Наследник 4

Глава 21

Глава 21

Я остановил коня на высоком холме. Впереди, в месте слияния Оки и Волги, раскинулся он — Нижний Новгород.

Я кивнул Воротынскому. По его команде войско начало разворачиваться, превращаясь из походной колонны в боевой порядок. Вперед вышли конные сотни, за ними, спешиваясь, начали выстраиваться стрельцы. Это была демонстрация силы. Мы не таились. Мы пришли как хозяева.

Но, вопреки моим ожиданиям, город молчал. Стены были полны людей, это я видел, но оттуда не доносилось ни одного приветственного крика. Ворота были наглухо заперты. Вместо колокольного звона нас встретила звенящая тишина и темные жерла пушек, что смотрели на нас со стен. На зубцах блестели наконечники пик и стволы пищалей. Осажденный город явно принял нас за новую угрозу.

— Они нас боятся, — мрачно констатировал Скопин-Шуйский, подъезжая ко мне. — Думают, мы из того же теста, что и казаки.

— Значит, будем говорить, — решил я.

В сопровождении Воротынского и моего полка, я медленно поехал вперед, к главным воротам. Мы остановились на расстоянии пушечного выстрела.

Со стены нам долго не отвечали, но вот наверх поспешно поднялся человек в богатом боярском кафтане, явно не военном.

— Кто вы такие? Чьим именем идете? — нервно выкрикнул он. Это, без сомнения, и был назначенный из Москвы воевода, боярин Федор Петрович Чудинов-Акинфиев. — Мы верны Москве и законному государю! Но новым ворам и самозванцам ворот не отворим!

— Я князь Андрей Старицкий! — крикнул я в ответ так, чтобы слышали все на стене. — Иду по приговору Боярской Думы и с благословения патриарха на разгром самозванца Петра и воровских казаков, что терзают вашу землю!

Наконец Акинфиев снова подал голос, и в нем было еще больше сомнения и страха:

— Смутные вести дошли до нас, княже! Говорят, бояре Шуйские сгубили государя Дмитрия! Кровь в столице лилась рекой! Откуда нам знать, кто теперь изменник, а кто нет? Мы ворот не отворим!

Намечался тупик.

Я чувствовал, как за моей спиной нетерпеливо переступают кони. Воротынский мрачно смотрел на стену, его рука лежала на эфесе. Еще немного, и этот параноидальный страх защитников мог обернуться новой абсурдной трагедией.

Я уже открыл рот, чтобы выкрикнуть боярину Акинфиеву что-то резкое, но в этот момент на стене, прямо над воротами, началось какое-то движение. Стражников, державших оборону, грубо растолкали, и на край вала, едва не свалившись вниз, выскочили два человека в простой одежде.

— Княже! Андрей Владимирович!

Я вздрогнул от неожиданности и вгляделся. Одного я узнал сразу, это был Савка Кожица. Он махал руками, не веря своим глазам.

— Пустите его! Пустите! Это наш спаситель! — кричал он, и в голосе его слышалось облегчение.

Рядом с ним, положив тяжелую руку ему на плечо, чтобы тот не свалился, стоял суровый Кузьма Сухорук.

Он долго, цепко вглядывался в меня, щуря глаза. Не кричал и не радовался. Он просто повернулся к Чудинову-Акинфиеву и произнес:

— Это он. Князь Старицкий. Я его знаю. Это не враг. Открывай ворота!

Воевода Акинфиев, боярин, назначенный Москвой, и земский староста схлестнулись взглядами на глазах у всего города. Было видно, что воевода растерян и не знает, что делать.

— Пустим! — наконец выкрикнул воевода, найдя компромисс. — Пустим тебя, княже, и твою личную охрану! Но войско твое… оно велико, и люди наши напуган и в смятении. Пусть войско останется в поле, под стенами!

Это было разумно. Я не мог требовать большего.

— Принимаю! — громко ответил я. — Дядя, Елисей, — глянул я на них и на свой полк. Иван Михайлович и Михаил Васильевич, разбивайте пока лагерь. Открывай!

Раздался тяжелый скрип засовов. Ворота Нижнего Новгорода начали медленно отворяться.

Я спешился, едва въехал в город.

— Княже, я послал людей стол накрывать да палаты для тебя готовить… — начал воевода.

Прервал его не глядя. Мой взгляд был прикован к Минину и Савке, что стояли рядом. Я повернулся к земскому старосте.

— Еще успеем, — покосился я на него. — Мое слово нужно услышать не народу в палатах, а народу, который держит этот город. Веди меня на Торг, Кузьма.

Минин секунду смотрел на меня, и в его глазах мелькнуло одобрение. Он все понял.

— Княже, — протянул он и, развернувшись, начал показывать дорогу, которая и так была мне знакома.

Я кивнул, и мы не задерживаясь двинулись дальше вниз, в Нижний Посад. Весть о том, что пришел Старицкий, которого знает Минин, и что он едет на Торг, неслась впереди нас. Из домов, со стен, отовсюду стекался народ — тысячи посадских людей, ремесленников, купцов и ополченцев, многие прямо с оружием в руках. Они запрудили главную торговую площадь.

Минин провел меня через ревущую толпу к церкви Иоанна Предтечи. Остановился у ее крыльца. Я понял, что это и есть то самое место. Не палаты воеводы, не собор в Кремле, а эта простая церковная паперть была настоящим сердцем Нижнего Новгорода. Я спешился и, чувствуя на себе взгляды тысяч людей, поднялся по ступеням. Рядом со мной встали Минин и Савка Кожица. Толпа замерла.

— Я князь Андрей Старицкий, первый боярин и родич государя нашего! — Мой голос разнесся над площадью. — Слушайте слово мое, люди православные. Вы ждали вестей из Москвы? Я принес вам правду! Вы ждали помощи? И я тут, с войском!

Я рассказал им все. О том, как изменники-бояре Шуйские, не желая блага земле, а лишь власти, предательски убили государя Дмитрия Иоанновича. О том, что его схоронили рядом с братом и отцом на глазах всей Москвы. О том, что на конец июля назначен Великий Земский собор, чтобы вся земля выбрала нового законного царя. А затем указал рукой в сторону казачьих лагерей.

— А тот вор, что зовет себя Петром!.. Вы думаете, он пришел по зову государя? Так и есть! Только покойный государь Дмитрий, зная его воровскую натуру, позвал его не как брата, а как пса на приманку! Это была хитрость, чтобы заманить дурака в ловушку и здесь, под Москвой, повесить за вранье!

Я видел, как меняются их лица — от недоумения к пониманию, а затем к ярости. И тогда я сделал то, чего они ждали меньше всего.

Снял шлем, обнажив голову, и низко, в пояс, поклонился им всем.

— Благодарю вас, люди православные! Благодарю, что не поддались обману и крепко стоите за землю православную! Москва еще не оправилась от удара предателей, а вы уже приняли на себя удар врага! Спасибо вам за великое стояние!

Я выпрямился и закончил:

— Теперь ваше сидение окончено. Помощь пришла!

Я стоял на паперти церкви Иоанна Предтечи, тяжело дыша. Мой поклон и мои последние слова «Помощь пришла!» упали в оглушительную тишину, которая длилась всего миг, а затем торговая площадь взорвалась.

Это был не просто крик. Это был рев тысяч людей. Мужики-ополченцы, до того стоявшие суровыми изваяниями, вдруг заорали. Женщины, топтавшиеся поодаль, в голос плакали и крестились. Шапки полетели в воздух. Площадь гудела, ревела и плакала, приветствуя не просто князя — свое спасение.

Я спустился со ступеней.

— Дорогу! Дорогу дай! К князю!

Сквозь ликующую толпу, расталкивая опешивших людей, пробивалась самая нелепая группа, какую только можно было представить. Несколько человек в грязных, потрепанных, но все еще пестрых одеждах. Скоморохи.

Предводитель ватаги, рыжий ломака и весельчак, картинно охнул и с театральным стоном рухнул мне в ноги, обхватив сапоги.

— Хозяин! — провыл он так, чтобы слышали только я и мое ближайшее окружение. — Заждались тебя! Ох, засиделись! Народ тут скучный, песни наши слушают, а денег не дают. Пора бы настоящее представление дать!

Я едва не рассмеялся от восторга. Это была невероятная, немыслимая удача. План Одоевского и Елисея только что из хорошего превратился в безупречный.

Я поймал взгляд Елисея, стоявшего у меня за плечом. Он все понял мгновенно.

— Забери их, — тихо приказал я ему, пока толпа вокруг нас продолжала шуметь, празднуя. — К войску да накорми, я потом поговорю.

Елисей молча кивнул и, подхватив ватагу ухмыляющихся скоморохов, начал растворяться в ликующей толпе. Кузьма Минин хмуро проводил их взглядом. Площадь ревела.

Следующим, кто привлек мое внимание, был Федор Петрович Чудинов-Акинфиев. Он, очевидно, понял, что власть утекает у него из рук, и спешил перехватить меня, восстановить свой пошатнувшийся авторитет.

Его лицо было бледным, но он постарался изобразить показное радушие. Низко, насколько позволял боярский кафтан, поклонился.

— Княже! — Его голос звучал подобострастно. — Прошу в кремль, в палаты! Там мои люди уже столы мечут, пир готов в твою честь! Отдохнешь с дороги, отпразднуем прибытие твое!

Вновь начал зазывать меня.

Толпа, услышав это, притихла. Все взгляды обратились ко мне.

Я медленно оглядел площадь, прошелся взглядом по вооруженным, усталым, но полным надежды лицам горожан и остановился на Минине. Затем повернулся к воеводе.

— Благодарю за честь. — Мой голос прозвучал твердо и громко, чтобы слышали все. — Но пировать сядем, когда враг будет разбит и земля ваша вздохнет свободно. Сейчас не время для пиров. Сейчас время для дела. После того как со всем разберемся — тогда и отпразднуем всем городом!

По толпе пронесся одобрительный гул, который тут же перерос в новые крики поддержки. Этот отказ от пира ради дела впечатлили их, кажется, даже больше, чем вся моя предыдущая речь.

Боярин Чудинов-Акинфиев так и застыл с протянутой в приглашающем жесте рукой, растерянно хлопая глазами.

Я, не удостоив его более ни единым взглядом, повернулся к тому, кто действительно держал этот город. К Кузьме Минину.

Тот меня понял. Шагнул вперед, и в его суровом лице не было ни подобострастия, ни страха. Он говорил как равный, как человек, знающий цену своему слову и своему делу.

— Княже, — твердо сказал он, и голос его разнесся над притихшим Торгом. — Город готов тебя поддержать во всем. Все, что имеем: пушки, порох, хлеб, что в закромах остался, — все твое. Посадское ополчение, что отбило приступ, готово встать под твое знамя и биться рядом!

Я шагнул к нему и положил руку на плечо.

— Спасибо, Кузьма, — сказал я, и в голосе моем звучала искренняя благодарность. — Но вы уже сделали больше, чем надо. Вы удержали город, когда в Москве царила смута. Не пустили эту заразу, этих воров. А дальше моя забота. Держите город и лечите раны. Мы справимся сами.

И я, дойдя до Черныша, запрыгнул в седло.

И отдал приказ своей свите возвращаться к войску, что уже раскидывало шатры под стенами города. Когда повернул коня, ко мне поспешно подбежал Савка Кожица. Он буквально вцепился в мое стремя, его лицо было полно восторга и страха.

— Андрей Володимирович, позволь проводить! Прошу тебя!

— Поехали, Савка. — и ему тут же уступил коня Викша.

Мы двинулись сквозь ликующую толпу, которая расступалась перед нами, как море. Выехали из ворот Нижнего Посада и направились к нашему лагерю. Рев города остался за спиной, сменившись деловитым шумом пятитысячного войска, обустраивающегося на ночлег.

Только сейчас, вырвавшись из этой бурлящей толпы, я позволил себе сбросить напряжение. Снял шлем, подставляя лицо прохладному вечернему ветру.

— Ну, рассказывай, друг, — перешел я на простой, человеческий тон, обращаясь к Савке, что ехал рядом. — Как сам-то? Торговля вся встала поди? И как… семья? Братья твои? — последний вопрос я задал с особым смыслом.

Савка на мгновение помрачнел, вспоминая тяготы осады, но потом его лицо прояснилось, и он хитро усмехнулся.

— Семья, слава Богу, в целости. А браты мои… — он поймал мой взгляд и усмехнулся еще шире, — … они шелковые стали. Куда вся спесь девалась! Всю осаду рядом со мной на стенах стояли, мое слово — для них теперь закон. А торговля идет по тихой, по реке в основном, по дорогам все же опасаемся.

Я с удовлетворением кивнул.

Этот разговор, видимо, придал Савке смелости. Он видел, что я помню о нем, что он для меня не просто купец, а нечто большее.

Мы въехали в лагерь. Вокруг кипела работа. Стрельцы спешно ставили шатры, конники расседлывали уставших коней, шел дым от костров. Организованный, деловой хаос. Но поверх этого рабочего шума я вдруг услышал совсем другое.

Со стороны дозоров, что выходили в поле лицом к казачьим острожкам, неслись злые крики, отборная ругань, а поверх всего этого взрывы громкого, издевательского хохота и пронзительный, изводящий душу визг скоморошьей дудки.

Я нахмурился.

— Что там еще за балаган? — прорычал дядя Олег.

— Поехали, посмотрим, — решил я, направляя коня на шум. Свита и ошеломленный Савка последовали за мной.

Протиснувшись сквозь толпу хохочущих стрельцов, мы выехали на открытое место у линии дозора и увидели картину, достойную кисти безумца.

С одной стороны у наших спешно возводимых укреплений стоял багровый от злости князь Воротынский. Рядом с ним Скопин-Шуйский, все с руками на эфесах сабель.

Напротив, метрах в пятидесяти, в чистом поле замер десяток казаков. Их лошади гарцевали, а сами они, красные от ярости, изрыгали проклятия, потрясая нагайками.

А прямо между ними стоял невозмутимый Елисей. Вокруг него, приплясывая и кривляясь, скакала вся ватага скоморохов, которая подзуживала казаков.

Я остановил коня, прислушался и сквозь ругань и визг дудок до меня донеслись обрывки этого «диалога».

— Да я тебя, пса, на ремни порежу! — ревел дюжий бородатый казак в красной шапке, очевидно, их десятник.

— Ой, поре-е-ежет! — тут же взвизгнул главарь моих скоморохов, прячась за спину Елисея и комично дрыгая ногами. — Гляди, робята, какой грозный! А чего ж ты такой грозный, а твой-то «царевич» — в кустах?

— Наш государь в своем стане! — рявкнул другой казак. — А ты, пес смердящий, сейчас у меня плясать будешь на сабле!

— В стане? Ой, врешь! — тут же подхватил другой скоморох, ударяя в бубен. — Нам-то сказывали, что он, как про князя Андрея да про войско его услыхал, так уже под Тулу деру дал! А вас, сиротинушек, тут бросил, помирать за него!

— Эх, плакать буду по вам, горевать буду Бедные вы, бедные сиротинушки, — затянул рыжий Ивашка.

Казаки взревели, хватаясь за оружие, и, казалось, готовы были броситься в драку.

Стрельцы хохотали, хлопая себя по коленям. Это было полное, абсолютное унижение вражеских парламентеров.

— Елисей! — прорычал белый от злости Воротынский, не в силах больше терпеть этот позор. — Прекрати немедленно! Это… это бесчестно!