Наследник 4

Глава 20

Глава 20

— Это воровские казаки, княже. Люд окрестный их боится, по лесам прячется. Они людишек пограбили, начисто сожгли пару деревень и сел, добро выгребли, а что не смогли унести — порубили. Это разбойники.

Я видел, как помрачнели лица моих воевод. Дядя Олег сжал кулак так, что хрустнули пальцы.

— Нижний Новгород держат в осаде, но некрепко, — продолжал Агапка. — Стоят несколькими острожками поодаль, на дорогах, движение пресекают. На приступ не идут — пушек больших у них нет, да и умения такого тоже. А стены нижегородские каменные, им не по зубам. Сидят, ждут.

Скопин-Шуйский, до этого сидевший неподвижно, чуть заметно кивнул.

— А самое главное, княже… — Агапка понизил голос. — Сам вор Петрушка не с войском. Он в селе одном большом стоит, верстах в двадцати от города, там у него стан. А под Нижним Новгородам его атаманы командуют. И еще… дошли до нас слухи, пока ехали. Говорят, Астрахань, Белгород да Царев-Борисов они взяли и заставили крест целовать царю Дмитрию Иоанновичу, спаси его душу Господи. — И Агапка перекрестился, а следом и мы. В тех городах многих побили да пограбили.

Он закончил. В горнице повисла тишина.

Я кивнул Агапке.

— Ступай. Поешь и отдохни. Ты свое дело сделал.

Десятник с благодарностью поклонился и вышел. Когда за ним закрылась дверь, в горнице повисла тяжелая, густая тишина.

Мои воеводы: хмурый Воротынский, дядя Олег, молодой и сосредоточенный Скопин-Шуйский, осторожный Одоевский — все молчали, переваривая услышанное. Враг был понятен, его сильные и слабые стороны лежали перед нами как на ладони. Теперь нужно было решить, как именно мы будем его бить.

— Итак, воеводы, что надумали? — Я обвел их взглядом.

Первым, как я и ожидал, слово взял князь Иван Михайлович Воротынский. Как опытнейший из воевод, он имел на это полное право.

— Враг наш силен в набеге. Они расселись по острожкам, как волки по разным логовам. Ждать, пока они соберутся или разбегутся при виде нас, не стоит.

Он посмотрел на меня, затем на остальных.

— Значит, надо бить гадину по частям, пока не собралась в кулак. Скрытно подойти ночью к одному острожку, на рассвете ударить всей силой, смять, сжечь и тут же идти к следующему. Внести в их стан страх и сумятицу. А на дорогах, что в село ведут, где вор засел, заслоны выставить, чтобы ему не донесли.

План был прост, надежен и обещал много крови.

— Верно говорит князь! — тут же громыхнул дядя Олег, которому идея пришлась явно по нраву. Он вскочил на ноги, рука сама легла на эфес сабли. — Чего тут думать? Идти и рубить! Пока они сидят по своим норам, как крысы, — передавить всех поодиночке! Дать им почувствовать нашу удаль!

Силовое, понятное решение — то, чего ждала душа воина. Я посмотрел на Скопина-Шуйского. Тот задумчиво нахмурился, но тоже кивнул, соглашаясь с военной логикой плана. Казалось, решение было принято.

Я молчал, давая им высказаться. План был хорош. Но что-то внутри меня противилось его простоте. Я посмотрел на князя Одоевского и Елисея, которые до сих пор хранили молчание, и вопросительно поднял бровь.

— Князья и прочий люд, — начал Одоевский своим ровным голосом. — Мысли князя Воротынского хороши, и доблести в них много. Но приведет он к большой крови, причем с обеих сторон. А это все же люди православные, хоть и заблудшие. Казачья сабля остра, и зазря класть десятки, а то и сотни наших воинов, выкуривая казаков из острожков, — дело горькое. Может, сперва попробуем хитростью?

Дядя Олег презрительно фыркнул, но я жестом заставил его молчать. Идея Одоевского мне понравилась. Она была… подходящей, а кровь успеем пролить.

— Какая хитрость может быть с разбойниками? — проворчал Воротынский.

— Разная, князь, — продолжил Одоевский. Он поднялся с лавки, и все взгляды обратились к нему.

Он говорил тихо, но каждое слово ложилось на место, выстраивая четкую и дерзкую картину.

— Первое. Мы подходим к Нижнему Новгороду. Но не таясь, а открыто, с развернутыми знаменами, под бой барабанов. Чтобы все жители увидели: пришла государева рать, пришла помощь. Чтобы у защитников города дух поднялся, а у воров в острожках — душа в пятки ушла.

Он сделал паузу, давая нам осмыслить.

— Встаем под стенами города укрепленным лагерем, показывая свою силу. И оттуда отправляем к самозванцу и его атаманам гонцов. С почетом, с уважением. И приглашаем их «в гости на переговоры», чтобы, дескать, «образумить» их и избежать лишнего кровопролития.

— Они не приедут, — отрезал Олег. — Они не дураки.

— А нам и не надо, чтобы они приехали, — с тонкой усмешкой ответил Одоевский. — Нам надо, чтобы они начали думать, спорить и сомневаться. И вот тут самое главное. Пока их предводители будут рядиться, ехать или не ехать, пустить слухи.

Он заговорил еще тише, почти шепотом.

— Слух первый: о несметной силе государева войска, что нас не пять тысяч, а все десять. Слух второй: что князь Андрей Владимирович предлагает полную милость и государево жалованье всякому простому казаку, кто сложит оружие и выдаст своих атаманов-воров и пойдет на службу. И слух третий, самый ядовитый: что их «царевич» — трус, который сидит в тылу и ждет, пока они будут гибнуть за него под стенами, а сам уже тайно списался с ляхами, чтобы сбежать.

В горнице повисла тишина. План был дерзким, коварным и… гениальным в своей простоте. Бить врага его же оружием.

И первым это понял Михаил Скопин-Шуйский. Он решительно шагнул вперед, его глаза горели.

— Андрей Владимирович, надо так действовать! — с жаром произнес он. — Мы поднимаем дух в городе и среди своих ратников. Мы посеем раздор у врага, возможно, победим еще до битвы, заставив их перегрызться между собой! А если они и откажутся от переговоров и слухам не поверят, — мы уже стоим под стенами, готовые к бою!

Он замолчал, но его слова повисли в воздухе. Он поддержал хитрость как воевода, увидев в ней высший тактический смысл.

Два плана. Один обещал быструю победу, другой — умную. Выбор был за мной.

В горнице повисла тишина. Все смотрели на меня, ожидая решения. Я видел прямой, честный взгляд Воротынского, уверенного в своем простом и надежном плане. Я видел нетерпение в глазах дяди Олега, жаждавшего крови. Видел умный, расчетливый блеск в глазах Одоевского и Елисея, и горячее одобрение на лице Скопина-Шуйского.

Я медленно прошелся по комнате, мой взгляд остановился на князе Воротынском.

— Князь Иван Михайлович, — произнес я с уважением, — план твой прям и честен, как добрый клинок. Он надежен, и в нем чувствуется рука опытного воеводы.

Старый вояка коротко кивнул, принимая похвалу. Я видел, как ушло напряжение с его лица. Я не отверг его совет, а оценил по достоинству.

— И план твой, — продолжал я, обводя взглядом остальных, — это именно то, как мы будем действовать, если хитрость не сработает. Но сперва попробуем победить умом, а не только кровью. Мы дадим им возможность сложить оружие, чтобы потом с чистой совестью уничтожить тех, кто откажется. А коли сдадутся и перейдут на нашу сторону, славно выйдет, но и наказание им будет за разорение земель православных.

Я остановился, и голос мой стал твердым, как сталь, не оставляя места для споров.

— Готовимся к походу на Нижний.

В горнице ощутилась уверенность. Никто не сомневался в итоговой победе, спор шел лишь о методах. И теперь, когда путь был выбран, каждый знал, что делать. Воротынский, хоть и остался при своем мнении, хмуро кивнул, принимая мое слово. Скопин и Одоевский обменялись довольными взглядами.

— Зови хозяев уже, — покосился я на Елисея.

Голова гороховецкого полка, пожилой служивый с выцветшими от времени глазами рубленым шрамом на щеке, вошел почтительно, но без страха. Все это время он терпеливо ждал за дверью, пока в его собственном доме вершились государевы дела.

— Прости, хозяин, что распоряжаемся в твоем доме, — сказал я, шагнув ему навстречу. — Нужда государственная, сам понимаешь. Спасибо за приют.

Старый вояка, ошеломленный таким прямым и уважительным обращением, смутился и низко поклонился.

— Что ты, княже! Великая честь для нас! — пробасил он. — Дом мой — твой дом. Не побрезгуй скромным угощением. Лучшие люди города хотели бы тебе челом ударить и услышать слово твое.

Я понимал важность этого жеста. Отказываться было нельзя.

— За честь сочту, — кивнул я. — Собирай гостей.

Через час та же горница преобразилась. На столах появились простые глиняные миски со щами, блюда с печеной рыбой и стопки свежего хлеба. Хозяин дома, голова полка, радушно и с гордостью рассаживал гостей. Атмосфера была уважительной, но вместе с тем теплой и искренней.

Меня и моих воевод усадили в красный угол, под образа. Когда первые кубки за здравие были осушены, поднялся самый богатый купец города.

— Княже, — начал он, и все разговоры смолкли. — Слухи до нас доходят страшные о том, что в Москве приключилось. Разное говорят. Расскажи, как было на самом деле, чтобы знали мы правду из первых уст.

Настало мое время. Я дождался полной тишины и начал свой рассказ. Говорил не как князь, а как земляк, делящийся горем и заботами. Я рассказал о предательстве Шуйских, которые «захотели утопить Москву в крови ради своей гордыни». С показной скорбью поведал о печальной кончине «государя Дмитрия», павшего жертвой изменников. Объяснил свою роль как вынужденную — я лишь «встал на пути смуты, чтобы защитить невинных». Люди слушали, затаив дыхание. Для них это была не далекая политика, а страшная история, случившаяся наяву.

Когда я закончил, поднялся хозяин дома, голова полка. В одной руке он держал полный кубок.

— Гордимся тобой, Андрей Владимирович! И верим, что ты и новую беду от земли русской отведешь! Пьем за тебя и за твою победу над ворами-казаками! — зычно произнес голова полка.

— За победу! — дружно грянула горница.

Все осушили кубки. Я поднялся и поблагодарил их за поддержку. Пир зашумел с новой силой, но я на мгновение отстранился от этого гула. Смотрел на эти простые, честные, верные лица и сравнивал их с хитрыми физиономиями бояр в Москве. И с абсолютной ясностью понял, что именно ради таких людей и ввязался в эту смертельную игру.

Утро в Гороховце встретило нас прохладным туманом, стелющимся от Клязьмы. Лагерь проснулся задолго до рассвета. В воздухе стоял гул, свойственный готовящемуся к походу войску: ржание сотен коней, скрип повозок, глухие команды десятников и тихий лязг оружия. Мои воеводы уже были в седлах, наблюдая, как полки выстраиваются в походные колонны.

Я как раз выслушивал последний доклад от Волынского, когда ко мне, сняв шапку, подошел вчерашний хозяин. Его лицо было серьезным и решительным.

— Княже, — начал он, и его старый, хрипловатый голос был полон достоинства. — Слово молвить хочу от себя и от людей моих.

— Говори, — кивнул я.

— Негоже нам за стенами отсиживаться, когда ты за Русь на бой идешь. Гороховецкий полк мал, да верен. Мы не можем сидеть сложа руки, когда ты ведешь рать на супостата. Позволь пойти с тобой.

Я посмотрел на него, затем на его людей, что стояли поодаль, — три десятка крепких, бородатых мужиков, смотревших на меня с надеждой. Не весь полк, конечно, а только с ближайших окрестностей. На всех было только две кольчуги, большинство в тигиляях, а десяток и вовсе в кафтанах и это я им помог еще тогда. Я был тронут этой искренней, простой преданностью. Эти люди шли со мной не за деньги и не из страха, а по зову сердца. Я понимал, что тридцать бойцов не решат исход битвы, где сходятся тысячи. Но это был важнейший моральный жест. Это была верность родной земли.

— Благодарю за службу, голова, — сказал я громко, чтобы слышали и его люди. — Честь для меня идти в бой плечом к плечу. Седлайте коней.

Лица служивых расцвели в гордых улыбках. Они с поклоном отошли.

Мы выступили. Пейзаж начал меняться. Сначала нам попалась деревня, пустая и тихая, как погост. Двери домов были распахнуты настежь, во дворах выли брошенные собаки. Жители разбежались, попрятались в лесах. А еще через полдня пути в нос ударил едкий запах гари.

Мы въехали в то, что еще недавно было процветающим селом. Черные остовы изб, затоптанные огороды и страшная, звенящая тишина. Казаки прошли здесь.

Я остановил коня посреди этого пепелища, мое войско молча проезжало мимо. Я видел, как мрачнеют лица воинов, как их руки сжимают оружие. Теперь это была не просто государева служба. Это была месть.

К вечеру следующего дня мы были уже на подступах к Нижнему. Сотня всадников, которую я на всякий случай отправил далеко вперед, во главе с Агапкой, уже дожидалась нас в роще у дороги.

— Княже, до города версты три. Видны дымы от казачьих острожков, что стоят на холмах вокруг. Но дороги свободны, дозоров их мы не встретили.

— Хорошо, — кивнул я, глядя вперед, где на высоком берегу, в месте слияния Оки и Волги, темнели могучие стены и башни нижегородского кремля. — Теперь наш черед наводить здесь порядок.