Наследник 4

Глава 9

Глава 9

— Бояре, воеводы, служилые люди! — начал я, и мой голос, усиленный акустикой древней палаты, прозвучал неожиданно твердо и властно. — Вы все видели или наслышаны о страшных событиях, что произошли сегодня. Изменник, князь Василий Шуйский, замыслил и содеял страшное злодеяние! Он посмел поднять руку на государя нашего, царя и великого князя Дмитрия Иоанновича!

По палате прокатился сдавленный гул. Кто-то ахнул, многие начали креститься, испуганно переглядываясь. Лица Нагих исказились еще большей тревогой, Ежи Мнишек вцепился в руку дочери.

— Но Господь не допустил свершиться этому! — продолжал я, возвышая голос. — Верные государю люди и честные стрельцы дали отпор изменникам! Заговор подавлен, главные злодеи схвачены! Государь наш, Дмитрий Иоаннович, — я намеренно сделал паузу, давая словам вес, — жив!

Новая волна шепота, на этот раз с оттенком недоверия и проблеска надежды, прошла по рядам.

— Но он тяжело ранен, — вынужден был я добавить, пресекая возможные радостные иллюзии. — И сейчас лекари борются за его жизнь. Пока государь наш не придет в себя и не сможет вершить дела государственные, вся тягость правления по обычаю ложатся на плечи Боярской думы! — Я обвел взглядом собравшихся бояр, многие из которых поежились.

«Думы, которую изрядно проредили!» — промелькнула мысль.

Одоевский и Хованский согласно кивали. Нагие выглядели несколько успокоенными упоминанием о верности Дмитрию, но все еще напряженными. Большинство бояр опустили глаза или поспешно закивали. Стрелецкие головы стояли неподвижно, их лица были непроницаемы.

— В это тяжелое для Отечества время я, князь Андрей Владимирович Старицкий, по праву крови и как первый боярин, назначенный самим царем, готов разделить с честными боярами это бремя и приложить все силы для наведения порядка, дознания этого гнусного заговора и наказания виновных! Всякий, кто попытается посеять смуту или не подчинится решениям Боярской думы и моим приказам, отданным во благо всей земли православной, будет считаться изменником и понесет суровую кару! Но один я с этим не справлюсь, ибо молод еще и горяч. Мне нужна помощь и совет опытных и верных государевых людей.

Я помолчал, давая им осознать сказанное.

Воцарилась напряженная тишина. Первым ее нарушил Власьев:

— Твои слова мудры и справедливы. Боярская дума готова положиться на тебя, Андрей Володимирович. Мы готовы служить отечеству.

Некоторые бояре, осмелев, тоже начали выражать поддержку.

— Славно! — заключил я. — Князья Одоевский и Хованский, вы первыми войдете в число тех, кто будет вести сыск по делу об измене Шуйских. Рассчитываю на вашу мудрость и беспристрастие. Афанасий Иванович! — обратился я к главе Посольского приказа. — Твой опыт в делах государственных и знание людей будут неоценимы. Прошу твоего участия в сыскном деле.

Власьев, явно польщенный таким обращением, низко поклонился:

— Готов служить, князь, как умею.

— Василий Петрович! — продолжал я, обращаясь к Головину. — Государева казна — основа силы государства. В эти смутные дни ее сохранность — дело большой важности. Надеюсь, ты приложишь все свои знания и усердие, чтобы она не оскудела, покуда царь наш не поправится.

Головин, бледный, но собранный, также отвесил поклон, пробормотав:

— Постараюсь, князь Андрей Владимирович.

— Князь Иван Михайлович Воротынский! — Голос мой прозвучал твердо, и я пристально посмотрел на него. — Надеюсь на твое содействие и верный совет. Порядок в Кремле и на Москве, вот на что я хотел бы опереться.

Воротынский, после секундного замешательства — видимо, не ожидал такого от меня после наших прошлых пикировок — выпрямился и с неожиданным достоинством произнес:

— Если моя служба может быть полезна государству и тебе, князь, я готов.

«Вот так, — подумал я. — Не прямые приказы, а просьба о помощи и совете. И каждому — лестные слова о его значимости. Посмотрим, как они себя проявят. По крайней мере, на время будут заняты и, возможно, почувствуют свою причастность к наведению порядка. А там видно будет, кто чего стоит».

— Стрельцы! — повернулся я к ним. — Надо обеспечить спокойствие в стрелецких слободах и готовность полков. На всех воротах Кремля выставить усиленную охрану! То же самое — на всех воротах Белого города и Китай-города и Земляного! За людишками всякими внимательно следить! Если кто бузу поднимет или грабежом промышлять станет, невзирая на чин, хватать, бока мять и на правеж тащить! Порядок должен быть!

Большинство присутствующих, получив указания, начали расходиться, негромко обсуждая услышанное.

Тут вперед выступил думный дьяк Богдан Иванович Сутупов, человек осторожный, но весьма сведущий в делах бумажных.

— Князь Андрей Володимирович, бояре честные! — начал он, низко кланяясь мне, а затем и собранию. — Ныне, когда свершилось такое великое и страшное дело, и когда народ московский в смятении и неведении пребывает, не худо было бы от имени Боярской Думы и всех чинов государевых составить грамоту ко всему православному христианству. Дабы разъяснить случившееся, вину изменников объявить и народ успокоить, дабы не было шатания в умах.

«А ведь дело говорит дьяк, — подумал я. — Именно это я и собирался сделать, но его предложение, высказанное при всех, только укрепит вес грамоты».

— Слово твое разумно, Богдан Иванович, — кивнул я. — Именно об этом я и хотел сейчас говорить. Такая грамота необходима, и составить ее нужно немедля, пока ложные слухи не поползли по городу. Ты же, как человек в слове искусный, и поможешь нам ее составить. Бумагу, чернила, перо — сюда, на стол!

Мигом принесли все необходимое. Сутупов, поклонившись еще раз, занял место за столом, готовый писать. Вокруг стола сгрудились Одоевский, Хованский, Власьев, Головин, Воротынский и другие наиболее знатные бояре. Дядья и дед встали позади меня.

— Пиши, Богдан Иванович, — начал я диктовать, стараясь, чтобы каждое слово звучало веско и убедительно. От Боярской Думы и от воевод московских, от князя Андрея Володимировича Старицкого и от всего освященного собора всему православному люду…

Сутупов быстро заскрипел пером. Я продолжал, тщательно подбирая слова, иногда советуясь тихим шепотом с Одоевским или дедом Прохором по поводу той или иной формулировки.

— Ведомо вам чиним, православные, какое великое и страшное злодейство замыслил и содеял бывший боярин, а ныне изменник и клятвопреступник, князь Василий Иванович Шуйский со своими братьями и советниками богомерзкими. Восхотел он, окаянный, по наущению диавольскому, пролить кровь христианскую неповинную, на государя нашего, царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси, руку поднять и престол его восхитить…

Я говорил, а дьяк писал. Присутствующие бояре слушали внимательно, кто-то одобрительно кивал, кто-то хмурился, но возражать никто не смел.

— И напали они, изменники, на государя нашего в его царском дворце, и ранили его тяжко, так что ныне государь наш лежит в болезни великой, и лекари лучшие борются за жизнь его… — Тут я сделал паузу. — Но по милости Божией и заступничеством Пречистой Богородицы, и молитвами всех святы, злодейство их до конца не свершилось. Мы, верные государю бояре и воеводы и князь Андрей Старицкий со своим полком и с верными стрельцами, и все православное воинство грудью встали на защиту помазанника Божия и изменников тех разбили, а главного злодея, Василия Шуйского, и его братьев, и многих их советников в руки взяли…

И ныне, по причине тяжкой болезни государя нашего, мы, Боярская Дума и все чины Московского государства, по совету и приговору, для сохранения мира и тишины в государстве, и для сыска над изменниками, и для управления всеми делами земскими, доколе государь наш не воспрянет от болезни своей, положили всю надежду на князя Андрея Володимировича Старицкого, яко на первого боярина, царского родича и доблестного воеводу, дабы он вкупе с Боярской Думой блюл порядок и справедливость…

Посему повелеваем всему народу православному сохранять спокойствие и порядок, не слушать никаких подметных грамот и ложных слухов, которые могут распускать недобитые изменники. А кто будет уличен в буйстве, грабеже или неповиновении, тот понесет кару суровую. А вы, православные, молитесь Господу Богу о здравии государя нашего Дмитрия Ивановича и о даровании мира и тишины земле Русской. А мы, бояре и воеводы, и князь Андрей Старицкий, клянемся вам живот свой положить за веру православную, за государя и за Отечество наше… — Я немного подумал. — К сей грамоте бояре и воеводы, и князь Андрей Старицкий, и думные люди руки свои приложили… И число поставь сегодняшнее!

Сутупов закончил писать и с поклоном подал лист мне. Я быстро пробежал его глазами.

— Хорошо изложено, — кивнул я. — Теперь пусть дьяки сделают несколько списков. Один прочитать на Лобном месте, другие разослать по приказам и в стрелецкие слободы и читать по всей Москве. Чтобы все знали, что в Москве есть порядок. А вы, бояре, — обратился я к присутствующим, — прошу вас также приложить свои руки к сей грамоте в знак общего согласия.

Это был важный момент. Подписав грамоту, они фактически признавали мою власть и ту версию событий, которую я изложил. После недолгого замешательства первым подошел князь Одоевский и поставил свою подпись. За ним — Хованский, потом Воротынский, Власьев, Головин… Один за другим бояре и думные дьяки прикладывали руки к документу. Я внимательно следил за каждым. Это была их первая присяга, можно сказать.

Когда с формальностями было покончено, я распустил бояр, оставив при себе лишь самых близких. Усталость навалилась с новой силой. Ежи Мнишек подошел ко мне, лицо его было полно тревоги.

— Князь, я прошу позволения видеть государя…

— Что до государя… лекари сейчас с ним. Как только они закончат, я сообщу вам о его состоянии.

Отпустив Мнишека и Марину, я подозвал одного из своих сторожей.

— Узнай у лекарей, что с царем и Басмановым. И пусть старший из них немедля явится ко мне сюда.

Я остался в Грановитой палате с дедом Прохором, дядьями Олегом и Поздеем, Прокопом, да Хованским и Одоевским. Рядом терлись Нагие, но я на них так глянул, что они предпочли уйти.

Вскоре вернулся сторож, а с ним — один из пожилой немец с усталым и озабоченным лицом.

— Ну, что скажешь, лекарь? — спросил я его без предисловий.

Немец почтительно поклонился.

— Государь Дмитрий Иоаннович получил тягчайшую рану головы, княже. Кость черепа пробита. Мы очистили рану, наложили целебные мази и повязку, но… — Он развел руками. — Боюсь, все в руках Божьих. Да и других ран у государя хватает.

— А боярин Басманов?

— У боярина Басманова множественные колотые и рубленые раны. Мы сделали все, что в наших силах, но и его состояние худо. Боюсь, и он эту ночь может не пережить.

Я молча выслушал. Новости были ожидаемы, но от этого не менее тяжелы.

— Делайте все, что должно, — твердо сказал я лекарю.

Тот снова поклонился и удалился.

Тишину нарушил Елисей, вернувшийся с лобного места перед Кремлем и наблюдавший как читают грамоту.

— Княже, в городе пока тихо. Стрельцы, что в кремле приняли весть спокойно, ждут приказов. Волынский доносит, что караулы на местах усилены. Но народ напуган, слухи ходят самые разные. Грамоту нашу уже читают на площади, народ толпится.

— Это ожидаемо, — кивнул я. — Главное, не допустить паники и грабежей.

Мы остались в узком кругу.

— Ну вот, внучек, — проговорил дед Прохор, нарушая молчание. — Взял ты на себя воз неподъемный. Что дальше думаешь делать?

Дальше… А что дальше? Лжедмитрий и Басманов, скорее всего, умрут. Шуйские в моих руках, но это не решает всех проблем. Смута… она как пожар, один потушишь — десять новых займется.

«Нужно действовать на опережение, — подумал я. — Пока все растеряны и напуганы, пока у меня в руках реальная сила — и военная, и символическая, в виде регалий и контроля над Кремлем. И нужно срочно связаться с теткой. Ее опыт может помочь».

— Дальше, деда, — сказал я, поднимаясь. — Дальше нужно удержать то, что мы взяли. Готовьте гонца. Срочно. К инокине Марфе, в Подсосенский монастырь. Пусть доложит ей обо всем, что здесь произошло. И ждет ее ответа или приказа.

Я посмотрел в глаза родных. В них была усталость, тревога, но и решимость идти со мной до конца. И от каждого моего следующего шага зависела не только моя судьба, но и, возможно, судьба всей этой огромной, мечущейся в преддверии новых потрясений страны.

Так, же я направил людей к подворьям Шуйских. Дабы они там все взяли под охрану, про Скопина я тоже не забыл. А то разбегутся кто куда, да и народ мог к ним заявиться и устроить бучу.

День сменился вечером. Суматоха в Кремле постепенно улеглась, сменившись напряженной, выжидательной тишиной. Я провел все это время на ногах, обходя посты, отдавая распоряжения, стараясь лично удостовериться, что мои приказы выполняются. Дворец и прилегающая территория были взяты под плотный контроль моими людьми и стрельцами. Пленные изменники, включая Василия Шуйского с братьями, сидели под крепкой стражей в одном из подклетов, ожидая рассвета и начала допросов.

Мне даже успели подготовить опочивальню, но идея остаться на ночь в кремле вызывала отторжение. Я решил вернуться к себе на подворье в Китай-городе. Там в привычной обстановке и думалось легче, и отдохнуть можно было хоть немного, не опасаясь, что за каждым углом подслушивают или строят козни.

Оставляя Кремль, я позаботился о надежной охране. Половина моего старицкого полка осталась нести караулы вместе с людьми Хованского, Одоевского и Волынского, которого я назначил главным над всеми кремлевскими караулами и ответственным за ворота.

«Старый воевода, опытный, — размышлял я. — Не допустит оплошности. А то, что сын его ранен по моей вине… может, это даже заставит его служить усерднее, дабы показать свою преданность и заслужить милость для рода».

Перед отъездом я еще раз зашел в палату, где под присмотром лекарей лежал Дмитрий. Картина была безрадостной. Бледный, неподвижный, с редким, прерывистым дыханием. Немец-лекарь лишь развел руками, подтверждая свои прежние опасения. Басманов, которому тоже пытались оказать помощь, был не лучше.

«Два почти покойника» — мрачно подумал я, покидая дворец.

Агапка же со своими послужильцами также отправился со мной. Москва гудела, как рассерженный улей, но беспорядка или побоища нигде не было. Народ толпился у церквей.

Усталость валила с ног, но сон не шел. Мысли крутились в голове, одна тревожнее другой. Гонца к инокине Марфе отправили, но ответа от нее можно было ждать не раньше чем через день-два, если повезет. А события могли развиваться стремительно.

Под самое утро, когда небо только начало сереть, я наконец забылся тяжелым, беспокойным сном, но всего на пару часов, а потом меня разбудил встревоженный голос Елисея, вломившегося в комнату.

— Княже, проснись!

Сон как рукой сняло. Я рывком сел на лавке, где и уснул, не раздеваясь. Сердце тревожно заколотилось.

— Что случилось⁈

— Сторожа от государевых покоев прибыли… с вестью черной. — Елисей понизил голос.

Через мгновение в горницу ввалились два моих сторожа, бледные, с красными от бессонной ночи и, кажется, слез глазами. Они рухнули передо мной на колени.

— Княже… государь… — начал один, но голос его прервался.

— Говори! — приказал я.

— Государь Дмитрий Иоаннович… преставился, — выдавил наконец второй. — Перед самым рассветом. Лекари ничего сделать не смогли… Отмучился.

Я молча смотрел на них. Теперь все менялось. Кардинально.

— Басманов? — коротко спросил я.

— Тоже плох, княже, — ответил сторож. — Лекари говорят, не жилец. Едва дышит.

— Ясно. — Я поднялся. Голова была тяжелой, но мысли, наоборот, прояснились, стали острыми и холодными. — Собирайтесь. Нужно ехать в Кремль. Немедля. Деда, дядьев поднять, всех моих людей. И быть наготове.

Я начал быстро одеваться, затягивая пояс с саблей. Прокоп и Богдан уже влетели в горницу, услышав шум. Их лица были встревожены.

«Теперь все зависит от того, как я поведу себя, — думал я, натягивая кафтан. — Кто первым заявит о своих правах, кто покажет силу. Марина? Бояре? Или…»

Не успел я додумать эту мысль, как со двора донесся громкий шум, крики, лязг оружия. Елисей, выглянув в окно, побледнел еще больше.

— Княже! Там… там много людей! Вооруженных! Ворота ломают!

Мы выскочили на крыльцо.

— Пушку заряжай, — тут же рыкнул я, готовясь к неприятностям.

Выкатили пушку и тут же принялись заряжать. Народ готовился к бою.

Когда пушка была заряжена и готова, я приказал открыть ворота.

Впереди, с наглой ухмылкой на лице, стоял Мацей. Рядом с ним — капитан иноземной гвардии Маржерет, его рука лежала на эфесе шпаги.

Мацей развернул какой-то свиток с вислой печатью.

— Именем ее величества государыни царицы и великой княгини Марины Юрьевны! — провозгласил он громко, так, чтобы слышали все. — Князь Андрей Володимирович Старицкий! Ты обвиняешься в государственной измене, в участии в заговоре боярина Шуйского с целью убийства государя нашего, царя и великого князя Дмитрия Ивановича, и в попытке захвата власти! А также в намерении покуситься на жизнь ее величества государыни царицы!