Наследник 4

Глава 22

Глава 22

— Почему же бесчестно, князь? — невозмутимо ответил Елисей. — Гости получают тот прием, которого заслуживают.

Я смотрел на эту сцену, и во мне боролись два чувства. Старый воевода Воротынский был прав: по всем законам воинской чести так с парламентерами, пусть и вражескими, не поступают. Это был балаган, порочащий честь государева войска. Но и Елисей был прав: его методы, пусть и нечистые, работали. Он сеял именно то, что было нужно — сомнение, страх и презрение к их предводителю. Простой силой этого не добиться.

Поняв, что должен прекратить этот хаос, но не для того, чтобы его остановить, а для того, чтобы возглавить и направить в нужное русло. Превратить балаган в спектакль одного актера. Мой спектакль.

Я выехал вперед.

— Пошутковали и будя, — произнес я спокойно, но мой голос прорезал шум, как нож масло.

Балаган мгновенно стих. Скоморохи шарахнулись в стороны. Елисей молча отошел за мою спину. Казаки, до этого изрыгавшие проклятия, осеклись и с недоумением уставились на меня.

Я не спеша направил Черныша вперед. Подъезжая, я внимательно разглядывал их. Десяток всадников на низкорослых, жилистых степных лошадях. Сами казаки были под стать своим коням: дикие, обветренные лица, прожженные солнцем и морозом. У некоторых головы были бриты наголо, оставлены лишь длинные, закрученные за ухо чубы-оселедцы, а с загорелых лиц свисали густые усы. Одеты они были кто во что горазд: один в потертом татарском халате, другой — в добротном кафтане, явно снятом с убитого, третий — в простой рубахе, подпоясанной дорогим персидским кушаком. Вооружение тоже было пестрым: кривые сабли, ружья, у двоих за поясом торчали пистоли. Они смотрели на меня с наглой, разбойничьей уверенностью.

Я остановился прямо перед их десятком, заставив коня развернуться боком. А затем, на глазах у ошеломленных казаков и всего моего войска, я сделал то, чего от меня не ждал никто. Не спеша, словно мне стало скучно, я легко перекинул правую ногу через луку седла. Я уперся сапогом в переднюю часть седла, согнув ногу в колене, а затем оперся локтем о колено и подпер щеку кулаком. Я сидел на боевом коне, в десятке шагов от врага, в расслабленной, ленивой, почти издевательской позе и сверху вниз осматривал их.

Казаки замерли. Их наглость испарилась. Они, как никто другой, понимали, какой уровень мастерства и абсолютной, запредельной уверенности нужен для такого жеста.

Я дал тишине повисеть еще несколько мгновений, а затем заговорил. Негромко, так, что им пришлось напрячься, чтобы расслышать.

— Я — князь Андрей Старицкий. Мой род идет от самого Ивана Калиты, собирателя земель русских. Я — первый боярин государев и ближний родич покойного государя.

Я сделал паузу, давая им осознать масштаб. Я не какой-то беглый холоп или гулящий казак, назвавшийся чужим именем. Я был властью, плотью от плоти этой земли.

— Я желаю видеть того, кто называет себя Петром, сыном царя Федора. Пусть поутру он приедет для беседы. Я даю ему свое княжеское слово — никто его и пальцем не тронет. Но если он не приедет… — я усмехнулся, и в голосе моем прорезался холод, — … ну что ж… тогда уже я приеду к нему сам.

Еще с мгновение я подержал эту ленивую, оскорбительную позу, глядя, как темнеют лица казаков, как они сжимают кулаки, не зная, как реагировать. Затем так же не спеша я убрал ногу с луки седла, одним плавным движением сел прямо, развернул Черныша и, не удостоив их более взглядом, поехал обратно к своему строю.

Это молчаливое пренебрежение было последней каплей. Я слышал, как за спиной казачий десятник зло сплюнул, отдал короткую команду, и их отряд, раздавленный этой демонстрацией власти, молча развернул коней и ускакал прочь, в сторону своих острожков, чтобы передать мой ультиматум.

Не успел я доехать до своих, как ко мне, обогнав остальных, подскочил разъяренный князь Воротынский. Его лицо было все белым от сдерживаемой ярости.

— Зря ты это, княже! — прошипел он так, чтобы не слышали простые ратники. — Великую ошибку совершил! Надо было сразу нападать, пока они в смятении от нашего прихода! Надо было рубить, пока горячо! А теперь ты дал им время опомниться! Предупредил их! Они же теперь поразбегутся по лесам! И гоняйся за ними потом до зимы!

Он был прав. С точки зрения старого, опытного воеводы, я только что выбросил наш главный козырь — внезапность. Но он мыслил, как полководец. А я — как правитель.

Я остановил коня и посмотрел на него спокойно, без тени гнева.

— Они не разбегутся, князь. Им некуда бежать. Вокруг — враждебная им земля, впереди — мое войско. Я дал им не время, а сомнение. Которые будут грызть их изнутри всю ночь. Пусть теперь их атаманы спорят до хрипоты: ехать ко мне на поклон и рисковать головой или ждать, пока я приеду к ним с мечом, и тоже рисковать головой. Пока они спорят — они не воюют. А мы будем действовать.

Воротынский нахмурился, все еще не убежденный, но уже сбитый с толку моей логикой. Он молчал, и я понял, что спора больше не будет.

Я не стал ждать, пока князь Воротынский найдет новые возражения. Развернув коня, я поехал в центр лагеря, который уже гудел, как растревоженный муравейник.

Первым я подозвал к себе Савку Кожицу и нескольких посадских людей, что последовали за мной из города.

— Савка! — обратился я к нему. — Мне нужны два-три дощаника. Легкие, быстрые. И люди, знающие реку, как свои пять пальцев. Туда стрельцов посадим, и будет дозор по воде, ниже и выше по течению. Чтобы ни одна лодка от казаков не прошла, ни вверх, ни вниз. Мы должны запереть их и с реки.

— Будет сделано, княже, — коротко и по-деловому ответил Савка и, не теряя ни минуты, отправился в город исполнять приказ.

Тут же я повернулся к Скопину-Шуйскому, который ждал моих распоряжений.

— Михаил Васильевич! Твоя задача — земля. Организуй конные дозоры. Частые, подвижные, по три десятка в каждом. Оцепите их острожки. Мы должны быть их тенью. В бой не вступать, но и мыши не давать проскользнуть. Пусть знают, что они в клетке.

— Понял, князь, — кивнул Михаил и отправился к своей коннице.

Наконец, я подъехал к Елисею. Он уже стоял рядом со своей пестрой ватагой скоморохов, которые, почуяв дело, прекратили кривляться и смотрели на меня с хитрым ожиданием.

— Елисей. Твоя очередь, — сказал я. — Бери сотню всадников для охраны и шутников. Надо объехать все их острожки. Не лезьте на рожон, но так, чтобы вас было хорошо слышно.

Я наклонился к нему.

— Кричите им правду! Что царь Дмитрий помер от рук изменников Шуйских! Что бояре собирают Земский собор, чтобы выбрать нового, всенародного царя! Что у царя Федора не было сына, только дочь, и та померла, и все об этом ведают! А у их «Петра» борода до пояса и на девку он никак не похож!

Я выпрямился и обвел взглядом скоморохов.

— Шумите, пойте, смейтесь, дразните. Сведите их с ума, чтобы слухи пошли гулять.

На лице главаря ватаги расцвела самая паскудная из ухмылок. Это был приказ, который им был по душе.

Елисей коротко кивнул, собрав свою странную процессию, и двинулся исполнять приказ. А там время обедни настало. Перекусив немного, я решил объехать лагерь. Лагерь гудел, отправлялись конные разъезды. Кто-то отдыхал, где-то готовили еду.

Заехав на небольшой холм, я оглядывал округу.

С другого края лагеря, ко мне поднимался дядя Олег.

— Дощаники на воде! — бодро доложил он. — Стрельцов посадил зорких. Мышь по реке не проскочит, ни вверх, ни вниз.

— Добре, — кивнул я.

Все было сделано.

Я стоял на этой земле, человек из другого времени, между осажденным городом и армией разбойников, на берегу великой реки, что была самой кровью этой страны. И в этот момент я, как никогда раньше, почувствовал невероятную тяжесть и невероятную ценность того, за что взялся биться. Не за власть, не за титул. За все это. За эту темную реку, за этот город, за эту огромную, страдающую землю.

— Княже?

Я вздрогнул и обернулся, моя рука сама легла на рукоять пистоля. Вперед шагнула высокая и сухая фигура. Рядом с ним — пара вооруженных ополченцев. Кузьма Минин.

— Кузьма, — ответил я, убирая руку с оружия.

— Речной дозор решил глянуть, — просто объяснил он, подходя и становясь рядом со мной. Он тоже посмотрел вперед на казацкие острожки. — Окаянные, землю нашу топчут.

Мы долго молчали, глядя на один и тот же пейзаж. Это молчание было красноречивее любых слов.

— Люди тебе верят, княже, — наконец произнес он, не поворачивая головы. — Сегодня на площади ты им не просто надежду дал. Ты им веру вернул.

— Они сами ее отстояли. Я лишь пришел, чтобы закончить.

— Они, княже, не просто город защищали, — Минин говорил тихо, но каждое слово его было весомым. — Они веру защищали. Что есть еще на Руси порядок и правда. Что не все продается и не все покупается. Что есть вещи, за которые стоит умирать.

Я посмотрел на этого сурового, простого мужика. В нем не было ни капли боярской хитрости или дворянской спеси. В нем была та самая земляная, корневая сила, на которой и держалось это государство. Я чувствовал к нему огромное уважение.

— Ради этой правды мы здесь и стоим, Кузьма, — тихо ответил я.

Он коротко кивнул, и я понял, что в этот момент наш союз стал чем-то большим, чем просто военная необходимость.

— Что ж. Пойду я, княже, — сказал он. — Утро вечера мудренее.

Он поклонился и так же тихо, как и появился, ушел со своими людьми. А я еще долго стоял на берегу, но теперь не чувствовал, что этот груз только на моих плечах — мне было с кем разделить ношу.

Я вернулся в свой шатер. Чувство удовлетворения от разговора с Мининым смешивалось с напряжением ожидания. Я расстелил на столе грубый чертеж окрестностей Нижнего, на котором углем были отмечены предполагаемые расположения казачьих острожков, и при свете одинокой свечи снова и снова проигрывал в уме возможные ходы.

Полог шатра откинулся, и внутрь вошел Василий Бутурлин, мой верный помощник.

— Княже, — доложил он, — прибыли первые гонцы от дозоров князя Скопина-Шуйского.

— Говори, — не отрываясь от чертежа, бросил я.

— За всеми основными дорогами и бродами, ведущими от острожков, присматриваем. В казачьих станах видно сильное движение, спорят у костров, похоже, на кулачках сходятся. Явно обсуждают произошедшее днем. Но, — Бутурлин сделал ударение, — попыток прорваться или убежать нет. Сидят на месте.

Я с удовлетворением кивнул.

— Хорошо. Быть наготове и на всякий случай с утра стол накрой, большой, с яствами, а то вдруг и правда гости пожалуют, — хмыкнул я.

Не успел Бутурлин выйти, как полог снова откинулся, и в шатер, неся с собой запах ночной прохлады и конского пота, шагнул Елисей. Он был покрыт пылью, но глаза его горели азартом.

— С возвращением, — сказал я. — Докладывай.

— Мы объехали все острожки, княже, — начал он, и в уголке его губ притаилась усмешка. — Представление дали, как ты велел.

— И как? — улыбнулся я.

— Сначала не оценили. Ругались, из пищалей в нашу сторону палили, но издалека, не доставали. А потом… затихли. И стали слушать. Особенно когда им скоморохи спели песню про «царевну-бородатую», что ищет трон своего батюшки Федора.

Я хмыкнул.

— В последнем стане, когда мы уезжали, уже было слышно, как они меж собой грызутся. Подслушали. Одни кричат: «Надо ехать к князю на поклон, он правду говорит!», другие — «Измена! Продались боярам!». Они расколоты. К утру будут готовы или сдаться, или перерезать друг другу глотки.

— Добро, — сказал я. — Это все, что мне было нужно. Иди отдыхай, Елисей. Ты заслужил.

Он молча поклонился и вышел.

Я остался один. Теперь у меня была полная картина. Враг заперт снаружи сетью дозоров Скопина. Изнутри его разъедает яд сомнений и страха, который занесли мои скоморохи. План работал. Работал идеально.

Я прилег на походную кровать, даже не раздеваясь, и провалился в тяжелый, чуткий сон. Ночь прошла в напряженном ожидании. Казалось, я только закрыл глаза, как меня вырвал из дремы тревожный, пронзительный крик дозорного с вала:

— Всадники! Со стороны острожков!

Лагерь взорвался. За считанные мгновения тишина сменилась лязгом оружия, ржанием встревоженных коней и глухими командами сотников. Я вскочил на ноги, хватая саблю, и выбежал из шатра. Утренний холодный туман, идущий от реки, смешивался с дымом гаснущих ночных костров. Ко мне уже спешили разбуженные воеводы — Воротынский, Скопин, дядя Олег, все уже в доспехах, с хмурыми, заспанными лицами.

— Что там? — бросил я.

Не успел никто ответить, как в центр лагеря на взмыленном коне влетел всадник из дозора Скопина. Он соскочил на землю, едва не упав.

— Княже! — выдохнул он. — Отряд! От стана воровского! Прямо к нам скачут!

Мы поспешили к краю лагеря, на тот самый холм, откуда я вчера наблюдал за врагом. И действительно, из утренней мглы медленно, но уверенно к нам приближался небольшой, но богато одетый отряд. Это были не оборванные разбойники, а люди в бархатных кафтанах, на дорогих аргамаках. Это была официальная делегация.

Отряд остановился на расстоянии полета стрелы. Вперед, в одиночестве, выехал их глашатай. Он откашлялся и, выпрямившись в седле, крикнул зычным, наглым голосом, который разнесся по всему замершему лагерю:

— Царевич Петр Федорович, сын государя Федора Иоанновича, прибыл на переговоры с князем Старицким по его приглашению!