Псы Господни

Глава 17

Будить Щенка мы не стали; перелезли через забор и молча разошлись по своим углам. Я поднялся в комнату, повесил плащ на гвоздь и вытряхнул на кровать содержимое поясной сумки. Серебро даже в темноте отсвечивало белым, а уж звучало как звон райских колоколов. Я начал брать по одной монете и складывать в шкатулку, всего насчитал восемьдесят шесть, почти четыре с половиной ливра. Для нашей семьи это огромная сумма, равная полугодовому содержанию. Маме об этих деньгах решил пока не говорить, иначе придётся объяснять, откуда они взялись. Врать не хочется, а правда ей не понравится. Потом что-нибудь придумаю.

Утром как ни в чём не бывало спустился к завтраку, до обеда тренировались с Гуго на мечах, после обеда на полэксах. Это оружие пользовалось всё большей популярностью, я заметил его у стражников, приходивших арестовывать меня, и у наёмников, сопровождавших богатых буржуа. Клевец мне нравился, но я уже убедился, что он мне не подходит, инцидент в «Раздорке» ярко это продемонстрировал. Для подобных стычек необходим меч, а полэкс предназначен для более серьёзных противников, например, закованных в железо рыцарей. Бригантина и кольчуга уступали место латному доспеху, такому, какой был у меня в клубе исторической реконструкции, и это необходимо учитывать, тем более что я знал их слабые места и в будущем намеревался выступать на турнирах в пеших поединках.

Тренировались на палках. Гуго не был мастером обращения с полэксом, поэтому отталкивались мы от его опыта работы с длинным топором и моих наблюдений за ребятами из других клубов. Умение приходило с болью и кровью в буквальном смысле слова. Гуго разбил мне нос, причём дважды, а я сломал ему палец на левой руке. Мама потребовала прекратить тренировки, но мы не остановились. Умение и труд всё перетрут. К ужину у нас неплохо получались атаки из средней стойки, когда полэкс держишь перед собой словно копьё. Из этого положения легко наносить колющие удары верхним шипом и блокировать размашистые удары молотом29.

На следующий день всё повторилось. Мы с Гуго продолжили нещадно избивать друг друга и у меня это получалось лучше. Во-первых, я моложе, а значит быстрее, во-вторых, Гуго побаивался нанести мне лишнюю травму. Мама приглядывала за нами, сидя за вышивкой возле окна, и её взгляд не обещал сержанту ничего хорошего. Когда мы остановились передохнуть и попить воды, я сказал:

— Как ты считаешь, Гуго, в реальном бою мама тоже будет наблюдать за нами, а потом наказывать тех, кто меня обидел?

— Ваша мама, господин, способна на многое.

— Вот только потворствуя ей, ты облегчаешь задачу моим врагам.

Он понял намёк и бить стал сильнее.

Ближе к полудню с рынка вернулась Перрин. Полчаса они сплетничали с мамой в зале, потом Перрин выглянула в окно и громко сказала:

— А вы слышали новость? Прево Лушара убили.

Я никак не отреагировал, а Гуго скривился в ухмылке:

— И что с ним сталось?

— Зарезали. Прямо в доме. Ужас! Украли сундук с деньгами, всю городскую казну. Десять тысяч ливров! Представляете?

Ну, под эту сурдинку можно было и больше списать. Наверняка у деловых партнёров мастера Батисты к ручонкам до хрена серебра прилипло, теперь они всё на Лушара спишут, дескать, деньги хранились у прево, их похитили, а мы чистенькие. Вопрос в другом: поверит ли им Батист? Мне кажется, он не настолько туп, тем более, что десять тысяч ливров — это полторы тонны с лишним серебра. Сколько ж надо повозок к его дому подогнать, чтоб их вывезти? Такое даже ночью не скроешь.

Щенок, услышав про убийство Лушара, многозначительно посмотрел на нас. Мальчишка смышлёный, два раза объяснять не надо, и бояться, что выдаст, тоже. Показалось мне или нет, его взгляд выразил восхищение. На днях надо будет сходить с ним к портному, купить новую одежонку, а то старая износилась.

Обсуждать тему с Лушаром дальше не стали: убили — и плевать. В городе к нему относились ровно, без ненависти и любви. Гуго предложил вернуться к учебным мечам, я согласился. Нужно продолжать тренироваться. В будущем нам предстоит совершить много визитов, и не факт, что встречать нас будут одни лишь привратники.

Через час во двор заглянул паренёк. Он привалился плечом к створке ворот и несколько минут наблюдал, как мы бьёмся на палках. К нему вразвалочку, по-хозяйски подошёл Щенок и спросил:

— Ты чего тут выглядываешь?

— А ты кто такой, чтоб доить меня? — не задержался с ответом чужак.

— Это моя нора, а ты об неё ноги вытираешь.

Они перешли на местную феню и, кажется, Щенок владел ею в совершенстве. Я прислушался.

— Не похож ты на крота, — скривился паренёк.

— Похож, не похож — ты свои старые патены на мой двор не забрасывай. Вали в свою ямку!

Чужак ухватил Щенка за грудки, потянул на себя, замахнулся. Гуго резко выхватил из-за пояса стилет и метнул. Лезвие смачно вонзилось в столб, чужак отпрянул.

Я оценил бросок.

— Неплохо. Научишь?

— Здесь нет ничего сложного, господин, и ничего секретного. Научу.

Мы подошли к воротам. Чужак не убегал, лишь отпрыгнул назад и смотрел на меня сквозь прищур. С виду лет семнадцать, но уже с отпечатком жизненного опыта на лице и во взгляде. Волосы всклокоченные, грязный, поцарапанный. Если бы я не забрал Щенка с улицы, лет через пять тот стал бы таким же.

— Ты Сенеген? — спросил пацан.

Я вздохнул, а Гуго ответил, выдёргивая стилет:

— Для тебя — господин де Сенеген.

— Он мне не господин. Я вольный человек, ни под кого не ложусь, ясно?

— Ясно. Значит, если я всажу в тебя стилет, то никто с меня вергельд30 не потребует?

Паренёк засопел, потом решил не продолжать тему, слишком скользкая, и сказал, причмокивая:

— Баклер на разговор тебя тянет.

— Какой ещё разговор?

— Не знаю. Моё дело передать, что велено.

— Велено? А говорил, что ни под кого не ложишься.

Он засопел сильнее, и я смилостивился:

— Ладно, не потей. Где встреча?

— Как стемнеет, жду тебя возле источника.

До темноты оставалось часов семь. Чтобы не терять время попусту, я попросил Гуго показать, как бросать ножи, уж очень загорелся этой идеей. Мы вытащили из конюшни старую колоду, которую мама давно требовала порубить на дрова, и поставили стоймя к стене. Гуго несколько раз метнул стилет, подробно объясняя каждое движение, вплоть до поворота ног и положения головы.

— Лучшая дистанция — пять-шесть шагов, — наставнически заговорил он. — На таком расстояния противник увернуться не сможет, каким бы проворным ни был…

Я повернулся к воротам, до них было точно больше пяти шагов, причём, раза в два.

— Не смотрите туда, — хмыкнул Гуго. — Надо много тренироваться, чтобы бросать так далеко. И ещё, господин Вольгаст, если уж решили заняться этим, то не ограничивайте себя. Стилет не всегда может оказаться под рукой, а вот тесаки, топоры, даже простой камень или деревянный башмак всегда рядом.

Хороший совет. Я попросил Щенка принести с кухни все ножи, топоры и под присмотром Гуго начал всё это швырять в колоду. Именно швырять, потому что ничто из швыряемого в колоду не воткнулось. Щенок посмеивался, прикрываясь рукавом, а Гуго, наоборот, удовлетворённо кивал:

— Так, господин, так. Руку чуть доводите и не опускайте нож ниже линии прицеливания. Ваш большой палец должен указывать на цель.

А потом вышла Перрин и забрала весь наш тренировочный инвентарь, мотивируя свои действия необходимостью готовить ужин. Хотя что там готовить: варёные яйца и чечевичная похлёбка.

После ужина я отправился к месту встречи с посланцем Баклера. Гуго пытался навязать мне своё общество, но по устоявшейся традиции я оставил его дома. Возле источника, несмотря на приближающуюся темноту, скучились повозки с бочками. Среди повозок я заметил две монастырские. Монахи-бенедиктинцы в рыжих рясах смиренно стояли в конце очереди и на предложения пройти вперёд отвечали вежливым отказом.

Я отошёл к серому двухэтажному зданию казармы, вплотную примыкающей к городской стене. Огни не горели, окна закрыты ставнями. Стражник в сюрко с гербом Реймса делая вид, что охраняет покой товарищей, стоял в обнимку с алебардой и тоскливым взглядом смотрел на затухающий горизонт. В своё время мне удалось послужить пехотинцем родной стране, и скажу не таясь, что прекрасно понимаю, что кроется за такими взглядами. Я бы назвал это тоской по свободе. Вроде бы не заперт, не заключён, но внутреннее ощущение несвободы гнетёт так, что выть хочется…

— Ты уже здесь?

Посланец Баклера вынырнул откуда-то со стороны, словно из тени вышел. Посмотрел влево, вправо, глянул на фигуру стража, застывшего на фоне заката, и щёлкнул пальцами:

— Ну чё, идём? Время самое то. Ждут тебя уже.

— Ну идём, — кивнул я.

Он повёл меня не к воротам Флешембо, а по улице вдоль городской стены в центральную часть города. Странный путь. Баклер предупреждал, что там охотничьи угодья Жировика, и лучше туда не лезть. Я сбавил шаг, по паренёк тотчас оскалился:

— Не ссы, Сенеген, всё по-делу. Баклер шепнул, что ты слизняк глотаешь…

— Чего глотаю?

— Ну, типа, знаешь, что там… опасно. Но говорю не ссы, всё уплочено.

Уплочено — это хорошо, но торопиться всё равно не стоило. Прибавлять шаг я не стал, и посланник несколько раз оглядывался, подбадривая меня словечками из своего лексикона. Судя по ухмылке, некоторые из этих словечек считались среди воров обидными, и я имел полное право сломать ему нос. Может быть, я так и сделаю по окончании встречи.

Мы прошли через пустырь, заваленный бытовыми отходами. Возле некоторых куч горели костры, сидели люди. Мы лавировали меж ними. Женщины, дети, старики, собаки. Свора пегих шавок сунулась ко мне, подняла лай. Одна напористая псина подобралась слишком близко, вцепилась в плащ. Я бездумно рубанул её мечом, располовинив примерно посередине. Собаки рванули прочь с визгом, а от костров ринулись люди, хватая ещё бьющееся в агонии тельце. Для кого-то оно сегодня послужит ужином.

Я сорвал пучок сухой травы, обтёр клинок. Посланник посмотрел на меня из-под бровей, и пояснил, хоть я не спрашивал:

— Тут уже недалеко.

Пустырь вплотную подступал к неровной линии домов; невысокие, пришибленный, только церковь чуть дальше выглядела прилично. За церковью линии улиц выравнивались, хотя грязь и нищета никуда не делись. Посланник остановился перед дверью, над которой на чёрной балке висело обглоданное полотнище. Небольшой светильничек позволил разглядеть кособокую пивную кружку.

— Трактир что ли? — спросил я.

— А если и трактир, то чё?

— Ничё. Заходи первый.

Внутри я рассчитывал столкнутся с пьяным обществом, вонью, воплями, смехом шлюх и все прочим, что обычно сопровождает содом с гоморрой…

Ожидания не обманули. Дешёвое вино лилось рекой, а шлюхи гоготали громче, чем в «Раздорке». Баклер сидел в дальнем углу в компании своих людей. Лица злобные и серьёзные, хотя стол был заставлен кружками, кувшинами, мисками, казалось бы, пей, жри, радуйся, но, видимо, Баклер получил весточку от Поля, и не просто получил, а уже к чему-то готовился.

Я подошёл, глава кукушат кивнул на свободный стул, подвинул кружку.

— Пришла весть от Поля. Знаешь, что он задумал?

— Знаю.

— Тогда тянуть не будем. Мы давно все норки Жировика засветили, правда, он особо и не прячется. Кто ж в Реймсе осмелится на него пасть раскрыть? У него на соседней улочке подружка обитает. Кишка вынюхал, — Баклер глазами указал на моего сопровождающего, — что Жировик к ней сегодня заглянет…

— От кого вынюхал? — спросил я.

— От Заплатки, — обгладывая свиное рёбрышко хихикнул Кишка.

— Вы друзья что ли?

— Я вор свободный, с кем хочу, с тем дружбу вожу. Предложил вчера Заплатке торговца одного обнести на улице Мясников, а Заплатка сказал, что не может, что Жировик к Рыжей Лоле собирается. Я сначала думал, вчера, а вчера он не пошёл, значит, сегодня.

Я посмотрел на Баклера.

— Предлагаешь сейчас его валить?

— Подождём малость. Вина глотни, свининки пожуй. Я топтуна к дому Лолы послал, как только Жировик придёт, сразу и направимся.

— А если не придёт?

— Значит так и будем до утра вино пить и свинину жрать.

Вино было ничуть не лучше того, которым Баклер угощал меня в «Серой птице», а свинина слишком жирная, но я всё равно съел несколько кусков и запил остывшим бульоном. Над столом кружили мухи, садились на хлеб, на мясо, их не гоняли и, может быть, поэтому они были такие большие и наглые.

Я приглядывался к людям Баклера. Двое худощавых мужчин опасного типа, один моего возраста, второй постарше. Каждый раз сталкиваясь со мной глазами, они мрачнели и словно спрашивали: чё смотришь, благородный? Вряд ли они видели во мне то же, что я в них. Судя по изображению в зеркале, я выглядел моложе и чище, наверняка, каждый из них считал, что при необходимости прихлопнет меня как одну из многочисленных мух на столе. И никто не пытался проанализировать, каким образом я заработал репутацию бедового парня, осмелившегося прикоснуться клевцом к яйцам Жировика.

Один спросил, швыряя на пол недоеденный кусок:

— Убивать-то хоть доводилось?

— Бывало.

— Хлипкий ты какой-то. Как ты вообще к Жировику подобраться смог?

— Показать?

Я приподнялся со стула. Если этот любопытный кукушонок попробует встать, приласкаю его кружкой. Она тяжёлая, хватит, чтобы отправить в нокаут.

— Ты осторожней, Чика, — остановил его Кишка. — Знаешь как он мечом чертит?

— А ты видел?

— Ага, и сделал он это левой рукой. Располовинил псину на пустыре за то, что лаяла, прям как ты щас.

— Псину? — усмехнулся Чика. — И чё? Я теперь бояться должен?

— Решай сам, — пожал плечами Кишка.

Чика принялся всем видом показывать, что он меня не боится, однако и нарываться не хотел. Кто знает, на что я действительно способен? Хмыкнул и потянулся за пивом.

К столу подошёл пожилой топтун, склонился к Баклеру и заговорил негромко:

— На месте. С ним шестеро, как обычно. Четверо внутрь зашли, двое снаружи.

Баклер достал из поясной сумки несколько мелких монет, бросил небрежно на стол и кивнул в сторону выхода:

— Хватит сидеть, двинулись. Кишка, оставайся.

— Вот ещё! Чтоб я пропустил такое зрелище? Ни в жисть, — воришка поспешно приложился к кувшинчику с вином, поперхнулся и закашлялся, вытирая рот ладонью. — Я с вами. Постою в сторонке, позырю.

На улице накрапывал дождик. Холодная морось освежила полыхавшее жаром после трактирного угара лицо, дышать стало легче. Я накинул на голову капюшон и пошагал за Баклером. Вместе с Кишкой нас было пятеро. Кишка бесполезен, остальные натуральные головорезы по типу кабанов. Из оружия тесаки и ножи, жаль, что не прихватили пару арбалетов, но в уличных разборках такими не пользовались — западло. У бандитов тоже есть кодекс чести.

Возле дома Рыжей Лолы в свете тусклого фонаря переминались двое. Лиц не видно, но это точно не кабаны, и даже не наёмники. Одежонка дрянь, вместо тесаков дубинки. Дождь им не нравился; они ёжились и проклинали работу.

Баклер остановился и шепнул:

— Давай, Сенеген, покажи, что умеешь. Посмотрим на тебя в деле.

— Во-во, посмотрим, — ехидным голоском поддержал его Чика.

Я не стал юлить, дескать, мы команда и должны делить ответственность на всех, в том числе и трупы. Баклер имел полное право послать меня. По сути, разборки с Жировиком только моё дело, кукушата лишь группа поддержки, Поль сразу об этом предупреждал. Марать своих кровью пахана рытвинских, значит, искать себе проблемы в будущем, а меня не жалко, тем более что сам навлёк на себя беду.

Я бодрым шагом двинулся к дому, на ходу распахнул плащ, взялся за меч. Охранники заметили меня не сразу и лишь услышав чавканье грязи обернулись на звук.

— Эй, кто там?

Я вошёл в робкий круг света от фонаря и не говоря ни слова вогнал меч в живот первому. Шагнул влево, вытягивая клинок, и широким горизонтальным рубанул второго. Охранники не удосужились не только нормально вооружиться, но и надеть что-то приличное, хотя бы гамбезоны. Первый упал на колени, всхлипнул, удерживая рвущиеся из живота внутренности, и завалился набок. Второй молча опрокинулся на спину, с силой ударившись головой о дверь.

На звук тут же откликнулись изнутри:

— Чё там? Чё шумим?

Дверь приоткрылась, и я ткнул мечом в щель. Попал во что-то сопротивляющееся. Подбежал Баклер, ухватился за дверь и дёрнул на себя. Наружу вывалился третий. Это был кабан. Одной рукой он продолжал цепляться за ручку двери, второй силился поднять билль. Чика ногой отбил дубинку и тесаком рубанул кабана по лицу.

Секунд двадцать, а у нас уже три трупа из шести, вернее, два. Первый охранник ещё был жив, дрыгал ногами и хрипел, но кровь хлестала из живота как вино из пробитой бочки. Секунда, и он замер. Вот теперь три.

— Нормально, — глядя на меня круглыми глазами, проговорил Чика.

— Заткнулись! — прошипел Баклер. — Ной на выходе, Чика, Сенеген за мной.

Он первым зашёл в дом, остановился, прислушался. Тихо. Пальцем указал мне на лестницу, сам свернул влево, Чика за ним.

Осторожно чтоб не задеть впотьмах ничего я подошёл к лестнице, ступил на первую ступень. Сверху доносились приглушённые голоса, мужской и женский. Жировик развлекался с Лолой, кажется, она пела. Ну-ну, развлекайся, падла, пока я не поднялся.

Сделал второй шаг, третий. В комнате, куда зашёл Баклер, что-то упало. Звякнуло железо, разбилась тарелка. Я замер. Что ж вы как не аккуратно? Наверху, слава Богу, не услышали. Лола продолжала петь, Жировик смеялся. Я перехватил меч в левую руку. Если пахан что-то заподозрит и надумает спуститься, левой мне легче будет его заколоть…

Опрокинулся стол и крик, словно режут:

— Сенеген!

Секунда и снова:

— Сенеген, беги!‥

Одним прыжком я слетел вниз. Из комнаты наперерез рванула тень. Я подумал Баклер, но на фоне открывающейся двери увидел контуры билля и сходу рубанул диагональным. Вопль вдарил по ушам колокольным боем. Сверху ломилось стадо быков, трещали ступени, из комнаты неслись хрипы: беги, беги… В дверном проёме встал человек. Звякнула тетива. Удар в бок бросил меня на пол. Резкая неожидаемая боль залила сознание… мл-л-л-я… никогда я такой боли не испытывал. Превозмогая её, начал подниматься…

— Живым! — раздался сверху повелительный голос Жировика. — Живым, я сказал, или самих выпотрошу.

Зажгли фонарь. Я стоял посреди коридора на одном колене, левый бок разворочен, гамбезон распушился паклей, и эта пакля быстро пропитывалась моей кровью. От её вида и от боли кружилась голова. Двое кабанов стояли у входа, один бился в конвульсиях у моих ног, сверху спускался Жировик и ещё человека четыре. Ни хера их не шесть, напутал чего-то топтун. Или не напутал, или не топтун…

С улицы вошёл Кишка, ухмылка во всю рожу. Скользнул по мне взглядом и заглянул в соседнюю комнату.

— Баклер не сдох ещё, нет? Я слышал, как он орал, — и заблеял по козлиному. — Сенеген бе-е-е-ги, бе-е-е-ги.

— Заканчивай куражится, — поморщился Жировик. — Давайте молодого туда. И огня побольше.

Кабаны подхватили меня под руки, затащили в комнату и бросили на стул. Зажгли масляные лампы, заполыхали дрова в камине. Я зажал рану и склонился вбок, как будто это могло унять боль. Отдышался, начал осматриваться. Обычный зал с камином, как у нас с мамой, только немного меньше. Два окна закрыты ставнями, длинный стол, на столе… Баклер. Кабаны разложили его и деловито привязывали, словно это не обеденный стол, а станок в пыточной.

Возле стены лежал Чика. Ему прилетело биллем по голове; череп треснул, или лишь кожа лица не давала ему развалиться на две половины. Тут же валялись осколки разбитой посуды, виноград, яблоки. Не хилый такой натюрморт получился.

Вошёл Жировик, присел на край стола. В руках мой меч. Неприятно было наблюдать, как он вертит его, разглядывает, ловит в голомень31 огоньки светильника. Меч ему нравился, он даже поцокал языком и удовлетворённо кивнул.

К столу подскочил Кишка, склонился над Баклером и снова заблеял:

— Ну покричи ещё, покричи… Сенеген, бе-е-е-ги, бе-е-е-ги…

Главарь мёртвых кукушек прохрипел:

— Сука…

— Ага, сука. А ты — покойник. Жировик, позволь я его добью?

— Добей. Только не торопись, не люблю, когда быстро.

— О, я буду медленно. Вам всем понравится.

В его пальцах появилась бритва — короткий нож с закруглённым концом. У Гуго была такая же, сержант каждый день сбривал ей щетину. Кишка использовал по иному назначению. Он медленно провёл лезвием по телу Баклера от подбородка к паху, разрезая гамбезон, а заодно и плоть. Баклер, стиснув зубы, терпел. Кишку его молчание раззадоривало. Он вспорол рукава, собрал остатки одежды и начал срезать кожу. Баклер забился, выгнулся телом и дышал громко и часто, и лишь когда Кишка начал его оскоплять, заорал.

Жировик покачивал головой, продолжая разглядывать меч и непонятно было чему он на самом деле кивает: мечу или стараниям Кишки. А молодой воришка хихикал и периодически заглядывал в глаза Баклеру, словно проверяя, как тот себя чувствует.

— Всё, хватит! — вдруг резко выкрикнул Жировик, встал и с разворота ударил по Баклеру.

Кишка едва успел отскочить, а меч отделил голову кукушки от тела. Она слетела со стола и подкатилась к Чике.

— Видели, как чисто срезал? — воскликнул Жировик. — Теперь мой. Мой! — и указал на стол. — Всё, убирайте это мясо, будем новое блюдо готовить.

— Котик, что вы тут делаете? — донеслось от порога.

Я скосился. В зал входила женщина. Рыжие волосы разметались по плечам, на щеках, на носу конопушки, лицо скучное, но красивое, видимо это и есть хозяйка дома. Рыжая Лола.

— Вы… — она возмущённо захлопала ресницами. — Вы что тут натворили?

— Завтра придут люди, приберутся, — отмахнулся Жировик.

— Завтра? Да тут… крови…

— Ты чего пришла? Тебе ж сказали наверху оставаться.

— Кричали. Я думала… Я беспокоилась. За тебя.

— Проверила? Нормально всё? Теперь иди. Мы тут ещё не закончили. Сейчас будем чучело делать.

— А из кого? Из зайки? Подаришь мне?

— Ага, из зайки. Завтра подарю.

Он положил меч на стол, подхватил Лолу под руку и повёл на выход. Двое кабанов взяли тело Баклера и сбросили на пол, подошли ко мне.

— Ну чё, давай, ты следующий.

Подвели к столу, положили в лужу крови, оставшуюся от Баклера. Один придавил рукой, чтоб не соскользнул, второй начал прилаживать к запястьям верёвки.