Оракул с Уолл-стрит 5

Глава 20 Идеальный шторм

29 октября 1929 года Эдвард Харден проснулся в половине шестого утра в просторной спальне дома на Лонг-Айленде. Первое, что он увидел, открыв глаза, это золотистые лучи осеннего солнца, пробивающиеся сквозь кружевные занавески и ложащиеся на паркет из красного дуба. За окном шелестели листья вековых кленов, окрашенные в багряные и оранжевые тона.

Рядом с ним мирно спала супруга Маргарет, они были женаты уже двенадцать лет. Светлые волосы разметались по подушке в шелковой наволочке, а на губах играла едва заметная улыбка. Эдвард осторожно поцеловал ее в висок, стараясь не разбудить, и направился в ванную комнату.

Приняв душ, он надел свежую белую рубашку с накрахмаленным воротником, темно-синий костюм от портного с Мэдисон-авеню и тщательно завязал шелковый галстук в тонкую полоску. В зеркале на него смотрел уверенный в себе мужчина тридцати восьми лет с аккуратно зачесанными каштановыми волосами и энергичными карими глазами.

Спускаясь по лестнице с резными перилами, Эдвард вдыхал аромат свежего кофе и жареного бекона, доносящийся из кухни. В столовой его ждал накрытый стол: фарфоровые тарелки с золотой каймой, серебряные столовые приборы, льняные салфетки. Горничная Роза, полная женщина средних лет с добрыми глазами, разливала кофе в чашки из тонкого китайского фарфора.

— Доброе утро, мистер Харден, — улыбнулась она, ставя перед ним тарелку с яичницей, беконом и тостами. — Прекрасный день для важных дел.

Эдвард развернул утренний номер «New York Times», просматривая финансовые новости. Вчерашний понедельник принес некоторое восстановление после четверговой паники. Доу-Джонс закрылся на отметке двести девяносто девять пунктов, отыграв часть потерь. Аналитики писали о «техническом отскоке» и «возвращении уверенности инвесторов».

«Все идет по плану», — подумал Эдвард, отпивая ароматный кофе. Его брокерская контора «Харден и Компания» специализировалась на обслуживании состоятельных клиентов со Среднего Запада.

За последние два года он накопил солидный капитал, вложив значительную часть личных сбережений в акции ведущих американских корпораций. Radio Corporation торговалась по семьдесят восемь долларов за акцию, General Electric по двести десять, а его любимая Montgomery Ward по пятьдесят четыре.

В половине седьмого к столу присоединилась Маргарет в шелковом халате нежно-розового цвета. Следом сбежали дети, десятилетний Томми с растрепанными светлыми волосами и восьмилетняя Салли в ночной рубашке с кружевными оборками.

— Папа, а ты купишь мне новую куклу? — спросила Салли, устраиваясь на коленях у отца. — Ту, что мы видели в витрине «Фао Шварц»?

— Конечно, принцесса, — Эдвард поцеловал дочь в макушку. — На этой неделе папа заключит очень выгодную сделку, и мы купим тебе самую красивую куклу в городе.

Томми, уже достаточно взрослый, чтобы интересоваться отцовской работой, спросил:

— Пап, а что такое биржа? Почему все говорят, что там можно быстро разбогатеть?

Эдвард рассмеялся, взъерошив сыну волосы:

— Биржа это место, где умные люди покупают кусочки больших компаний. Если компания работает хорошо, эти кусочки дорожают. А умные люди становятся еще богаче.

— А ты умный, пап?

— Очень умный, — вмешалась Маргарет, целуя мужа в щеку. — Самый умный папа на свете.

В семь утра к дому подъехал черный Buick Master Six с шофером Джеймсом за рулем. Эдвард надел шерстяное пальто с меховым воротником, взял кожаный портфель и направился к выходу.

На пороге его остановила Маргарет:

— Эдди, — она поправила его галстук, — помнишь, мы договорились поехать в эти выходные к твоим родителям в Бостон?

— Конечно, дорогая. Как только закончу с мистером Андерсоном из Детройта. Он хочет вложить в акции еще пятьдесят тысяч.

Маргарет крепко обняла мужа:

— Люблю тебя. Береги себя.

Дети выбежали во двор проводить отца. Салли помахала ручкой, а Томми по-взрослому пожал отцу руку.

— До свидания, папа! Заработай много денег! — крикнул мальчик, когда автомобиль тронулся с места.

По дороге в Манхэттен Эдвард просматривал документы в кожаной папке. Портфель его личных инвестиций на вчерашнее закрытие стоил сто двадцать тысяч долларов, состояние, которое позволяло семье жить в роскоши.

Плюс клиентские счета на общую сумму восемьсот тысяч, с которых он получал комиссионные. Дом на Лонг-Айленде, загородная дача в Коннектикуте, образование в лучших школах для детей, все это стало возможным благодаря буму последних лет.

Офис «Харден и Компания» располагался на двадцать третьем этаже небоскреба на Уолл-стрит. Эдвард поднялся на лифте, которым управлял приветливый ирландец О’Брайен в форме с золотыми пуговицами.

— Доброе утро, мистер Харден! — улыбнулся лифтер. — Готовы к новому дню больших прибылей?

— Всегда готов, О’Брайен. Всегда готов.

Офис встретил Эдварда привычными звуками делового утра. Телефоны звонили, печатные машинки стучали, биржевой тикер в углу выстукивал котировки на длинной бумажной ленте. Секретарша мисс Уиллоубрук, строгая дама в очках с тонкой оправой, уже сидела за своим столом из орехового дерева.

— Мистер Харден, — она подняла голову от корреспонденции, — мистер Андерсон из Детройта звонил полчаса назад. Подтвердил встречу на десять утра. И еще звонила миссис Поттс из Чикаго, хочет увеличить вложения в Montgomery Ward.

Эдвард прошел в свой кабинет, просторное помещение с панорамными окнами, выходящими на Гудзон. На массивном столе из красного дерева лежали утренние сводки биржевых котировок. Он включил тикер, наблюдая за бегущими цифрами.

RCA — 78… 76… 74…

GE — 210… 207… 204…

MONT WARD — 54… 52… 49…

Первый час торгов показывал снижение, но это не вызывало тревоги. После вчерашнего восстановления небольшая коррекция казалась естественной.

В девять тридцать Эдвард созвонился с несколькими коллегами. Настроения варьировались от осторожного оптимизма до полной уверенности в продолжении роста.

Джордж Майлз из «Милтон Бразерс» говорил:

— Эдди, умные деньги вчера вернулись на рынок. Это была последняя возможность купить качественные акции по сниженным ценам.

Фрэнк Колумен из «Нью-Йорк Инвестмент» соглашался:

— Европейцы распродали почти все. Давление ослабло. Теперь рынок может спокойно расти дальше.

К десяти утра Доу-Джонс потерял уже восемь пунктов, но это все еще укладывалось в рамки нормальных колебаний. Эдвард встретил мистера Андерсона, солидного промышленника из Детройта с седыми усами и золотыми зубами.

— Мистер Харден, — Андерсон устроился в кожаном кресле напротив стола, — я хочу вложить дополнительные пятьдесят тысяч в автомобильные акции. General Motors выглядит особенно привлекательно.

— Отличное решение, — кивнул Эдвард, доставая бланки ордеров. — GM торгуется сегодня по сорок девять долларов. Очень выгодная цена после недавней коррекции.

Пока они обсуждали детали сделки, тикер в углу начал работать быстрее. Звук стал более частым, почти лихорадочным.

В половине одиннадцатого в кабинет ворвалась мисс Уиллоубрук с бледным лицом:

— Мистер Харден, срочные новости с биржи! Доу-Джонс потерял уже двадцать пунктов!

Эдвард извинился перед клиентом и подошел к тикеру. Цифры мелькали с пугающей скоростью:

RCA — 68… 64… 58…

GE — 195… 187… 178…

MONT WARD — 43… 38… 32…

— Что происходит? — спросил Андерсон, присоединяясь к ним.

— Техническая коррекция, — попытался сохранить спокойствие Эдвард. — Возможно, крупный игрок фиксирует прибыль.

Но в глубине души он начинал понимать, что это нечто большее. Объемы торгов были колоссальными, цены падали слишком быстро и по всем акциям одновременно.

К полудню картина стала катастрофической. Доу-Джонс потерял уже сорок пунктов, более тринадцати процентов. Личные инвестиции Хардена обесценились на тридцать тысяч долларов за утро.

Зазвонил телефон. Звонил Чарльз Брэдфорд из «Континентальной трастовой компании», банка, который кредитовал большую часть маржинальных позиций Эдварда.

— Харден, — голос Брэдфорда звучал холодно, — нам требуется дополнительное обеспечение по вашему маржинальному счету. Двадцать пять тысяч долларов. Сегодня же.

У Хардена похолодело в груди:

— Чарльз, я понимаю ситуацию, но…

— Никаких «но», Харден. До трех часов дня. Или мы будем вынуждены продать ваши позиции по рыночным ценам.

Двадцать пять тысяч долларов наличными. Все свободные деньги Эдвард уже вложил в акции. Дом заложен под кредит. Единственный способ найти деньги — продать часть акций, но по нынешним ценам это означало огромные потери.

Телефон зазвонил снова. На этот раз звонила миссис Поттс из Чикаго:

— Мистер Харден, что происходит с моими инвестициями? Мой сосед говорит, что Montgomery Ward рухнула на тридцать процентов!

— Миссис Поттс, это временные трудности…

— Временные? — ее голос дрожал от ярости. — Я доверила вам сбережения всей жизни! Сорок тысяч долларов!

Один за другим звонили клиенты. Паника в их голосах передавалась Эдварду. Мистер Томпсон из Кливленда потерял половину пенсионных накоплений. Семья Джонсонов из Милуоки лишилась денег, отложенных на образование детей.

К часу дня его личный портфель стоил уже только семьдесят тысяч долларов. Потери составили пятьдесят тысяч за пять часов торгов.

Эдвард сидел за столом, потирая ноющие виски. Кожаная обивка кресла, которая еще утром казалась символом успеха, теперь ощущалась как насмешка судьбы.

Мисс Уиллоубрук принесла еще один маржин-колл. Теперь уже на тридцать пять тысяч долларов. Банк требовал либо денег, либо немедленной продажи всех позиций.

— Продавайте, — прошептал Эдвард. — Продавайте все.

К двум часам дня его личные инвестиции были ликвидированы по бросовым ценам. Вместо ста двадцати тысяч долларов утром осталось сорок две тысячи. Но хуже того, долги банку составляли шестьдесят тысяч долларов.

Дом на Лонг-Айленде, дача в Коннектикуте, сбережения детей, все это должно было пойти на покрытие задолженности. И даже этого может не хватить.

Телефон звонил беспрерывно. Разоренные клиенты требовали объяснений, которых у Эдварда не было. Как объяснить, что за один день рухнул мир, который казался незыблемым?

Мистер Андерсон, который еще утром собирался вложить пятьдесят тысяч долларов, теперь кричал в трубку:

— Харден, вы мошенник! Я потерял все благодаря вашим советам! Я подам на вас в суд!

К трем часам дня Доу-Джонс потерял уже пятьдесят пунктов. Radio Corporation торговалась по сорок четыре доллара, на сорок процентов ниже утренних цен. Montgomery Ward упала до двадцати восьми долларов.

Эдвард встал из-за стола, подошел к окну. Внизу, на Уолл-стрит, собирались толпы людей. Полиция пыталась поддерживать порядок. Кто-то плакал, кто-то кричал, кто-то просто стоял в оцепенении.

За его спиной тихо всхлипывала миссис Уиллоубрук. Ее собственные скромные сбережения, вложенные в акции по его совету, тоже превратились в пыль.

— Мистер Харден, — она вытирала глаза носовым платком, — звонила ваша супруга. Спрашивала, когда вы вернетесь домой.

Домой. К Маргарет и детям. Как он скажет им, что дом больше не их? Что Салли не получит новую куклу, а Томми не сможет поступить в частную школу? Что вместо роскоши их ждет нищета?

Эдвард открыл ящик стола, достал пистолет «Кольт», который держал на случай ограбления. Черный металл холодил ладонь.

Но нет. Это будет слишком жестоко для мисс Уиллоубрук. Да и полиция начнет расследование, что причинит семье дополнительные страдания.

Он убрал пистолет, взял шляпу и направился к двери.

— Мистер Харден, куда вы? — спросила секретарша.

— Прогуляться, мисс Уиллоубрук. Подышать свежим воздухом.

Эдвард поднялся на лифте на тридцатый этаж, затем по служебной лестнице на крышу. Октябрьский ветер трепал полы его пальто. Город расстилался внизу, равнодушный к личным трагедиям.

Он достал из кармана фотографию семьи, Маргарет, Томми и Салли улыбались на ступенях их дома. Дома, который уже не принадлежал им.

«Простите меня,» — прошептал Эдвард и сделал шаг вперед.

Эдвард Харден стал одним из первых, но не последним, кто в тот черный вторник не смог пережить крах своих надежд и мечтаний.

Я проснулся за полчаса до рассвета, хотя будильник должен зазвонить только в половине седьмого.

Внутренние часы разбудили меня, организм чувствовал приближение исторического момента. За окнами особняка на Пятой авеню царила предрассветная тишина, но я знал, что через несколько часов эта тишина взорвется самой большой экономической катастрофой в истории человечества.

Поднявшись с кровати, обтянутой шелковым покрывалом, я подошел к высоким окнам спальни. Манхэттен еще спал, лишь редкие огни мерцали в окнах ранних пташек. Уличные фонари отбрасывали желтые круги света на пустые тротуары.

О’Мэлли уже ждал меня в столовой с утренним кофе и стопкой европейских телеграмм. Его обычно невозмутимое лицо выражало напряжение, ирландец чувствовал приближающуюся бурю не хуже меня.

— Босс, — он протянул мне чашку дымящегося кофе в фарфоровой чашке с позолоченной каймой, — новости из офиса. Сводки из Лондона пришли час назад. Британцы начали массовую распродажу еще до открытия наших торгов.

Я пробежал глазами по телеграммам, отпивая крепкий кофе. Barclays Bank, Lloyds, National Provincial, все крупнейшие британские финансовые институты одновременно избавлялись от американских активов. Объем только утренних продаж оценивался в шестьдесят миллионов долларов.

— А немцы?

— Deutsche Bank подтвердил отзыв всех краткосрочных кредитов американским корпорациям. Плюс швейцарцы присоединились к распродаже. Общий объем европейского давления может достичь ста двадцати миллионов долларов.

Я отложил телеграммы, допил кофе. Цифры впечатляли даже меня, а я знал, что произойдет. Continental Trust проделал титаническую работу по координации европейского выхода.

В половине седьмого я оделся в темно-синий костюм от Brooks Brothers, повязал черный галстук с тонкими серебристыми полосками и надел золотые запонки с сапфирами. Сегодня мне понадобится вся возможная уверенность в себе.

Паккард ждал у подъезда, Мартинс сидел за рулем с каменным лицом. По дороге в офис я наблюдал за утренним Нью-Йорком, еще не подозревающим о грядущей катастрофе. Газетчики раскладывали свежие номера на углах, торговцы кофе готовили тележки, клерки спешили к метро с портфелями под мышкой.

«Последнее спокойное утро в их жизни,» — подумал я, глядя на прохожих.

В офисе меня ждала мисс Говард с утренними сводками и кофе. Ее обычно безупречная прическа была слегка растрепана, она тоже провела бессонную ночь, отслеживая европейские новости.

— Мистер Стерлинг, — она положила на стол папку с документами, — поступили звонки от семнадцати клиентов. Все просят срочных консультаций.

— Сегодня консультировать уже поздно, — ответил я, просматривая список. — Кто не послушался наших рекомендаций вчера, сегодня потеряет все.

Я включил прямую телефонную линию с биржей, установленную специально для сегодняшнего дня. В трубке раздался голос Джимми Коннорса, моего информатора на паркете.

— Билл, обстановка хуже некуда! — его голос дрожал от возбуждения. — Европейские ордера на продажу поступают непрерывным потоком уже полчаса! Goldman Sachs, Lehman Brothers, все крупные дома готовят к выбросу колоссальные пакеты!

— Какие объемы, Джимми?

— Предварительные данные говорят о продажах минимум на пятьдесят миллионов долларов в первый час торгов! И это только начало!

В девять тридцать точно зазвенел колокол, открывающий торги на Нью-Йоркской фондовой бирже. Я включил тикер и приготовился к зрелищу.

Первые минуты обманывали. Цены открылись с небольшим снижением, Radio Corporation по семьдесят шесть долларов вместо вчерашних семьдесят восемь, General Electric по двести семь вместо двести десять. Казалось, что рынок держится.

Но я знал, это затишье перед ураганом.

В девять сорок пять тикер заработал быстрее. Звук стал более частым, почти лихорадочным.

RCA — 74… 71… 67…

GE — 203… 197… 189…

STEEL — 198… 192… 184…

— Началось, — тихо сказал я, наблюдая за цифрами.

О’Мэлли подошел к тикеру, изучая ленту:

— Босс, скорость падения впечатляет даже меня. Я впервые такое вижу.

Ко мне в кабинет вошли старшие брокеры и партнеры. Прескотт молчал, не говоря ни слова. Хендерсон только и мог, что растерянно пожимать плечами.

К десяти утра стало ясно, что происходит нечто беспрецедентное. Доу-Джонс потерял уже двадцать пунктов, но главное — объем торгов. За полчаса почти миллион акций сменили владельцев. Обычный дневной оборот проходил за тридцать минут.

В половине двенадцатого я решил лично отправиться на биржу. Нужно увидеть историю собственными глазами.

— О’Мэлли, едем на Уолл-стрит. Хочу посмотреть на крах изнутри.

— Босс, там может быть опасно. Толпы, паника…

— Именно поэтому нужно ехать. История не прощает пропущенных моментов.

Мы выехали к бирже на запасном автомобиле, скромном Ford Model A вместо заметного Паккарда. По дороге я наблюдал за изменением атмосферы города.

У газетных киосков собирались толпы, люди жадно читали экстренные выпуски с заголовками о «биржевой панике». Возле банков начинали формироваться очереди, первые признаки набегов вкладчиков.

У здания биржи на Уолл-стрит, 11 собралась огромная толпа. Сотни людей, брокеры, клерки, частные инвесторы, просто любопытные, окружили массивное здание из белого мрамора с коринфскими колоннами.

Полиция пыталась поддерживать порядок, но атмосфера накалялась с каждой минутой. Кто-то плакал, кто-то кричал, требуя объяснений. Пожилой мужчина в потертом пальто размахивал сертификатом акций, выкрикивая: «Мои сбережения! Все пропало! Двадцать лет экономил!»

Молодая женщина в элегантном костюме рыдала, прижимая к груди кожаную сумочку: «Приданое дочери! Верните мне приданое дочери!»

Мы с О’Мэлли протолкались к служебному входу. Мой пропуск старшего брокера открыл дверь в торговый зал, сердце американской финансовой системы.

То, что я увидел внутри, превзошло самые мрачные ожидания.

Торговый зал Нью-Йоркской фондовой биржи представлял собой картину абсолютного хаоса. Высокие потолки с лепниной, мраморные колонны и величественные окна, обычно создававшие атмосферу солидности, теперь казались декорациями к спектаклю о конце света.

Сотни брокеров носились между торговыми постами, размахивая бумагами и выкрикивая ордера. Их голоса сливались в единый рев, напоминающий шум разбушевавшегося океана. Мальчики-посыльные бегали как угорелые, разнося телеграммы и записки между брокерами.

У каждого торгового поста собирались толпы. Брокеры практически дрались за право выполнить ордера на продажу. Я видел, как один из них, седой мужчина с аристократическими манерами, плакал прямо на рабочем месте, получив очередной маржин-колл.

— Продаю Steel! Десять тысяч акций! Любая цена! — кричал молодой брокер, его белоснежная рубашка промокла от пота.

— У меня двести тысяч General Motors! Кто покупает? — вопил другой, размахивая пачкой сертификатов.

— Радио! Кто покупает Радио? Семьдесят, шестьдесят, пятьдесят долларов! — третий брокер практически умолял найти покупателей.

Я подошел к большой доске, где мелом записывались котировки. Цифры менялись каждые несколько секунд, и все они показывали падение:

U. S. STEEL: 184… 178… 169… 158…

GENERAL ELECTRIC: 189… 175… 162… 148…

RADIO CORP: 65… 58… 51… 44…

Клерк у доски, молодой парень лет двадцати, едва успевал стирать старые цифры и писать новые. Его руки тряслись от напряжения, мел ломался в пальцах.

— Сэр! — он обернулся ко мне. — Вы не знаете, когда это закончится? Я здесь уже четыре часа, и все только хуже!

— Закончится к вечеру, — ответил я. — Но будет еще хуже.

В центре зала возвышалась кафедра председателя биржи. Ричард Уитни, вице-президент биржи, стоял там с мегафоном, пытаясь координировать торги. Его лицо было красным от напряжения, голос охрип.

— Джентльмены! — кричал он. — Прошу соблюдать порядок! Биржа продолжает работать!

Но его слова тонули в общем хаосе. Брокеры больше не слушали официальных лиц, каждый пытался спасти себя и своих клиентов.

Я заметил Джимми Коннорса у поста Radio Corporation. Он увидел меня и протолкался сквозь толпу.

— Билл! — он схватил меня за рукав. — Это безумие! За три часа продано уже восемь миллионов акций! Это больше, чем за любой целый день в истории!

— А объемы еще растут, — ответил я, наблюдая за толпой брокеров. — Ждите к полудню настоящую лавину.

— Стабилизационный пул банков работает, но их покупки как капля в океане! На каждую акцию, которую они покупают, рынок выбрасывает десять новых!

Ровно в полдень произошло то, чего я ждал. Операция «Железный дождь» началась.

Goldman Sachs Trading Corporation одновременно выбросила на рынок гигантские пакеты акций на общую сумму пятнадцать миллионов долларов. Lehman Brothers последовал примеру с пакетом на десять миллионов. Kidder Peabody, Kuhn Loeb, все крупнейшие инвестиционные дома действовали синхронно.

Эффект превзошел даже мои ожидания.

Тикеры по всему залу заработали с бешеной скоростью. Звук напоминал пулемет, частый, безжалостный, непрерывный. Бумажные ленты с котировками сыпались на пол, образуя белые сугробы.

RCA — 44… 39… 33… 26…

GE — 148… 134… 118… 101…

STEEL — 158… 140… 124… 105…

Доу-Джонс падал со скоростью пункт в минуту. За двадцать минут индекс потерял двадцать пунктов — падение, которое обычно растягивалось на месяцы.

Брокеры в зале потеряли всякое самообладание. Некоторые рыдали открыто. Другие кричали в телефоны, умоляя клиентов предоставить дополнительное обеспечение. Третьи просто стояли в оцепенении, глядя на рушащиеся цифры.

— Господи, помоги нам! — выкрикнул один из брокеров, поднимая руки к потолку. — Это конец света!

Молодой клерк у телефона плакал в трубку:

— Мама, прости меня! Я потерял все твои деньги! Все!

Пожилой брокер с седыми усами сидел на полу, прислонившись к мраморной колонне. В руках он держал пачку акций Montgomery Ward, которые еще утром стоили двадцать тысяч долларов, а теперь не стоили и пяти.

Я подошел к посту U. S. Steel, где творилось особое безумие. Акции крупнейшей сталелитейной корпорации мира, символа американской промышленной мощи, падали как камень в воздух.

— Продаю Steel по сто долларов! — кричал брокер.

— Девяносто пять! — перебивал другой.

— Восемьдесят! Только заберите эти чертовы бумаги!

Покупателей не было. Все продавали, никто не покупал.

Вдруг в толпе брокеров я заметил знакомую фигуру. Ричард Уитни, вице-президент биржи, пробирался к посту U. S. Steel с решительным видом. В руках он держал крупный заказ на покупку.

— Покупаю десять тысяч акций Steel по двести пять долларов! — громко объявил он.

Торговый зал замер на мгновение. Двести пять долларов — это цена выше вчерашнего закрытия, когда Steel торговалась по двести.

— Вы серьезно? — спросил ошеломленный брокер.

— Абсолютно серьезно. Morgan Bank начинает поддержку рынка.

Психологический эффект был мгновенным. Цена Steel подскочила до двести пяти долларов. Брокеры начали покупать другие акции, надеясь на продолжение поддержки.

Но я знал, что это последняя попытка спасти ситуацию. Morgan Bank действовал по старому сценарию 1907 года, не понимая масштабов нынешней катастрофы.

Передышка длилась ровно пятнадцать минут.

Затем европейские продажи обрушились на рынок новой волной. Лондонские банки выбросили еще сорок миллионов долларов американских акций. Deutsche Bank отозвал кредитные линии на двадцать миллионов.

Steel снова рухнула, на этот раз до ста семидесяти долларов. Попытка Morgan Bank стабилизировать рынок провалилась.

К часу дня картина стала апокалиптической. Доу-Джонс потерял уже семьдесят пунктов, почти четверть стоимости. Объем торгов превысил двенадцать миллионов акций — абсолютный рекорд, который продержится почти сорок лет.

Тикеры не справлялись с потоком информации. Котировки отставали от реальных торгов на полчаса. Брокеры продавали акции, не зная их текущей цены.

Телефонные линии были перегружены. Клиенты со всей страны звонили, требуя объяснений. Операторы плакали в трубки, не в силах объяснить происходящее.

— Биржа рухнула! — кричал кто-то в толпе. — Америка разорена!

Я видел, как несколько брокеров направлялись к выходу с отсутствующими взглядами. Некоторые больше не вернутся. Сегодняшний день станет последним в их жизни.

Внезапно О’Мэлли схватил меня за рукав:

— Босс, нам нужно уходить. Толпа на улице становится агрессивной. Полиция может не справиться.

Я оглянулся на торговый зал в последний раз. Белые сугробы тикерных лент по колено, плачущие брокеры, рухнувшие цифры на досках — картина конца целой эпохи.

Мы протолкались к выходу через толпу разоренных людей. На Уолл-стрит нас встретили сотни отчаявшихся лиц. Кто-то размахивал обесцененными сертификатами акций. Кто-то требовал от полиции «арестовать всех банкиров». Молодая женщина упала в обморок прямо на тротуаре.

— В машину, быстро! — скомандовал О’Мэлли.

Мы добрались до «форда», припаркованного в двух кварталах от биржи. По дороге в офис я наблюдал за городом, охваченным паникой.

У банков выстраивались огромные очереди. Вкладчики требовали выдать их деньги наличными. Некоторые банки уже вывесили таблички «Временно закрыто».

Газетчики выкрикивали заголовки экстренных выпусков: «Биржа рухнула! Потери на миллиарды долларов!» Люди хватали газеты, жадно читая подробности катастрофы.

В офисе меня ждала мисс Говард с красными от слез глазами и стопкой телефонных сообщений.

— Мистер Стерлинг, — она едва сдерживала рыдания, — звонили тридцать семь клиентов. Большинство… большинство полностью разорены.

Я взял список сообщений. Мистер Хендерсон из Chicago Steel потерял девяносто процентов капитала. Синдикат фермеров из Айовы лишился четырех миллионов долларов. Молодая вдова из Филадельфии осталась без пенсионных накоплений.

Но были и другие новости. Вандербильт, Роквуд, семья Кромвелей, все те, кто прислушался к моим предупреждениям, потеряли не больше десяти-пятнадцати процентов. Их капиталы были в основном в наличности и золоте.

К четырем часам дня, когда закрылись торги, статистика впечатляла даже меня. Доу-Джонс потерял восемьдесят девять пунктов, падение на тридцать процентов за один день. Объем торгов составил шестнадцать миллионов четыреста тысяч акций, рекорд, который продержится до 1968 года.

Radio Corporation закрылась по двадцать шесть долларов вместо утренних семидесяти восьми. General Electric — по девяносто один доллар вместо двухсот семи. U. S. Steel — по ста пятидесяти вместо двухсот.

За один день американская экономика потеряла четырнадцать миллиардов долларов рыночной стоимости. Больше, чем для США стоила вся Первая мировая война.

Я сидел в кабинете, глядя на вечерний Нью-Йорк за окном. Город выглядел так же, как вчера, те же небоскребы, те же улицы, те же огни.

Но это уже другая Америка. Эпоха «вечного процветания» закончилась и началась Великая депрессия.

— Босс, — О’Мэлли принес свежие газеты с огромными заголовками о крахе, — что дальше?

— Дальше мы восстанавливаем страну, Патрик. Покупаем обесцененные активы, создаем рабочие места, помогаем пострадавшим. У нас есть капитал и знания. Время их применить.

За окном загорались огни вечернего Манхэттена. Завтра начнется новая глава в истории Америки. И я буду ее писать.