Псы Господни

Глава 12

Не так я планировал встречу с Жировиком. Она должна была завершиться либо его смертью, либо взаимовыгодным договором. Но я снова не убил его, ничего не выяснил о Батисте и не заключил никакого договора. Раздолбай.

Я всё делаю не так, неправильно, как говорила Катя: туплю. И она права. Я тупил, когда влюбился в неё, тупил, когда верил ей и туплю снова, думая, что выберусь из всех этих средневековых передряг без посторонней помощи.

Впрочем, я готов просить помощь, но у кого? У меня ни связей, ни денег, одни только враги и проблемы. И никакого опыта в решении подобных задач. Всё на ощупь, словно в темноте, отсюда постоянные ошибки и балансирование на грани.

— Пацан, спроси трактирщика, сколько я должен за пиво.

Щенок живчиком метнулся к хозяину и тут же вернулся.

— Нисколько не должны, господин. Он очень рад, что вы являетесь другом господина д’Ожьё, поэтому сегодня он с вас плату не потребует.

— Какого господина?

— Д’Ожьё. Это второе имя Жировика. А может первое, я точно не знаю. Он использует его, когда хочет выглядеть обычным человеком. Но всё равно все знают, кто он на самом деле, и уважают.

Боятся, если уж говорить откровенно. Но дело не в этом. Знать бы заранее, что денег с меня не возьмут, заказал бы рыбу. Хоть поел бы нормально на халяву.

Я накинул плащ на плечи и направился к выходу.

Дождь пошёл на убыль, но прекращаться окончательно не спешил. По улицам текли ручьи, сточные канавы переполнились, и чтобы не утонуть в грязи приходилось жаться к домам, где местные жители выкладывали из битого камня и соломы жалкое подобие тротуара. Худо-бедно улицы были замощены лишь перед собором, на площади у королевской резиденции и там, где двигалась торжественная процессия во время коронации. Улицы, ведущие к моему дому, к таким местам не относились, поэтому Перрин, увидев меня, всплеснула руками:

— Бог мой, господин Вольгаст, как же вы извозились! Немедленно снимайте боты и плащ, я их почищу.

Я послушно разулся. Хорошо, когда у тебя есть слуги. Раньше я не знал этого счастья, а теперь не представляю, как жить без них.

Отдав Перрин плащ, прошёл к камину. Он был холодный, мама не распорядилась протопить его. Я хотел крикнуть Гуго, но тот сам появился на пороге с охапкой дров.

— Как прошло? — спросил сержант, укладывая поленья в камин.

Я пожал плечами.

— Понятно, — он сунул трут между поленьями и ударил кремнем о кресало, высекая сноп искр. — Я сразу говорил, что это бессмысленно. Он угрожал вам?

— Сказал, если не уберусь из города до первого снега, то сделает из меня чучело, — медленно без энтузиазма проговорил я.

Гуго подул на трут, вспыхнул огонь, охватил сухое полено и потянулся вверх острыми язычками.

— Он сделает… если обещал. Пока вас не было, я с одним знакомцем поговорил. Сейчас он монах в монастыре Святого Ремигия, прежние грехи замаливает. Благочестивым стал, а когда-то мы вместе кабошьенов в Париже22 вешали. Я спросил про Жировика, так он посоветовал с ним не связываться. Этот Жировик у мастера Батисты правая рука. Знакомец мой до того, как в монахи податься, полгода на Жировика работал. Так что, господин, лучше вам до первого снега из города уйти. Да и нам вместе с вами. Круто мы тесто замесили, только, боюсь, хлеб из него жёсткий получится, не прожуём.

Не замесили, а замесил. Я! Вещи надо называть своими именами, иначе никогда из детского возраста не выйду.

Я ударил кулаком по столу.

— У меня было две возможности убить его. Две! И что?

— Это бы ничего не изменило, господин. Дело не в Жировике, убьёте его, придёт другой. Дело в мастере Батисте. Надо было сразу дом продавать. Переселились бы в предместье или уехали в Бурже, как предлагала госпожа Полада.

— Умный ты слишком, — огрызнулся я. — Горазд чужим добром разбрасываться. Я родился здесь, вырос, каждую крысу в подвале по имени знаю. Мне проще умереть, чем продать.

— Ваше право, — вздохнул Гуго. — Только дом можно другой построить, или купить. А жизнь другую не купишь. Поверьте, господин, я много раз видел, как умирают люди, но ни разу не видел, чтоб воскрешались.

— Богохульство… — проговорил я уставшим голосом и протянул руки к огню. Тепло от ладоней перешло к плечам, потом к груди. Сквозь закрытые ставни слышалась капель. Дождь в Реймсе явление не редкое, особенно летом и осенью, а снег… В прошлом году первый снег выпал в ноябре, так что у меня два месяца. Два месяца, чтобы…

— Господин! — в зал вбежал Щенок. — У ворот городская стража. Много. С ними лейтенант. Он требует вас.

Чёрт, городская стража — это не к добру. Я резко поднялся.

— Гуго, узнай, что им нужно. И не пускай ни в коем случае. Я… Я сам к ним выйду…

— В этом нет необходимости, господин де Сенеген.

Сдвигая Щенка в сторону, в зал вошёл молодой мужчина в сюрко с гербом города Реймса. Мгновенно возникло понимание, что это и есть тот лейтенант. Лицо вроде бы знакомое, но где встречались не помню. Он вошёл один, сопровождавшие его солдаты остались во дворе. Сколько их, я не видел, но судя по производимому шуму, перекрывающему шум дождя, не меньше дюжины. Честь для меня, обычно больше трёх-четырёх человек не посылают. Да ещё лейтенанта. Для полного парада знаменосца и барабанщика не хватает.

По лестнице спускалась мама.

— Что вы забыли в моём доме, господин лейтенант?

Одной рукой мама держалась за перилла, вторую подняла к груди. В глазах и голосе холод, под его воздействием даже огонь в камине приуныл и начал затухать.

— Госпожа Полада, — лейтенант склонил голову. — Прошу прощения, но я к вам по долгу службы.

— Что же вы хотите от меня?

— Не от вас, госпожа Полада, — лейтенант кивнул в мою сторону. — Ваш сын. Мне нужен он.

Мама подошла ко мне и встала рядом. Я уже понимал, с какой целью явилась стража. Не думал, что они явятся так быстро, честно говоря, вообще не думал, что явятся, но мастер Батист давил на все рычаги. Может и прав Гуго, хрен с этими крысами, надо продать дом.

Лейтенант расправил плечи.

— Господин де Сенеген, старшина цеха каменщиков и штукатуров Жан Мишель от имени городского совет Реймса обвиняет вас в намеренном распространении ложных слухов о пожаре. Вы призываетесь к ответу и потому должны проследовать за нами в капитульные тюрьмы, где в ближайшее время состоится суд.

— Насколько «в ближайшее»? Ночь приближается.

— Об этом вам сообщат магистраты из канцелярии прево господина Лушара.

Мама повернулась ко мне и взяла за плечи.

— Не спорь, ты должен пойти с этим человеком, сын. Тебе лишь сообщат, когда состоится суд, и после этого отпустят.

Я расстегнул пояс, обмотал его вокруг меча и протянул Гуго. Снял перстень с пальца, сунул ему в ладонь.

— Береги, сержант.

Поклонился маме. Она поцеловала меня в лоб и перекрестила. Закутался плотнее в плащ и вышел во двор. Там стоял целый отряд. На знаю, что наплели стражникам, но когда я появился, они резво подобрались. Их действительно было около дюжины. Снаряжены достаточно однообразно и вполне себе сносно: сюрко, щиты-экю, бацинеты23 с кольчужным оплечьем, дешёвые мечи. Делая вид, что не замечаю их настороженных взглядов прошёл между ними к воротам. Лейтенант следом. Уже на улице он догнал меня и пошагал рядом. Со стороны и не поймёшь сразу, кто у кого под охраной.

Зеленщица раскладывала на прилавке пучки лука и петрушки. Уставилась на меня, сдвинув брови, проводила взглядом до середины улицы и уже в спину прокричала:

— Приду посмотреть, как тебя вешают, Сенеген!

Я не стал объяснять ей, что дворян не вешают, да и вообще, за распространение ложных слухов максимум, что мне грозит, штраф. Конкретную сумму называть не стану, но, думаю, двадцать или тридцать су заплатить придётся. Если они, конечно, докажут мою вину.

— Не помнишь меня, Вольгаст? — спросил вдруг лейтенант.

Я не помнил его. На вид немногим старше меня, такого же роста, комплекции, от топающей позади стражи ничем не отличается, разве что вместо бацинета на голове красовался кабассет24, украшенный жидким султаном из непонятного набора птичьих перьев, что, впрочем, не мешало ему смотреться на общем фоне более элегантно. Очевидно, мелкопоместный дворянин, благодаря связям в бюро бальи получивший должность лейтенанта, то бишь, заместителя капитана городского гарнизона. Хотя наверняка мы встречались. Мой предшественник отличался неуёмным нравом и любил потусоваться с местной золотой молодёжью. Как ему это удавалось без серьёзной финансовой поддержки — загадка.

— Ну как же, — подмигнул лейтенант. — Помнишь в начале лета на кладбище Сен-Жак? А потом ещё в игорный дом перебрались? Я проигрался, занял прилично, снова проигрался. Если бы отец узнал… А ты положил голову на стол и сказал, что ставишь её против моего долга. Я метнул кости и выиграл. Никогда эту ночь не забуду!

— Пьяные наверно, были?

— Пьяные не то слово.

Я хмыкнул:

— Слушай, если я спас тебя от позора, может отпустишь меня?

Спросил так, на авось, совершенно не надеясь, что летёха поведётся на просьбу. Да и ни к чему это. Обвинение в распространении слухов так себе преступление, серьёзных проблем не предусматривает. Вручат повестку на ближайшее судебное заседание и отправят домой. Но лейтенант закусил губу. Мог бы отшутиться, а он начал юлить:

— Не могу, меня со службы выгонят. Отец сказал, если опять куда-нибудь вляпаюсь, из завещания вычеркнет.

Я ухватился за его слова и сказал не без злорадства:

— А ведь я ради тебя жизнью рисковал.

До капитульных тюрем мы больше не проронили ни слова. Лейтенанту было неприятно, что судьба свела нас в такой ситуации, а я всем видом показывал, какая он сука.

В капитульных тюрьмах до сегодняшнего дня я не был ни разу. Мимо проходить случалось, но то, что позволяла разглядеть с улицы высота ограждающей стены, напоминало безыскусное обветшавшее строение в три этажа в виде донжона. Углы закруглены, парапет снабжён зубцами. Иногда возникали силуэты людей, скорее всего, часовых. Не сильно ошибусь, если предположу, что капитульные тюрьмы в прошлом входили в единую с Реймсом систему обороны. Возможно, это остатки римских фортификационных сооружений, воздвигнутых ими на месте Дурокортера, древнего города гальского племени ремов.

Ворота открылись, мы вошли… и я понял, что быстро отсюда не выйду. За спиной грохнула задвижка, меня схватили под руки и повели к небольшой кузне справа от входа. На железных крючьях висели кандалы, цепи, деревянные колодки, ошейники. Кузнец смерил меня взглядом, снял со стены кандалы и приладил к моим запястьям.

Возле донжона я заметил несколько тел. Они лежали вповалку, переплетаясь друг с другом руками и ногами, похоже, улов трупов за прошедшие сутки. Рядом копошились женщины из общины бегинок25. Они по одному вытаскивали трупы из общей кучи, раздевали, обмывали и заворачивали в саван. Череда таких завёрнутых трупов уже лежала неподалёку.

Кузнец толкнул меня в спину.

— Чё замер? Пошёл.

Я среагировал на толчок, как и положено: пнул кузнеца в колено и, когда он, охнув, подсел, добавил коленом в лицо. Хорошо добавил — кровь брызнула так, что Бахчисарайский фонтан позавидует. Стража встрепенулась, на меня посыпались удары. Я пытался отбиваться, но делать это с закованными руками было сложно. Меня прижали к стене и последнее, что удалось запомнить, неодобрительный взгляд лейтенанта…

Следующее впечатление: я валяюсь в грязи, а меня поливают из ведра. Вода затекла в рот, в гортань, я поперхнулся, закашлялся, перевернулся на бок. Тело болело, в горле першило, картинка перед глазами плыла. Господи Исусе… Это вообще что? Как… Мать твою средневековую!

Меня рывком подняли, ноги подогнулись и если бы не стражи, я снова упал в ту грязь, из которой только что поднялся.

— Бастард де Сенеген, властью, данной мне прево города Реймса… Он слышит меня?

Я с трудом различил перед собой колыхающуюся тень. Понадобилась минута, чтобы зрение начало фокусироваться… Человек. Не лейтенант. Какой-то плюгавый, лицо треугольное, на голове неимоверно огромный шаперон синего цвета. Но голос самодовольный и важный.

Меня встряхнули.

— Э, ты как, не оглох? Не сильно мы тебя помяли? А то если мало, можем добавить.

— Не надо добавлять, — отказался я. — Спасибо, первая порция была вполне съедобная.

— Шутит, ха, стал быть, слышит.

Человечек в синем шапероне продолжил:

— Бастард де Сенеген, властью, данной мне прево города Реймса господином Лушаром, объявляю вас арестованным. В ближайшие дни господин Лушар на предварительных слушаньях по вашему делу решит, как следует поступать с вами в дальнейшем. Отведите арестанта в камеру.

Меня завели в донжон. Первый этаж по запаху и ощущениям напоминал конюшню: кучи соломы, длинный коридор, по обе стороны стойла. Вот только в стойлах не лошади, а люди, вместо дверей — решётки. Меня провели мимо. Не все стойла были заняты, большая часть пустовала, но в занятых сидели исключительно по одному. Одиночные камеры?

В конце коридора находилась лестница в подвал. Внизу запах стал резче и тяжелее, кислорода почти не было, и я почувствовал, что задыхаюсь. Не запах, а гнилостная вонь, даже стража прикрывала носы рукавами. Освещение — несколько жировых светильников, на полу та же солома, потолки низкие, мне пришлось нагнуть голову. Возле выхода стоял стол, рядом нары, на которых лежал человек. Невысокий, крупный, с большим животом. Лица я не видел, но когда он поднялся и взял в руки светильник, вздрогнул.

Квазимодо!

Не уверен, что он на сто процентов попал в портретное описание Виктора Гюго, но и того, что имелось, вполне хватало. К тому же, по сюжету Квазимодо родился в Реймсе, и если это не он сам, то явно кто-то из его предков.

— Ещё что ли одного привели?

И голос мерзкий, будто желчь из клоаки. По коже побежали мурашки брезгливости, в горле запершило и я закашлялся.

Квазимодо поднял светильник выше, разглядывая меня, причмокнул.

— Молодой совсем… Ну пошли что ли, чё ж теперь.

Он взял со стола связку ключей и шаркающей походкой двинулся по очередному коридору.

Подвал когда-то использовался в качестве хранилища для продуктов, может быть, для вина, но со временем донжон потерял свои первоначальные функции и ему присвоили новый статус. Всё лишнее убрали, разделили пополам и установили решётки, оставив между ними неширокий проход. Получилась тюрьма: с одной стороны мужчины, с другой женщины и дети. В полумраке сложно было определить количество сидельцев, люди старались продвинуться ближе к решётке, потому что воздух здесь был чуть чище. Я убедился в этом, когда Квазимодо, звякнув ключами, открыл дверь и втолкнул меня внутрь. Толчок получился сильный, я пролетел несколько метров, зацепился за кого-то и упал. Сразу посыпались проклятья и пожелания скорее сдохнуть. Ну, мы ещё посмотрим, кто из нас быстрее помрёт.

В коридоре висели светильники, свет хоть и слабый, всё же позволял разглядеть убранство камеры. Не возьмусь сказать, сколько человек здесь находилось, но явно больше, чем положено по СНиПу26. Земляной пол присыпан гнилой соломой, на стенах сырость, в воздухе туман испражнений и человеческой скорби. Я ринулся назад к коридору, но меня схватили за ворот и отбросили к дальней стене.

— Куда прёшь, недоносок? Место у решётки заслужить надо.

— Так его, Поль, так, — прошамкал кто-то беззубый. — Придут и сразу прутся. Нет бы спросить, чё да как, узнать, а то вон, сразу им всё лучшее. А люди тут годами сидят.

Я никого не собирался спрашивать. Первое и единственное правило, если хочешь выжить, иди по головам. Я наглядно это демонстрировал на турнирах, не жалея слабых соперников, то же самое показал кабанам Жировика, будь он трижды проклят, падла, а ныне поставлю на место этих доходяг подвальных. Я разглядел силуэт человека, отшвырнувшего меня: худой, высокий, волосы длинные и, кажется, седые. Он стоял спиной к проходу, чуть расставив ноги. Я шагнул к нему, поднял руки и только сейчас до меня дошло, что на фоне последних событий совершенно отключился от реальности и забыл… руки-то скованы кандалами!

Замах не получился, и удар пошёл по касательной. Хотел выполнить свинг, а вышел кривой хук, которым я даже не дотянулся до противника. Впрочем, я бы так и так не дотянулся. Под ноги мне бросились сразу трое, дёрнули, опрокинули на пол и навалились сверху — не вырваться. Длинноволосый присел на корточки, взял меня за ухо и потянул на себя. Я зашипел от боли, а он проговорил назидательно:

— Запомни, сынок, здесь нет ни дворян, ни простолюдинов, ни бедных, ни богатых. Хочешь занять лучшее место? Заслужи. Будь сильнее, хитрее и никому не верь.

Он похлопал меня по щеке и поднялся.

— Поль, — снова подал голос беззубый, — а мальчонка-то, вишь, буйный. В кандалах, да ещё и укороченных, — и уже мне. — Чем заслужил такое уважение?

— Не знаю, — прохрипел я, — я вообще смирный по натуре, мухи не обижу.

— Оно и видно.

Поль покачал головой и выдохнул:

— Ладно, отпустите его. Посмотрим…

Что именно «посмотрим», он не сказал.