Мне понадобится своя канцелярия, — продолжил Глебов, уже входя в роль «сенатора-ревизора». — Для производства ревизии принято составлять временный штат. И я не хочу полагаться на казенных чиновников, которых мне пришлют из департаментов: там у каждого второго может быть свой интерес.

Он посмотрел на Плевака.

— Федор Никифорович. Пусть вы студент, не имеете чина, пусть мы с вами совсем недолго сотрудничаем, но я уже имел возможность убедиться, что ваш ум остер, а знания закона глубоки. Я хочу видеть вас в моей канцелярии в качестве специалиста по Гражданскому Уложению. Вы будете изучать документы, готовить запросы и заключения. Согласны?

Лицо Плевака залила краска. Он вскочил, вытянулся в струнку и, казалось, перестал дышать. Участвовать в настоящей сенатской ревизии… для студента-юриста это было все равно что для юного поручика получить командование армейским корпусом.

— Ваше превосходительство… я… это… величайшая честь в моей жизни! Я… я сделаю все!

— Уверен, — коротко кивнул сенатор. Затем его тяжелый взгляд переместился на Шнеерсона. — С вами, господин… э-э… Зосим Исаевич, сложнее. Ваше положение неопределенно. Но мне нужен человек, способный видеть то, чего нет в бумагах. Разбираться во всяких уловках и людской алчности.

— Таки нужен специалист по коммерческим махинациям и поиску украденного, — с готовностью подсказал Изя, расплываясь в улыбке. — Думаю, такая должность в штате не предусмотрена, но мы можем назвать ее скромнее. Я буду вашими глазами и ушами там, куда ваше превосходительство не станет и смотреть, чтобы не запачкать перчаток.

Я едва сдержал смех. Этот цирк становился все более увлекательным. Сенатор, студент-идеалист и одесский мошенник. Дрим-тим, мать ее. Непобедимая команда!

— Хорошо, — после паузы решил Глебов. — А вы, Тарановский? Какую роль вы отводите себе?

— Я? — Я развел руками. — Я всего лишь австрийский подданный, господин сенатор. И частное лицо, озабоченное судьбой родственников друга. Боюсь, в сенатской ревизии я фигурировать не смогу, моя роль — оставаться в тени. Но, если вам понадобится совет, как заставить механизм работать быстрее или как надавить на нужную точку… я всегда к вашим услугам. В конце концов, человеческая природа везде одинакова. Что в Вене, что в Москве.

«Что в двадцать первом веке, что в девятнадцатом», — мысленно добавил я.

Глебов коротко кивнул. Он прекрасно осознавал, кто был настоящим архитектором этого плана.

— Договорились, — заключил он. — Итак, господа, совет окончен. Начинается военная кампания! Вы выиграли нам время, господин Тарановский, устроив фейерверк на Клязьме, теперь давайте устроим взбучку здесь, в Москве. И поганой метлой вышвырнем эту публику вон из России! За дело, господа!

Когда мы вышли из кабинета, Плевак все еще не мог прийти в себя. Он шел, глядя перед собой невидящими глазами, и бормотал: «Сенатская ревизия… Я… в канцелярии сенатора-ревизора… Невероятно…»

Изя хлопнул его по плечу.

— Что, Федя, в штаны наложил от счастья? Держись крепче. Мы идем делать большую историю. И, если повезет, таки поднимем на этом неплохие деньги!

Я же, выпустив сотоварищей на волю, вернулся в кабинет сенатора.

Глебов все еще стоял у стола, задумчиво глядя на карту Российской Империи, занимавшую полстены.

— Ваше превосходительство, позвольте еще один вопрос, уже не касающийся опеки.

— Слушаю вас, месье Тарановский!

Я извлек из-за пазухи аккуратно свернутые бумаги — проект ходатайства и устав «Сибирского Золота».

— Вот. Промышленное общество. Цель — разработка приисков в Сибири. Как я понимаю, ключ к успеху любого подобного предприятия лежит в кабинете его императорского высочества, великого князя Константина Николаевича.

Сенатор взял бумаги, его сухие, сильные пальцы с энергичным шелестом развернули листы. Он читал неторопливо, внимательно, и густые, кустистые седые брови то сходились на переносице, то удивленно приподнимались. В его глазах я не видел ни жадности, ни корысти, только интерес государственного мужа, оценивающего новый винтик для огромной имперской машины.

— Паровые драги… размягчение вечной мерзлоты паром… гидравлическая добыча… — бормотал он, пробегая глазами техническую часть, которую я щедро сдобрил терминами из будущего. — Амбициозно. Смело. Что ж, великому князю это определено понравится! Он падок на все новое, в особенности на мощь пара и машин. Он видит в этом будущее России…

— Значит, есть шанс получить высочайшее одобрение? — поинтересовался я.

Глебов положил бумаги на стол и посмотрел на меня в упор.

— Шанс есть. Но есть и огромная преграда. Его высочество — человек, которого сильно разочаровали. Он, как пылкий влюбленный, бросился в объятия прогресса, а его обманули. Имя его разочарования — Главное общество российских железных дорог. Те самые господа, с которыми мы собираемся воевать. Ему тоже обещали европейскую эффективность, скорость, неслыханный прорыв. А получили воровство, волокиту и роскошные особняки для директоров.

Глебов аккуратно закрыл папку с проектом «Сибирской золотопромышленной» и вручил ее мне.

— Он прочтет ваш проект, — продолжал сенатор, — и, конечно, восхитится размахом. А потом спросит: «А где гарантии? Что, если все эти паровые драги — такой же пшик, как и быстрое строительство дорог? Кто поручится, что это не очередной прожект для выкачивания денег из доверчивых акционеров?»

— Главной учредительницей выступит Аглая Степановна Верещагина, — сказал я. — Ее имя в Кяхте и по всей Сибири — само по себе немалая гарантия.

Во взгляде Глебова промелькнуло снисхождение.

— Для Сибири — да. Для Петербурга — нет. Для великого князя она уважаемая дама, но в то же время… всего лишь провинциальная купчиха. Он решит, что это вы, иностранец с грандиозными идеями, заморочили ей голову, и Аглая Степановна, в свою очередь, сама стала жертвой обмана. Нет, господин Тарановский! Имя Верещагиной — это хороший фундамент. Но чтобы пробить стену в Зимнем дворце, нужен таран. Поручитель, чье имя гремит на московских и петербургских биржах. Человек, чьи капиталы реальны, а деловая хватка ни у кого не вызывает сомнений.

В моей памяти мгновенно всплыл образ. Окладистая борода, цепкий взгляд, цокающий северный говорок и миллионные обороты. Человек, который сам пострадал от ГОРЖД и теперь искал, куда вложить свои капиталы.

— А если за меня поручится Василий Александрович Кокорев⁈ — торопливо произнес я.

Сенатор замер. Он медленно поднял на меня глаза, и в них было уже не просто уважение, а почти изумление.

— Кокорев… Откупщик? — Он выдержал паузу, а затем по его губам скользнула усмешка. — Клянусь честью, Тарановский, вы все сильней изумляете меня! Кокорев… Это финансовый гений, выросший из простого солевара. Да, о его методах ведения дел ходят разные слухи, но его капиталы и его слово тверже гранита.

Он снова взял со стола устав и взвесил его на руке, словно оценивая по-новому.

— Да, вот это меняет все. Если за этим проектом будут стоять кяхтинская «чайная королева» Верещагина и московский «откупной царь» Кокорев, это уже не прожект восторженного иностранца, нет! Это предприятие огромного масштаба, мощный союз сибирской и московской торговли! Заручитесь поддержкой Кокорева и считайте, что общество у вас в кармане!

Читайте продолжение приключений Сергея Курильского: Магнат https://author.today/reader/464836