Нищий барин

Глава 18

Настоятель Михаил оказался разговорчивым человеком. О себе рассказывал с упоением: и про то, как пришёл в монастырь мальчишкой, и про скудные постные дни, и даже про историю святой обители — а ведь Ипатьевский монастырь на Костромской земле с такими событиями повидался, что на несколько хроник хватит.

А вот владыка Самуил был сдержан и говорил ровно столько, сколько было нужно. Рассказал только, где родился — в Московской губернии, как оказалось, и где учился — в Московской духовной академии! Да ещё и ректором там был некоторое время! «Учёный муж», — невольно подумал я, поглядывая на него с уважением.

Народ в основном пытал меня, и мой поп Герман как мог выгораживал своего главного спонсора, и смею надеяться, впечатление на гостей я произвел хорошее.

В какой-то момент, чтобы разрядить обстановку, я со смехом рассказал про недавний случай, как мои дворовые в бане перепугались чёрной кошки, приняв её за банницу. Дядьки посмеялись и наложили на Матрёну и Алёну наказания в виде чтения псалмов. Я уже напрягся, предчувствуя, что в отместку меня ждёт слабительное в утреннем супе, но… выражение лица у Матрёны было счастливым. Очевидно, от такого человека и наказание в радость. Почетно, наверное.

— А сам не хочешь в семинарии поучиться? — ласково спросил меня Самуил.

Ага, щас! А всё моё имущество — церкви? Зашибись они придумали! И в голове сразу встал облик ксендзов, охмурявшись Козлевича с целью получения транспортного средства в своё распоряжение.

— По научной части хочу идти, учителей вот выискиваю, — зачем-то соврал я.

А сказал это я зря. Наш епископ был очень осведомлен о том, где можно получить хорошее образование.

— Научная стезя — дело благое, — наставительно произнес он. — В Москве сейчас для этого все возможности есть. Вот, например, Московский университет…

Ух ты, МГУ уже есть! А я, оказывается, с отличием закончил Костромскую гимназию… эн лет назад!

От количества нахлынувших воспоминаний, принадлежащих бывшему владельцу тела, я замер. Да, учился я прилежно и сейчас заученные ранее предметы сами собой распаковывались в голове с бешеной скоростью. Всего четыре года провел в учебном заведении в начале Всехсвятской улицы, но учеба там — не халтура: чистая и прикладная математика, опытная физика, история с мифологией и древностями, география и статистика, философия, изящные и политические науки, естественная история, начальные основания наук, относящихся к торговле, и технология, латинский, немецкий, французский языки и рисование.

И я, человек, знавший из языков лишь кое-как английский и то на уровне неподражаемого товарища Мутко с его «Лет ми спик фром май харт», вдруг с удивлением обнаружил, что могу говорить на французском так, что наш гимназический преподаватель — господин Делюсто — просто захлёбывался от восторга, когда хвалил при всех и ставил высшие баллы. Высшие баллы ставил и наш учитель немецкого господин Иван Иорданский, но этот дядька был скуп на похвалы.

Пока я предавался воспоминаниям о гимназической юности, мои гости вовсю обсуждали моё будущее, предлагая возможные варианты дальнейшего обучения. Сначала они выбрали город, коим, отбросив Кострому, мог быть Петербург или Москва. Потом, отстранив от обсуждения Германа, два высоких церковных чина решили, что это будет ближняя Москва, а потом уже епископ, убрав от решения последнего конкурента, единоличным решением выдал указание мне поступать в Московский университет.

— Там четыре факультета и с десяток кафедр, если не больше. А поскольку ты на кошт точно не пойдёшь, то тебе, как бескоштовому или вовсе вольному слушателю, доступны все четыре, — рассуждал Самуил. — Плати тридцать рублей в год — и учись сколько хочешь. Серебром, конечно.

«Кошт — это за счёт государства,» — припомнил я.

В общем, выбирать особо не из чего — всё за меня уже решили. Хотя одно утешение: выбор факультета оставили за мной. Хотя какой там выбор? Нравственных и политических наук, физико- математических, словесных наук, врачебных и медицинских наук. Медицина и физика — сразу мимо. Словесных… Да, в своё время директор нашей гимназии Юрий Никитич Бартнев, друживший со многими писателями и поэтами России, в том числе с Пушкиным, хвалил меня и мои вирши, но не лежит душа к этому. Поэтому только неведомый мне факультет нравственности и политики.

На самом деле мне внезапно захотелось поскорее отделаться от гостей и уйти к себе разбираться с полученными знаниями. Но, разумеется, так невежливо я поступить не мог. Пришлось ещё часик поддерживать беседу. За это время я узнал пару интересных вещей. Оказывается, в гимназии теперь учатся почти в два раза больше учеников, чем в мои годы — не два десятка, а целых сорок человек. Кострома растёт и развивается! А вот Московский университет, по словам Самуила, пока что не может похвастаться таким ростом. Всего меньше тысячи студентов и вольных слушателей.

— Мало, — искренне сокрушался владыка. — Преподаватели многие в возрасте. Уйдут или помрут — кто их заменит? Где молодая кровь?

Тем не менее всё когда-то заканчивается — гости наконец-то откланялись, а я, едва очутившись у себя в комнате, первым делом полез в бумаги.

Так-с… Вот оно! Гимназию я закончил в 20-м году, в семнадцать лет. А сейчас, стало быть, мне двадцать три. Листаю выписку из личного дела, где отражены оценки — одни высшие баллы! Ну что ж, Алексей Алексеевич до того, как стал бухать после смерти матушки, был толковым парнем, да ещё каким!

Пробую про себя крутить фразы на французском, немецком и даже латинском — и ловлю себя на мысли, что они ложатся на язык так легко, будто я всю жизнь говорил на них. У парня талант к языкам был, не то что у меня в моём прежнем теле. Может и правду на факультет словесности податься? Но не лежит душа Германа Карловича к этому. Кстати, за моё обучение родители платили всего два рубля в год! Остальное выделила губерния, ну и доброхоты, как водится.

Я припомнил и своих гимназических дружков, в том числе и соседа Акакия. И тут же вспомнил для чего тому были нужны деньги! Мой сосед был дюже азартным человеком — спорил на всё подряд, поигрывал в картишки и бильярд. И вот что всплыло: Акакий до сих пор должен мне три тысячи рубликов. Солидная сумма, между прочим. Правда, сейчас это меня не особо интересовало. Гораздо интереснее было другое: я неожиданно вспомнил, где находится мой тайник!

Конечно, при горящей свече расковырять кусок пола, да ещё в углу комнаты, трудно. Но я смог поддеть ножиком кусок доски, и мне открылся неглубокий тайничок…

Так, стихи свои потом почитаю… Откладываю листы бумаги и первым делом разворачиваю кусок тряпицы. Я уже припомнил что там, но волнение всё равно присутствует.

Да всё верно, богато инкрустированный кинжал — подарок отца с войны. Помню, матушка в годы нужды хотела продать оный, но я выдержал целую битву с ней и подарок сберёг. Красивый, даже какой-то хищный… ножны в камушках, сами — или золотые, или позолоченные. На рукоятке кинжала чей-то герб. Как рассказывал отец, этим кинжалом его ранили, но он убил своего врага и трофей домой привез! Папаня мой умер уже после возвращения Наполеона из ссылки. Из-за травм, полученных на Отечественной войне, он долго лечился и в конце жизни был очень плох.

Я припомнил властного невысокого мужчину, имевшего звание ротмистра в Екатеринославском кирасирском полку. Командиром его полка был наш дальний родственник по материнской линии — Волков Михаил Михайлович. Тоже фигура незаурядная: боевой офицер, человек с широкой душой. Жаль, что уже покойный… будь он жив, никакой бы нужды у нас не было. Хотя чего я заладил — нужда, нужда… Вот у моих крепостных — нужда, а у меня… даже приличных долгов нет!