Миллионщик

Глава 8

Глава 8

Я вернулся в особняк Верещагиной по ее срочному вызову. Атмосфера в кабинете изменилась. На смену вчерашней настороженности пришла деловая, почти хищная энергия. На столе были разложены чистые листы гербовой бумаги, стояла чернильница, а взгляд Аглаи был острым и пристальным. Она не стала ходить вокруг да около.

— Владислав Антонович, я думала всю ночь, — начала она, указывая мне на кресло. — Мы не должны терять ни дня. Ваша идея об освоении нового района гениальна, и я готова вложить в нее все необходимые средства. Но действовать нужно не в Чите, а там, где принимаются настоящие решения. Вы должны немедленно ехать в Петербург.

Она изложила свой план. Он был прост, дерзок и масштабен. Она, как купчиха первой гильдии, имеет право подать прошение на разведку и разработку новых земель. Я выступлю ее поверенным в делах и отправляюсь в столицу, чтобы, используя ее рекомендательные письма и капитал, провести это прошение через все инстанции Сибирского комитета. Для этого мы сейчас при помощи ее стряпчего учреждаем «Товарищество на паях по разработке сибирских золотых приисков».

Я слушал, и во мне боролись два чувства: восхищение ее хваткой и ледяной расчет. Она предлагала мне именно то, в чем я отчаянно нуждался: легальное прикрытие, деньги и доступ в высокие кабинеты. Она думала, что делает меня своим младшим партнером, навсегда привязывая к своей новой империи. Но невольно давала мне возможности.

— Ваше предложение о товариществе для новых земель мне по душе, — сказал я, осторожно расставляя акценты. — Но мой первый прииск на Амуре — это другое. Это мой личный капитал, моя отправная точка. Он останется за рамками нашего соглашения.

Аглая на миг прищурилась, оценивая мою дерзость, но затем кивнула.

— Справедливо. Хотя я не понимаю, как вы собираетесь его узаконить. Как иностранный подданный, господин Тарановский, вы не имеете на это прав. Но это будет вашей головной болью. Меня интересует добыча покрупнее.

— Именно поэтому я и должен действовать, — подхватил я ее мысль, глядя ей прямо в глаза. — Чтобы быть вам полноценным партнером, а не слабым звеном, я должен иметь твердую почву под ногами.

Она неверно истолковала мои слова, увидев в них лишь желание укрепить наше общее дело.

— Прекрасно, — кивнула она. — Тогда вот еще что. Пока будете в столице, вы должны не только с чиновниками дела вести. Нам нужны люди. Лучшие. Горные инженеры, сведущие в разведке и организации промысла. В Петербурге находится Горный институт, там можно найти толковых выпускников или опытных специалистов. Я доверяю вам нанять двух-трех человек для нашей первой экспедиции. Вы в этом разбираетесь лучше меня. Обеспечение я беру на себя, но выбор — за вами.

Это было даже лучше, чем я мог ожидать. Она давала мне право формировать команду.

— Я вас понял, — сказал я. — И чтобы между нами не было тени недоверия, я предлагаю поступить так. Здесь, в Кяхте, мы подписываем основной договор о создании нашего товарищества. В нем мы закрепим наши доли, обязанности и общую цель. С этим документом и вашим разрешением я поеду в Петербург. А уже там, при финальной подаче прошения в Сибирский комитет, я приложу точные карты и планы конкретного участка.

Я сделал паузу и добавил главный элемент своей страховки.

— Как только прошение будет удовлетворено и земля отведена, я составлю дополнение к уставу, в котором будут указаны эти карты как нематериальный актив. Это будет гарантией для нас обоих.

Аглая, как опытный делец, сразу оценила изящество и надежность схемы. Это защищало и ее, и меня.

— А теперь, — она дернула за шнурок звонка, — оформим все на бумаге.

Через полчаса в кабинете вновь появился стряпчий Зарубин. Узнав суть дела, он крякнул и приступил к делу.

— Итак, договор об учреждении Товарищества на паях, — проскрипел он, обмакивая перо в чернила. — Учредители: Верещагина Аглая Степановна, купчиха первой гильдии, и… — Он вопросительно посмотрел на меня.

— Дворянин Владислав Антонович Тарановский, — ровно ответил я.

Составление договора превратилось в настоящее сражение. Аглая диктовала пункты, касающиеся финансов и ее полного контроля над сбытом продукции. Я же настоял на своих условиях. По моему предложению, Зарубин записал, что точные карты и планы месторождения будут приложены к уставу товарищества и станут его неотъемлемой частью только после официального удовлетворения прошения в Сибирском комитете. До этого момента вся информация оставалась моей собственностью.

Когда Зарубин зачитывал финальный текст, я почувствовал удовлетворение. Это была моя страховка. Скрепив бумаги каллиграфическими подписями и тяжелой сургучной печатью Верещагиной, он заверил, что завтра же проведет создание товарищества у чиновников и принесет нам.

Так же он оформил на меня документы как на поверенного Аглаи Степановны в деле оформления земли для прииска.

— Поздравляю с началом, партнер, — сказала она, когда дверь кабинета закрылась за Зарубиным. — Я и не сомневаюсь в успехе. Для начала дела я выделяю вам сто тысяч рублей ассигнациями на дорожные расходы, оформление документов в столице и найм специалистов.

Она подошла к массивному сейфу, скрытому за портьерой, и через минуту положила на стол несколько пухлых, перевязанных лентой пачек.

— Кроме того, я подготовлю для вас рекомендательные письма к нужным людям в Сибирском комитете и Горном департаменте. И еще. Дорога опасна, а у вас при себе целое состояние. Я выделю вам для сопровождения до столицы и обратно четверых надежных людей. Они проводят вас через самые дикие места.

— Благодарю вас, Аглая Степановна, — ответил я, пряча деньги и бумаги. — Вы дальновидный партнер.

Как только я вернулся в номер, Изя тут же накинулся с расспросами, и я ему рассказал.

— Ну ты, Курила, как бы не подавиться таким куском, — покачал он головой.

— Ничего, аппетит у меня хороший, — усмехнулся я.

— Мы поедем на запад, но Петербург не единственная наша цель. Я дал слово Левицкому. Он просил меня об одном — найти его сестру, Ольгу, и позаботиться о ней. Я не могу нарушить это слово. Сначала мы должны найти ее.

Изя понимающе кивнул.

— Долг чести — это святое, Курила. Но мы ведь и так рискуем всем. Любая задержка…

— А что, если эта задержка не ослабит нас, а, наоборот, сделает неуязвимыми? — Я посмотрел ему в глаза. — Изя, она ведь дочь потомственного дворянина.

До Изи начало доходить. Он медленно поставил стакан.

— Стряпчий… — прошептал он. — Ты думаешь о том, о чем говорил стряпчий? О женитьбе?

Я помолчал, собираясь с мыслями. Образ Ольги, которую я мимолетно видел во дворе острога, снова встал перед глазами. Тревожный, но гордый взгляд, хрупкая фигура… Она показалась мне достойной и вызвала искреннюю симпатию. И мысль использовать ее для своих целей показалась грязной.

— Я не знаю, Изя, — честно ответил я, понизив голос. — Эта мысль… она неправильная. Использовать ее вот так, вслепую… это не то, что я обещал ее брату. Она не просто дочь дворянина. Я ее помню.

Изя внимательно посмотрел на меня, уловив перемену в моем тоне.

— Но и сидеть сложа руки нельзя, — продолжил я более жестко, отгоняя сомнения. — Наш прииск на Амуре беззащитен. План такой: мы едем ее искать. В первую очередь — чтобы исполнить обещание. Мы должны убедиться, что она в безопасности, и помочь ей. А дальше… будем смотреть по обстоятельствам.

Я видел, как Изя пытается осмыслить мои слова. Он привык к моему расчету, а сейчас слышал совсем другое.

— То есть… мы просто едем ей помогать? — осторожно спросил он.

— Мы едем ей помогать, — твердо подтвердил я. — И по пути будем искать решение нашей главной проблемы. Возможно, оно найдется там же. Мы должны обеспечить наш тыл, наш первый, самый главный актив. А Петербург и наше товарищество с Верещагиной подождут. Сначала — дело чести.

Вечером мы с Изей благодаря содействию Верещагиной, которая свела нас с двумя другими крупными кяхтинскими купцами, продали оставшиеся у нас пять пудов золота.

Встреча проходила в отдельном кабинете на постоялом дворе. Купцы, один пожилой и осторожный, другой молодой и азартный, с недоверием осматривали наши мешочки с золотым песком. Но здесь, как и всегда, проявил себя Изя.

Торг был яростным, но коротким. Изя сумел продать золото по цене лишь ненамного ниже той, что дала Верещагина. Когда мы остались одни, пересчитывая вырученные хрустящие ассигнации, он вытер пот со лба.

— Ох, Курила! С этими волками торговать — все равно что по лезвию ножа ходить! Но смотри, какая куча денег! Теперь у нас их еще больше!

Следующий день начался не со спешки, а с холодного, трезвого планирования. Мы с Изей расстелили на столе в нашем номере на постоялом дворе купленную накануне карту Российской Империи. Она была огромной, подробной, испещренной названиями городов, рек и хребтов. Сибирский тракт тянулся по ней бесконечной, едва заметной нитью.

— Итак, — начал я, водя пальцем по карте. — Наш путь лежит так, — палец остановился на Иркутске, — а оттуда дальше на запад, к столице. Владимир говорил, что его поместье близ Нижнего Новгорода.

Изя задумчиво хмыкнул, глядя на пугающее расстояние.

— Дорога долгая. Нам нужны не просто наемные сани. Нужен свой транспорт, надежный. И припасы. И теплая одежда, если не хотим превратиться в ледышки к первой же почтовой станции.

Кяхтинский гостиный двор гудел, как растревоженный улей. Несмотря на холод, торговля кипела. В морозном воздухе смешивались запахи кожи, дегтя, мороженых ягод и пряного китайского чая. Мы с головой окунулись в эту суету, но действовали по строгому плану. Изя сновал между рядами, торговался яростно и вдохновенно, сбивая цену на каждую мелочь.

Мы купили прочные, широкие сани-кошевку, обитые изнутри толстым войлоком. Изя долго стучал по дереву, качал полозья, проверяя каждую доску. Изя настоял на покупке двух медвежьих пологов, чтобы укрываться на ночлегах.

— На тепле не экономят, Курила, себе дороже выйдет, — ворчал он, отсчитывая ассигнации. Последовали припасы: мешки с сухарями, соленая свинина, несколько кругов сыра, бочонок с соленой капустой, чтобы уберечься от цинги, и, конечно, чай и сахар. Для себя я присмотрел в оружейной лавке еще новый американский револьвер Кольт — надежный и мощный, и несколько коробок с патронами к нему.

К обеду мы вернулись на постоялый двор, нагруженные покупками. А во дворе нас уже ждали. Четверо мужчин, одетых в одинаковые полушубки, стояли у своих саней. В их облике чувствовалась военная выправка и спокойная уверенность. Это были люди Верещагиной.

Старший, кряжистый мужчина с седеющими усами и спокойными, внимательными глазами, шагнул вперед.

— Господин Тарановский? Я — Степан Рекунов. Нам приказано сопровождать вас до Столицы и обратно.

Он представил остальных: двое хмурых, молчаливых братьев лет по тридцать и совсем молодой, румяный парень, смотревший на нас с любопытством.

— Аглая Степановна приказала доставить вас в целости и сохранности. Исполним, — без эмоций добавил Рекунов. Его взгляд скользнул по нашим новым саням, по уложенным припасам, и я увидел в нем тень одобрения. Он ценил основательный подход.

— Рад знакомству, Степан, — кивнул я. — Выезжаем завтра на рассвете. Располагайтесь.

Вечером стряпчий Зарубин принес в номер окончательные, заверенные всеми печатями бумаги нашего товарищества, я почувствовал, как последний этап кяхтинской эпопеи завершен. Я спрятал тяжелый пакет с договором и рекомендательными письмами Аглаи рядом с деньгами. Теперь все было готово.

Перед сном я еще раз подошел к карте.

— Ты посмотри, Изя. Какая огромная страна. И где-то здесь, — я повел пальцем по извилистой линии тракта, — затеряна одна-единственная девушка.

— Мы ее найдем, Курила, — уверенно сказал Изя, укладываясь под медвежий полог. — С такими деньгами и с такими казаками мы хоть самого черта из пекла достанем.

На рассвете наш небольшой караван — двое саней сопровождения и наша основательная кошевка — выехал из Кяхты. Четверо охранников Верещагиной во главе с опытным Степаном Рекуновым, двигались слаженно и без лишних слов. Они держали дистанцию, внимательно осматривая дорогу и обочины. Их присутствие внушало чувство безопасности, но одновременно служило постоянным напоминанием о том, что я не вполне хозяин своей судьбы.

Мы ехали несколько часов, углубляясь в белое безмолвие Забайкалья. Однообразный пейзаж — припорошенные снегом сопки, редкие перелески, почерневшие на морозе — усыплял и наводил тоску. После полудня мы остановились на короткий обед у замерзшей речушки. Разожгли костер, вскипятили чай, разломили мерзлый хлеб с салом. Рекунов и его люди ели быстро, не снимая оружия и по очереди наблюдая за окрестностями.

Через час мы снова были в пути. И не проехали и пяти верст, как за очередным поворотом, в низине, перед нами открылась жуткая картина.

Заснеженную, укатанную дорогу преграждали двое опрокинутых почтовых саней. Вокруг в неестественных позах застыли тела лошадей и людей. Свежий снег вокруг был истоптан и окрашен бурыми пятнами запекшейся крови.

— Стоять! — отрывисто скомандовал Рекунов своим людям. Он мгновенно оценил обстановку. — Разбой. Свежий. Объезжаем по целине. Живо!

Его люди тут же взялись за ружья, готовые к бою.

— Он прав, Курила! — прошептал бледный Изя, хватая меня за рукав. — Поехали отсюда, пока душегубы не вернулись!

Но я смотрел на эту сцену бойни, и что-то внутри меня воспротивилось. Оставить этих людей вот так, как падаль, на растерзание волкам?

— Погодите, — твердо сказал я. Мой голос прозвучал неожиданно громко в звенящей тишине.

Рекунов обернулся, его лицо было непроницаемо, но в глазах читалось недоумение.

— Господин Тарановский, мой приказ — ваша охрана. Это место опасно. Мы уезжаем.

— Мы не уезжаем, Степан, — возразил я, глядя ему прямо в глаза. — Там могут быть выжившие. Мы должны проверить. Это наш долг.

— Мой долг — вы, а не мертвые почтари, — отрезал он.

— А мой долг — оставаться человеком, — нажал я. — Если там все мертвы, мы погрузим тела в сани и вернемся в Кяхту. Их нужно похоронить по-христиански и сообщить о нападении. Мы не можем просто проехать мимо.

Рекунов смерил меня долгим, тяжелым взглядом. Он взвешивал приказ Верещагиной и мое неожиданное упрямство. Наконец, он недовольно крякнул.

— Двое со мной, осмотрим. Двое — здесь, наготове. Господина Тарановского охранять в первую очередь! — бросил он своим людям.

Мы осторожно подошли ближе. Картина была страшной. Четверо почтарей и двое ямщиков были убиты выстрелами в упор. Почтовые мешки вспороты и пусты. Убиты были и все шесть лошадей — преступники явно не хотели, чтобы кто-то мог быстро догнать их или поднять тревогу. Я опустился на корточки рядом с одним из убитых — человеком лет сорока в темно-зеленом мундире почтового служащего. Трупное окоченение уже тронуло тело.

— Осмотрели, господин Тарановский. Все мертвы, — доложил Рекунов, подходя ко мне. — Возвращаемся в Кяхту. Вы были правы, нужно сообщить.

Я уже было согласился, как вдруг из ближайших заснеженных кустов в стороне от дороги донесся слабый, едва слышный стон.

— Стой! — выкрикнул я. — Туда!

С револьвером наготове я бросился к кустам, Рекунов и один из его людей — за мной. Там, привалившись к стволу молодой сосны, сидел один из почтовых служащих. Его тулуп был пропитан кровью, лицо — землистого цвета, но глаза были открыты, и смотрел он осмысленно и умоляюще.

— Помогите… — прохрипел он.

Изя тут же притащил из саней флягу с водкой. Я смочил раненому губы, потом дал сделать небольшой глоток. Он закашлялся, но в глазах его появилась жизнь.

— Кто это сделал? Разбойники? — спросил я, пока Рекунов осматривал его рану в плече.

Раненый горько усмехнулся, обнажив прокуренные зубы. Он на мгновение замолчал, собираясь с силами.

— Какие, к черту, разбойники, барин… Свои это… кяхтинские.