Псы Господни

Глава 9

На улице Жировик хватанул ртом свежего воздуха и задышал более-менее ровно, отходя от болевого шока. Я продолжал держать его за волосы, а клевец переместил от горла к промежности и предупредил:

— Если не хочешь петь фальцетом, веди себя правильно.

Пока шли до границы квартала, он не издал ни звука и не сделал ни одного лишнего движения, только нахрапистый чертыхался вполголоса, периодически спотыкаясь. Он прикрывал ладонью огонёк светильника и больше смотрел на него, чем под ноги. Перед канавой остановились. Рытвина осталась позади. Я велел катале отойти, наклонился к Жировику и проговорил в ухо:

— На этом наше знакомство заканчивается. Ты подловил меня, я тебя. Квиты.

Жировик в долгу не остался.

— Совет тебе добрый на прощанье: сиди в своей норе, не высовывайся. Высунешься — и ты покойник. Уяснил, молодой?

— Не порть себе карму, в смысле, не наговори лишнего перед расставанием, а то я испугаюсь и не сдержу слово.

Он кивнул:

— Мы услышали друг друга.

С моей стороны было бы правильным грохнуть его прямо здесь, потому что нутром чую, общение наше сегодняшним вечером не ограничится. Жировик будет искать меня, и найдёт, и чем следующая встреча обернётся хрен его знает. Но именно сейчас, в данный момент, я не был готов ставить красную точку на человеческой жизни. Ну не готов! Возможно, потом я об этом пожалею, а пока пусть идёт нахер.

— Ступай, дорогой друг.

Он шагнул назад, замер на секунду, глядя мне в глаза, и отступил в темноту проулка. Я перепрыгнул через канаву и побежал. В голове билась одна мысль: мама! Я трижды дурак, что оставил её. Инициатор недоразвитый! Если с ней что-то случилось, если Мартин, этот сучонок недобитый… Сколько им идти? Не торопясь, с оглядкой, да ещё по ночному городу — около часа. Заходить в дом сразу не станут, сначала понаблюдают, убедятся, что рядом никого нет, всё тихо, и только потом кто-нибудь перелезет через забор, откроет ворота. Это ещё минут пятнадцать. Сколько прошло с тех пор, как они вышли из трактира? Пускай, полчаса…

Должен успеть. Предыдущий пользователь тела знал город неплохо, жил здесь с рождения, и я бежал, ориентируясь на церковные кресты и остроконечные башни монастырей, без труда узнаваемые на фоне звёздного неба. На бегу прислушивался к каждому звуку и если слышал что-то, замирал, прижимаясь к стене. Ночью по городу разрешалось передвигаться исключительно при свете факела или лампы, иначе наткнувшись на стражу можно было угодить в капитульную тюрьму.

Недалеко от дома перешёл с бега на шаг. Глубоко вдохнул, медленно выдохнул, снова вдохнул. Дыхание восстановилось, я перехватил клевец в левую руку, потянулся за стилетом. Чёрт, оставил в трактире, как и поясную сумку со всем содержимым. Ладно, пусть Жировик подавится, сейчас важно другое. Впереди проступили очертания нашего дома. Ворота закрыты. Успел! Но значит Мартин и компания где-то рядом.

Я остановился, затаил дыхание. Шагах в двадцати кто-то негромко кашлянул, потом хриплый голос произнёс:

— Пусть твой лезет.

И тут же Мартин:

— Ты. Открывай ворота.

От стены отделился человек, пересёк улицу и, подпрыгнув, ухватился за край забора. Подтянулся, переворот… Я напрягся, ожидая, когда скрипнут створы. Мама говорила Гуго, чтоб смазал петли, но тот не торопился выполнять её требование.

Минута, две…

— Он уснул там? Эй, давай ты.

— Погоди, — остановил его всё тот же хриплый голос. — Они не спят. Ждут нас.

— И что?

— В другой раз придём, когда не будут ждать.

— У меня времени нет. Меня Батист за горло держит, я должен ему.

— А я подыхать ради двух ливров не собираюсь. Сколько людей за воротами? Если они охрану наняли…

— Не наняли, у них денег нет. Вечером только мальчишка какой-то с окровавленной мордой пришёл, и всё. А братец мой свалил и до сих пор не вернулся. Опять, наверное, на кладбище с такими же недомерками вино хлещет. В доме только две старухи, старик и ребёнок.

Хриплый молчал, и Мартин выложил дополнительный аргумент:

— Ещё два ливра сверху.

— Сатана тебе в глотку, Сенеген. Ладно… Но если обманешь…

— Когда я тебя обманывал, Орли? Всегда расплачивался честно. Ты только про братца моего не забудь. Кончите этих, дождитесь, когда он вернётся. И сделайте так, будто он их всех, а потом сам…

— Повесился, ага, — хихикнул кто-то невидимый.

Придерживаясь стены, я подобрался ближе. К торцу соседнего дома был пристроен торговый прилавок. Насколько я знаю, симпатичная зеленщица продавала здесь зелень и овощи, но сейчас вместо неё за прилавком стояли Мартин и кабаны. Они сливались в одно большое чёрное пятно, и только разговор выдавал их.

— Сделаем так, — снова зашептал Орли, — лезем все вместе. Ты тоже, Сенеген.

— Мы договаривались по-другому.

— Ага, только ты говорил, что проблем не будет, а проблемы есть. Думаешь, почему твой человек не открывает ворота? Потому что его там встретили. Кто? Не знаешь. Поэтому тоже полезешь. В дом так и быть не пойдёшь, там мы без тебя сработаем. Жан, у тебя факел с собой?

— С собой, Орли.

— Хорошо. Приготовься поджечь. Как скажу, подожжёшь и бросай через забор. А вы не спите, сразу за факелом прыгайте. Кого увидите — режьте. У нас там друзей нет.

Меня передёрнуло. Это они маму мою резать собрались. Суки…

От прилавка отделились пять теней и равномерно распределились вдоль забора, шестая присела на корточки возле ворот. Чиркнуло кресало, сноп искр осветил фигуру в плаще, вспыхнул огонь. Человек поднялся, вскинул руку с факелом.

Я подскочил к нему сзади и с размаху ударил молотком по голове. В последний момент он услышал мои шаги и обернулся, поэтому удар пришёлся не по затылку, а в переносицу. В лицо мне брызнула кровь. Я ударил снова, кабан увернулся, схватил меня за горло. Я начал бить не целясь по спине, по рёбрам, по бедру. Хватка ослабла, кабан завалился на бок. Я ударил ещё несколько раз уже по лежачему и побежал к воротам. Закричал на бегу:

— Пожар! Пожар!

В соседнем доме хлопнули ставни, истошным голосом завыла женщина, подхватывая мой крик:

— Пожа-а-ар!

В отблесках горящего факела мелькнуло растерянное лицо Мартина. Я махнул клевцом, Мартин отшатнулся и рванул в темноту улицы, кабаны метнулись следом, бросив своего лежать на дороге.

Я стукнул кулаком в ворота:

— Гуго, открывай, это я, Дмитрий… Э-э… Вольгаст. Они ушли.

Загремел засов, одна створка со скрипом приоткрылась.

— Господин, вы?

— Да, да, голос не узнаёшь? Как мама?

— Всё хорошо, никто не пострадал. Один пытался открыть ворота, но я его встретил.

— Где он? Живой?

— Дышит пока. Я его к конюшне отволок.

— Тащи светильник, надо поговорить с ним.

Гуго метнулся в дом и вернулся с жировой лампой.

— Туда, господин, — указал он.

Человек лежал возле стены, гамбезон справа был вспорот рубящим ударом, порез пропитался кровью.

— Священника, — простонал человек, когда я встал над ним. — Прощу вас, господин Вольгаст…

Это был один из двух наёмников Мартина, кажется тот самый, у которого я забрал клевец. Исповедоваться захотел.

— Когда идёшь убивать чью-то мать, — медленно сквозь зубы процедил я, — нужно заранее договариваться с Богом о прощении. А теперь придётся договариваться со мной. Отвечай, мразь, какого хера Мартин нацелился на мой дом?

— Деньги, господин Вольгаст… это всё деньги. Сеньор де Сенеген ваш единственный наследник. Мастер Батист готов дать за дом хорошую цену.

— Сколько?

— Не знаю. Но очень много. Очень. Господин Вольгаст, умоляю, священника…

— Ясно. Отца тоже вы убили?

— Не мы, люди Жировика. Орли… Сеньор де Сенеген нанял их. Они убили вашего отца, а потом слуг, которые с ним были. Это чтобы… чтобы подумали на них. Тела отвезли подальше и зарыли.

— Жировик в курсе ваших деяний?

— Нет… не знаю… Он никогда не подходил к сеньору… говорили только с кабанами, больше ни с кем. Священника, пожалуйста…

Голос наёмника становился тише, дыхание сбилось, изо рта вырывались хрипы. Не жилец. Гуго посмотрел на меня.

— Позвольте, я выволоку его на улицу? Если он подохнет здесь, придётся тратиться на похороны, а так забота города будет.

Я кивнул: волоки. Мелькнула мысль, дескать, перевязать, вдруг выживет, но тут же ушла. Он в наш дом не с подарками приходил, так что всё честно.

— Только забери оружие и пояс. Они твои. Хочешь продай, хочешь пользуйся. И обувь сними. Хорошая обувь, не надо оставлять её могильным червям.

— Спасибо, господин.

Темнота таяла, небо уже не казалось чёрным, а звёзды яркими; очертания крыш и церковных башен проступили отчётливее. С улицы доносились крики, и с каждой минутой становились громче. Я вошел в дом. Мама сидел у камина, на столе горела сальная свеча.

Увидев меня, мама встала.

— Сын, ты весь в крови. Ты ранен?

— Мам… Это не моя. Где Перрин? Пусть постирает.

— Перрин вместе с мальчиком наверху. Я велела им спрятаться.

Велела спрятаться. А сама осталась в зале встречать незваных гостей. Даже боюсь подумать, что было бы с ней, если бы я не успел…

Я выдохнул и опустился на стул.

— Всё закончилось, мама, вам больше ничто не угрожает.

И добавил про себя: сегодня. Что будет завтра, неизвестно. Мартин не остановится, он будет повторят попытки убить нас до тех пор, пока не получится или пока я сам не убью его. Не проще ли продать дом? Где этот Батист? Кто он вообще такой?

Мама выглянула в окно.

— Гуго, где ты? Затопи камин, ночь выдалась слишком холодной. И позови Перрин, она нужна мне.

Мама вела себя так, словно не было бессонной ночи, нападения, страха перед убийством, а я сидел совершенно разбитый. Не хотелось ничего, только спать, но вставать и идти в свою комнату сил не было. Я уснул прямо за столом, положив голову на руки. Краем уха слышал, как кто-то ходит, разговаривает, плескалась вода.

Хлопнули ворота.

Я поднял голову. В камине гудел огонь, напротив сидела мама, вышивала. Из кухни доносилось фальшивое пение Перрин, она всегда поёт, когда готовит. В открытую дверь заглянул Гуго.

— Госпожа Полада, от цеха каменщиков и штукатуров пришли люди, спрашивают, что случилось ночью. Пускать?

— Что им здесь нужно? Их цех расположен возле Вельских ворот, к нашему кварталу он не имеет никакого отношения.

— Я прогоню их.

— Нет, Гуго, это будет невежливо. Пусть заходят. Но не все. Много их?

— Целая толпа. Я скажу, чтоб зашёл только мастер с помощниками.

Сержант исчез.

Я широко зевнул, протёр глаза. Действительно, какого беса к нам припёрлись эти вольные каменщики? Может я и не знаком, как мама, с расположением ремесленных цехов города, но точно знаю, что не их собачье дело наши ночные происшествия. Если только мастер цеха не запросил разрешение у городского совета на право проведения расследования. Отдельных силовых структур вроде полиции в Средневековье не существовало, они появятся много позже, и согласно моим знаниям, подчерпнутым в Парижском университете, раскрытие преступлений велось по типу: кто желает заняться сыском? ты? на тебе денюжку. И желающие находились, тем более что все уголовные процедуры строились на почве доверия при минимуме усилий. Новоявленный сыскарь говорил: вот он, как мне кажется, преступник — и указывал пальчиком. Подозреваемого тут же хватали, доставляли в тюрьму и подвергали пыткам. Если кандидат в преступники сознавался, а он как правило сознавался, то дальше следовали суд и наказание, если не сознавался, наказанию подвергался сыскарь за ложный донос.

Сильно сомневаюсь, что подобного рода расследование можно считать объективным, поэтому появление на нашем пороге толпы следователей ничего кроме напряжения не вызывало. Ща как укажут на меня пальцем…

Я поискал взглядом клевец. Он лежал на столе под левой рукой, молоток и рукоять были заляпаны засохшей кровью. Скатерть тоже заляпалась, да и я весь в крови.

— Госпожа Полада, — в зал вошёл дородный господин в плаще и красном шапероне, — позвольте представиться: Жан Мишель, старшина цеха каменщиков и штукатуров славного города Реймса.

Голос прозвучал чересчур надменно, словно его обладатель изначально стремился подчеркнуть разницу между ним, представителем власти, наделённым особыми полномочиями, и всеми прочими гражданами города. Хотя он всего лишь буржуа, простолюдин. Но одет хорошо. На шее поверх дублета золотая цепь — знак старшинского достоинства — справа на груди вышит золотыми нитями цеховой герб. Шоссы из тончайшего фламандского сукна, шаперон повязан в виде тюрбана, как на портретах герцога Филиппа Бургундского. Один только внешний вид стоит больше наших годовых расходов. На цепь дополнительно можно повесить ценник: двадцать, мать их, ливров!

Он не понравился мне сразу и навсегда, и три его помощника тоже не понравились. Все трое напоминали кабанов из «Раздорки» только умытые и постиранные. У каждого на поясе тесак, а под плащами гамбезоны. Когда они ввалились следом за старшиной, я встал и накрыл ладонью рукоять клевца.

— Чем обязана? — холодно спросила мама, не вставая и не предлагая мэтру Мишелю сесть. Тот рассчитывал на более радушный приём, но не встретив его, напустил на себя ещё более надменный вид, хотя куда уж больше.

— Госпожа Полада, я провожу опрос жителей вашего квартала о ночном происшествие. Начать решил с вас, ибо случилось оно возле ваших ворот, — он помолчал всё ещё надеясь, что ему предложат сесть, но мама сохраняла холодность. — Если вы до сих пор не знаете, то сообщаю, что возле ваших ворот убит человек, простите, два человека. А ещё кто-то возвестил о пожаре, хотя никакого пожара в действительности не было. Но это подняло на ноги не только ваш квартал, но и соседние. За это полагается крупный штраф, я имею ввиду ложное извещение о пожаре. Что же касается двойного убийства…

— Как-то быстро ваш цех получил разрешение, — прервал его я. — Прошёл час, не более.

— Мы оказались расторопны. Да. Едва стало известно о происшествии, я сразу направил посыльного в ратушу к прево, и он изволил поручить расследование нам.

— В ратушу к прево? Не рановато? В такое время он ещё должен почивать на своих перинах. Или наш прево находился на ночном дежурстве и проверял посты городской стражи?

Мэтр Мишель беспокойно заёрзал глазами.

— Я оговорился, прошу прощения. Конечно же мы направили посыльного в дом к господину прево, и тот любезно согласился выдать нам разрешение. Поэтому позвольте задать вам ряд вопросов.

— Задавай, чего уж там.

Сомневаюсь, что он нуждался в каких-либо ответах. Следы на дороге, во дворе и прочем сами могли всё рассказать.

— Не скажете, откуда взялась кровь на ваших руках и одежде?

— Кабанчика резал.

— Вот как? Вы режете свиней по ночам?

— Только когда они лезут в мой дом.

— Ага, и где сейчас этот кабанчик?

— Не могу сказать точно. Если честно, их было семь. Получив отпор, они убежали.

— Но, видимо, не все. Две тушки остались лежать на дороге.

— Не знаю, о каких тушках идёт речь, но последнее время по улицам стало ходить столько кабанов, что порой я задаюсь вопросом: чем занимаются мясники в нашем городе? А-а, наверное, они расследуют преступления, и заниматься своими основными обязанностями им некогда, поэтому кабанчики и лазят где ни попадя. Видимо, придётся резать их всех. Вместе с помощниками.

Намёк был истолкован верно, троица за спиной мэтра Мишеля подобралась и скрючила гневные рожи. Если старшина произнесёт сейчас сакраментальное: «Фас!» — они обязательно попытаются выяснить, кто здесь кабанчик, а кто мясник. Но зря они надеются на численное превосходство, ибо во дворе стоял Гуго с мечом и ловил каждое моё слово, готовый пополнить свою коллекцию сапог.

Однако драка с подозреваемыми в планы старшины цеховиков не входила. Неизвестно, кто окажется победителем, и именно эта неизвестность не позволяла его пальчику ткнуть в мою сторону.

— Давайте оставим угрозы для… — мэтр Мишель споткнулся, видимо, хотел сказать «простолюдинов», но в очередной раз замялся, причмокнул и после паузы продолжил. — Что ж, если вы действительно зарезали дикую свинью и это именно она так наследила в вашем дворе и испортила вашу одежду, тогда вопрос об убийстве снимается. Остаётся происшествие о ложном сообщении о пожаре. Оно подвергло панике жителей всех ближних улиц. Это, конечно, не убийство, и максимум, что вам грозит — штраф.

— Почему мне?

— Потому что вас видели бегущим по улице и кричащим «Пожар!».

— Кто видел?

— Свидетелей было несколько. Их имена я смогу назвать лишь во время суда.

— Не так давно ты утверждал, что ни с кем не разговаривал, и вдруг говоришь, что есть свидетели. Из какой клоаки они так быстро вылезли?

Мэтр Мишель побагровел. Он выпучил глаза, не зная, что ответить, и затягивая время, затряс головой:

— Вы не так поняли… не так поняли меня… Эти люди… они сами пришли. Сами! Я говорил с ними на улице. Они сами пришли. В общем, вам сообщат, когда необходимо явится на суд в капитульные тюрьмы.

Он резко поклонился и вышел. Я сел на стул, положил клевец на колени. Из кухни выглянула Перрин.

— Госпожа, завтрак подавать?

Мама не ответила, и Перрин восприняла это как согласие. Вынесла поднос с зеленью, яйца, хлеб, яблоки. Ничто в нашей семье не меняется. Я сходил на двор, умылся, снял запачканную кровью котту, скомкал и бросил подбежавшему пацану.

— Отдашь Перрин, чтоб постирала. Как нос?

— Спасибо, господин, всё хорошо. Гуго зашил мне его. Было больно, но я не кричал.

Нос походил на перезревшую сливу, распух, окрасился в тёмно-фиолетовые тона.

— Молодец, вырастишь, станешь сержантом, как Гуго.

Вытер лицо, поднялся в свою комнату. Из головы никак не выходил мэтр Мишель. Человек не самого большого ума ведёт расследование, которое никак не касается ни его цеха, ни его самого. За неполный час он успевает узнать о преступлении, получить разрешение и опросить нескольких свидетелей по двум делам одновременно.

Уже сидя за столом, я проговорил задумчиво:

— Удивительно…

— Что удивительно, сын?

— Удивительно, мама, то, что этот буржуа Мишель прекрасно знает, кто убил тех двоих у наших ворот. Он прекрасно осведомлён кто они такие, куда и с какой целью хотели забраться.

— Почему ты так считаешь?

— Элементарно, Ватсон… э-э-э… Мама, это же так очевидно. Никакого разрешения на расследование у него быть не может. Я знаком с законами государства. Поверьте, получить разрешение — это такая волокита, что даже при ускоренной процедуре выдача занимает несколько часов. Но при этом не сомневаюсь, что прево на вопрос давал ли он разрешение, уверенно ответит — да. Сука!

— Не выражайся.

— Простите, мама. Они все повязаны: кабаны, Мартин, Мишель, прево Лушар. А главный у них — мастер Батист. Кто он вообще такой? Ночью я слышал, как Мартин говорил, что должен ему, а Лушар ясно намекал, чтобы мы продали ему дом…

— По той стороне улицы все дома проданы, — наливая вино в мой стакан как бы между прочим сообщила Перрин. — Я уже давно не встречаю многих знакомых на монастырском рынке. Раньше встречались каждый день, а теперь нет. Говорят, их хозяева тоже продали свои дома и съехали. Вместо них заселяются новые люди.

— А про мастера Батиста ты что-нибудь слышала?

— Только имя, господин Вольгаст. И слухи.

— Какие?

— Говорят, он самый богатый человек в Шампани. Многие господа числятся у него в заёмщиках.

Ростовщик? Вот откуда он черпает свою силу. Если влиятельный аристократ или мелкий говнюк вроде прево ходят в его должниках, то хочешь, не хочешь, сделают всё, о чём тот попросит.

— А где он живёт, знаешь?

— Не-а, — Перрин пожала плечами. — Но я могу поспрашивать на рынке.

— Сделай одолжение.

Мама встала из-за стола и произнесла со вздохом:

— Вот что случается, когда власть в свои руки берут простолюдины.