Призрачный отель V. Поезд бесконечности

Глава 13

— Угу. Значит, обходчики привезли. — Я вздохнул. — И Анна Аркадьевна тут же за стол уселась?

— Да, практически сразу. Она не отдаёт себе отчёт в том, что случилось, где находится. Живёт в каком-то своём мире. Ты обратил внимание, что она пришла не в свой кабинет?

— Блин, — сообразил я. — Точно. Её кабинет — история, где были мы, а она в географию забурилась.

Софья Андреевна кивнула:

— Каждый раз оказывается именно там. Я владею техникой, сходной с гипнозом, на какое-то время мне удаётся её успокоить. Отвести в комнату, уложить в постель. Но, к сожалению, периоды покоя день ото дня всё короче. В этот раз, к примеру, я надеялась, что до конца вечера Анна Аркадьевна никого не потревожит. И просчиталась больше, чем на час. Боюсь, что в один не прекрасный день мне вовсе не удастся с ней справиться. Она будет сидеть за учительским столом до тех пор, пока не растворится.

— Н-да. — Я потёр подбородок. — По-хорошему, конечно, покопаться бы в её жизни. Понять, что послужило тем самым, как сказала Изольда, катализатором. Что-то ведь должно было произойти! И мне почему-то кажется, что именно это событие зажгло искру, из-за которой теперь она не пустышка. Нам с вами обоим казалось, что это так — и вдруг нет. Тоже ни с того ни с сего, когда вроде бы ничто не предвещало.

— Да, скорее всего, ты прав. Жаль, что с Анной Аркадьевной не работает артефакт.

— Какой?

— Вот этот.

Софья Андреевна выдвинула ящик стола и достала из него усеченную пирамидку из тёмного дерева. На переднюю грань золочёными буквами была нанесена шкала, перед ней закреплен маятник, увенчанный грузом. Спросить, что это за хренотень, я не успел.

— Метроном? — сказала Изольда. Тоже, как мне показалось, с некоторым удивлением.

— Да. Он достался мне по наследству от человека, который… Неважно. — Софья Андреевна махнула рукой. — Суть та, что этот артефакт позволяет погрузиться в воспоминания призрака.

— Ого! — восхитился я. — Вот это я понимаю, полезная штука. В работе, наверное, здорово помогает.

— Помогает, безусловно. Но при соблюдении одного условия. Клиент должен быть готов открыть воспоминания. Он должен добровольно пойти на этот шаг. А убедить в чём-то Анну Аркадьевну… — Софья Андреевна покачала головой.

— И вы думаете, что у меня получится её убедить?

— Я думаю, повторюсь, что ты оказался здесь не просто так.

— Угу. — Я посмотрел на метроном. — И как эта штука работает? Какую кнопку жать? Я ж — дикарь. Мне подавай интуитивно понятный интерфейс, а то отрицательный отзыв накатаю.

Я открыл шкатулку. Историчка вырвалась на волю. Софья Андреевна и Изольда держались за моей спиной, я держал в руке метроном.

— Ты не смеешь! — рявкнула Анна Аркадьевна.

— Что?

— Это делать!

— Что — делать?

Историчка не ответила. Что именно делать — из памяти уже выветрилось, осталась только злость на меня. Анна Аркадьевна величаво развернулась и поплыла прочь.

Я пошёл за ней. Куда направляется, можно было не гадать. Вернулась в кабинет географии и уселась за учительский стол.

Я поставил на стол метроном.

— Убери немедленно. — Историчка уставилась на меня ненавистным взглядом. — Где ты это взял? Это не игрушка!

— Игрушка, ещё какая. Вы просто в игрушках не шарите. В секс-шоп, наверное, ни разу не заходили?

— Не смей мне хамить! — Историчка приподнялась над столом. — Я — твоя учительница!

— С чего вы это взяли?

— Я… Я…

— Учителя должны учить. Это их работа. А вы на меня просто орёте.

— Я тебя воспитываю!

— Воспитывать и родители могут. А вам государство дало педагогическое образование. Вы обязаны учить. Вот эта штука, например, — я показал на метроном, — может пробудить воспоминания. Покажите мне, как им пользоваться. Пробудите свою память. Хотя, где уж вам. Небось, и не видели такого никогда.

Историчка уставилась на метроном так, будто собралась прожечь его взглядом.

Офигеть! Не ожидал, что она так запросто поведется. Злость, всё-таки, реально сильная эмоция, способность рассуждать перекрывает начисто… Я, коснувшись рычажка, запустил маятник. Никогда прежде не наблюдал, как это работает. Да, честно говоря, до сих пор весьма смутно представлял, для чего вообще нужен метроном.

Послышалось мерное тиканье, отсчитывающее качания маятника. Историчка смотрела на него. Глаза её, и до сих пор не самые выразительные, постепенно стекленели.

— Расскажите о том, что вас потрясло, — сказал я. — Вы ведь помните, что испытали потрясение?

— Да, — историчка поджала губы. — Помню.

— Что это было?

— Маргарита Витальевна дала мне дополнительные часы. Обществознание.

Маргаритой Витальевной звали директора школы. Когда я учился, обществознание она вела сама. А теперь, видимо, с преподавательской работой решила закончить.

— Угу. И что?

— Обществознание на ЕГЭ сдают многие. У детей репетиторы. Учебников много, методичек тоже. Все разные. Каждый репетитор учит по-своему. И вопросы ЕГЭ постоянно меняются. Те, что на пробниках, не имеют отношения к тем, которые дают на основном экзамене. Это полный бардак! — Историчка хлопнула ладонью по столу. — Ученик спорит со мной. Я открываю учебник. Я знаю, что должно быть написано! А ученик тычет пальцем в телефон, и там сказано, что в соответствии с постановлением от такого-то числа, в статью внесены поправки!

— То есть, ученик прав, а вы нет. Так?

Анна Аркадьевна подняла на меня мутный взгляд.

— Такого не должно быть! Это я — учитель! Я — права!

У-у-у. Жаждущий стабильности мозг не выдержал столкновения с изменчивой реальностью. Насколько понимаю, случай Анны Аркадьевны в практике мировой психиатрии — не первый и не последний. В девяностые, говорят, народ, глядя на перемены, с ума сходил сплошь и рядом.

— Вы знаете, в каком кабинете сидите? — Я посмотрел по сторонам. — Это ведь не ваш кабинет. Ваш — история, а тут география.

В реальном мире вечер встреч закончился, выпускники разошлись. Сейчас уже не было риска наткнуться на какого-то сверхчувствительного человека. Анна Аркадьевна смотрела по сторонам вместе со мной. И я увидел, как помещение на глазах обретает отчётливость.

На стенах появились географические карты, портреты знаменитых мореплавателей. Посреди класса выстроились тремя рядами парты, в дальнем конце — шкафы со стеклянными дверцами. На учительском столе образовался глобус. Анна Аркадьевна нежно провела по нему рукой. С тоской посмотрела на карты.

Вот оно что…

Я покачал головой.

— Реально думаете, что география — штука более стабильная, чем обществознание? Что если вам на глобусе что-то нарисовали, оно никуда не денется?

Анна Аркадьевна посмотрела на меня с недоумением.

— Куда же оно денется?

— Да что угодно может быть. Землетрясение, например. Один какой-нибудь остров уйдёт под воду, другой появится. Ледники тают, меняется уровень мирового океана. Не было пролива — появился пролив… Я вот читал, что на днях от Эвереста кусок откололся. Альпинисты, которые там всю жизнь лазили, за головы хватаются.

Анна Аркадьевна перевела взгляд на глобус. Теперь уже смотрела без нежности. Скорее с обидой — как на нечто, от чего уж никак не ожидала подставы.

— И это если природные явления брать, — продолжил я. — А если ещё и геополитику? Карту одной только Европы за последнюю сотню лет — сколько раз перекраивали? Сегодня граница тут, завтра там, через год её вообще не стало. Такая себе стабильность.

Анна Аркадьевна оттолкнула от себя глобус. Неуверенно пробормотала:

— Математика?..

Класс снова начал меняться. Вместо карт появились таблицы, изображения геометрических фигур и тригонометрических формул.

— Да тоже такое себе. Тоже, говорят, каждый день новые открытия появляются, новые теории создаются. И геометрия есть какая-то другая, и системы исчисления разные, и чего только эти психи не придумывают.

— А что же тогда… А как же…

Анна Аркадьевна казалась совершенно растерянной. А ещё я вдруг понял, что она на глазах становится прозрачнее. Каждое новое потрясение всё больше её обессиливало.

Блин, ну почему так⁈ Она ведь наконец на человека похожа! Ну, в смысле, насколько призрак в принципе похож на человека. Наконец ушла эта её железобетонная уверенность! Начала слышать кого-то, кроме себя. И даже не просто кого-то, а меня — которого воспринимает, как ученика. Кто я такой, уже ни хрена не помнит, но какая-то заноза в памяти торчит. Сложился в голове собирательный образ бунтаря. И этого бунтаря, для которого прежде была наготове единственная фраза: «я учитель, я лучше знаю», она сейчас слушает! Но вместе с тем истаивает. Вон, уже совсем прозрачная стала, ещё чуть-чуть, и исчезнет.

Почему⁈ Из-за того, что я поселил в душе сомнения? Видимо, да.

Жить с осознанием, что ты прав, с уверенностью, что только так, как ты, и можно жить, куда проще, чем сомневаться. Сомнения рождают неуверенность, неуверенность — те самые стрессы, которых сейчас так модно избегать. Половина мемов посвящена любованию тем, как прекрасно лежать на диване и гладить кота. Неприятных людей в сети можно забанить, оставить лишь тех, кто говорит тебе то, что ты хочешь слышать. Пошли вон, абьюзеры, газлайтеры и прочие любители касаться самого дорогого, что у меня есть, лелеемой и обожаемой самооценки. А чтобы не встречаться с живыми людьми, можно не выходить на улицу. Выстроить себе ту самую вожделенную зону комфорта и не сомневаться в своей непогрешимости…

Я почувствовал, что от злости скриплю зубами.

Ну вот и что мне делать? Загнать историчку в шкатулку, перевести дух? Посоветоваться с Софьей Андреевной, с Изольдой? Ведь явно что-то идёт не так. Если судить по тому результату, который наблюдаю. Шкатулка-то — вот она, только руку протяни…

Разум вопил во весь голос, что историчку надо оставить в покое. Выдохнуть самому, дать успокоиться ей. Пока ещё не поздно, и есть кому давать успокаиваться. Но что-то во мне сопротивлялось. Как будто прервать сейчас процесс — это как бросить на наковальне кусок раскаленного металла, завтра докуём. Только вот никакого «завтра» в нашем случае не будет, это я откуда-то твёрдо знал.

Действовать надо сейчас. Это моя работа. Это меня направил сюда Ангел. И, если тут кто-то что-то и может сделать, то…

— Анна Аркадьевна.

Я присел на край учительского стола, взял историчку за руки. Вырваться она не пыталась. То ли я перестал быть ей противен, то ли сил уже не было на активные действия.

— Стабильности не существует, понимаете? Ничто в мире не стабильно. Человек сам меняется ежедневно и ежечасно. Особенно дети, для них каждый новый день — целая жизнь. Завтра ты проснёшься уже не таким, каким был вчера, а с поправкой на опыт, обретённый за сутки. То, что ученик вдруг оказался прав, вас потрясло до глубины души. Вам и сейчас неприятно сомневаться в своей правоте, но шаг в нужном направлении вы сделали. Иначе не оказались бы здесь. Так идите до конца!

Я говорил, а призрак продолжал таять. Я уже различал доску на стене за спиной исторички. Видел сквозь её руки свои ладони.

Но взгляд, который Анна Аркадьевна устремила на меня, оказался неожиданно разумным и твёрдым.

— Тимур, — сказала она.

— Узнали? — Я понятия не имел, радоваться этому или огорчаться.

— Конечно. Такое имя было одно на всю школу. Ты мне не нравился. Ещё и поэтому.

— Из-за имени⁈

— Да. Неужели нельзя было назвать ребёнка нормально, как всех? Когда я училась, у нас в классе было три Ани. И четыре Оли.

— Сочувствую…

— Я никогда не спорила с учителями! Всю жизнь делала то, что мне велели. Я терпеть не могу детей, но пошла в педагогический.

— Зачем?

— Потому что больше никуда бы не поступила, а высшее образование нужно. Так говорила моя мама.

— С которой вы тоже не спорили…

— Да. А ты спорил! Ты и такие умники, как ты. Совсем ещё сопляки, смели упираться и бубнить о своей правоте! Я вас терпеть не могла. А сейчас понимаю, почему. Я вам завидовала.

Анна Аркадьевна начала светиться. Я моргнул — решил, что показалось. Закрыл глаза на мгновение, не больше. А когда их открыл, увидел вспышку.

Призрак исчез. Руку кольнуло — как будто даже бусина, появившаяся на шнурке, меня недолюбливала.

— Ну и ладно, — сказал я метроному. Нажал на рычажок, останавливая маятник. — В конце концов, я на этой работе не для того, чтобы всем нравиться.

— Поздравляю, Тимур. — Софья Андреевна аж сияла. — Честно говоря, мы уже почти отчаялись! Я чувствовала, что призрак вот-вот растворится.

— Да, — кивнула Изольда. — Было очень… гнетуще.

— Что чувствовал я, пожалуй, рассказывать не буду.

Я потянулся, разминая мышцы.

— Спасибо тебе! — Софья Андреевна меня обняла.

— Да пожалуйста. Если вдруг снова нарисуются невознесённые педагоги, обращайтесь…

— Идём? — спросила Изольда.

— Угу. До свидания, Софья Андреевна.

— Всего хорошего! Отдыхайте. Завтра, надеюсь, ещё зайдёте. Мне кажется, нам есть о чём поговорить… Тимур, ты не хочешь вернуть метроном?

— Ох, блин. — Я спохватился, что пошёл к двери с метрономом подмышкой. — Конечно. Извините.

Поставил прибор на стол. Маятник качнулся — как мне показалось, неодобрительно. Как будто я не должен был его возвращать… Тоже уже, что ли, с ума схожу? Историчка заразной оказалась?

— Что с тобой? — удивилась Изольда. — Ты чего застыл?

Я продолжал смотреть на метроном. И вдруг меня осенило.

— Воспоминания, — пробормотал я. — Ну, конечно! Так вот зачем мы здесь. Ай да Ангел! Ай да молодец.

Я посмотрел на Изольду, на Бориса.

— У меня для вас две новости, господа. Хорошая — до меня, кажется, дошло, куда нам двигаться, чтобы вознести Борю. Плохая — спать нам сегодня, похоже, не придётся. Софья Андреевна, мы можем остаться здесь? Родители мне ничего плохого не сделали. Проводить работы по вознесению у них в квартире — такое себе. Мы, конечно, в призрачном мире будем находиться, но чёрт его знает, как пойдёт… А, и ещё нам понадобится метроном. Разрешите воспользоваться?

— Нет, — неожиданно строго отрезала Софья Андреевна.

— Мы будем обращаться с артефактом очень аккуратно, — вмешалась Изольда. — Если вы так за него переживаете, то…

— Бог мой, да при чём тут артефакт! — Софья Андреевна всплеснула руками. — Я за вас переживаю. Идите домой, отдохните. На тебе, Тимур, лица нет! Только что проделал тяжелейшую работу, и снова собираешься работать?.. Даже слышать об этом не хочу. Выспитесь, подкрепитесь как следует. А завтра утром приходите.

Звучало разумно. Я посмотрел на Бориса.

— Ты как? — и увидел, что он жадно смотрит на метроном.

Борис что-то пробормотал. Я не расслышал.

— Чего?

— А вдруг завтра не получится? — Борис умоляюще посмотрел на меня. — Вдруг это надо сделать именно сегодня? Именно сейчас?

— Ну что за глупости, — рассердилась Софья Андреевна. — Что за эгоизм? Вы смерти его хотите?

Борис не ответил. Продолжал смотреть на меня глазами ребёнка, которому уже показали подарок на день рождения, но взять в руки не позволили.

Изольда вдруг ахнула.

— Боря…

Я тоже присмотрелся. И мысленно высказался так, что Софью Андреевну, если бы услышала, удар хватил.

— Да вы издеваетесь, что ли⁈ Сперва историчка, теперь ты⁈

Борис начал таять.

— Я не нарочно, — пробормотал Борис. — Я не хотел, честное слово!

Он вдруг покачнулся.

Софья Андреевна вздохнула. Взяла Бориса под руку.

— Идёмте. Здесь есть пустые комнаты, приляжете. Так всем будет удобнее.

Комнаты для клиентов были небольшими, с нашими отельными не сравнить. Узкая кровать, старомодный комод, у окна — стол.

Бориса Софья Андреевна уложила на кровать. Для нас с Изольдой выдвинула из-под стола два массивных, даже на вид удобных кресла. Задаваться вопросом, откуда что берется в призрачном мире, я давно перестал. Если бы Софья Андреевна вслед за этими креслами выдвинула ещё двадцать таких же, не удивился бы.

Мы с Изольдой сели.

— Я предложила бы выпить чего-нибудь тонизирующего, — Софья Андреевна посмотрела на меня, — особенно тебе, Тимур, не помешало бы. Но ваш клиент прав, надо спешить. Я уже тоже это вижу. Желаю удачи.

Она вышла.

— Спасибо, — сказал я закрывшейся двери.

Так… Для того, чтобы Борис погрузился в воспоминания, нужно запустить метроном. А для того, чтобы в этих воспоминаниях он оказался не один, нужен символ, который прислала Минджи. Тогда, если я правильно понимаю механику процесса, воспоминания Бориса будут доступны и мне.

Я нашел в телефоне изображение, которое прислала Минджи. Вытащил из подставки для бумаг на столе чистый лист. Взял из карандашницы фломастер. Пытаясь изобразить что-то похожее на символ, испортил три листа.

— Давай я, — не выдержала Изольда.

Вместо фломастера взяла карандаш. И быстрыми, точными штрихами повторила изображение.

— Ого! — восхитился я.

— Я когда-то увлекалась японской каллиграфией, — сказала Изольда. — Очень интересное, медитативное занятие. Рекомендую.

— Спасибо. Наконец хоть чем-то займусь. А то уже и не знаю, куда свободное время девать.

Я взял лист. В том, что символ изображён правильно, сомнений не было. Я чувствовал, что это так. Положил лист на стол, на лист поставил метроном.

— Нужен какой-то ритуал? — подал голос Борис.

Я пожал плечами.

— Если и нужен, мне о нём ничего не известно.

— Ритуалы — это, по сути, декорации, — сказала Изольда. — Они требуются для создания атмосферы. Для того, чтобы участники полнее и надёжнее погрузились в происходящее. Полагаю, в нашем случае можно обойтись и без ритуала. Мы — актёры, которые сыграют свои роли даже в чистом поле. Мы все достаточно погружены в пьесу, которую будем играть.

— Да уж.

Я кивнул. Взял Изольду за руку и почувствовал ответное пожатие.

— Смотри сюда, Борь.

Я запустил метроном.