Псы Господни

Глава 21

Это была победа. Честно говоря, когда я увидел ввалившихся во двор шлюмбержей, то решил, что ко мне пришла маленькая северная собачка, весьма голодная и настроенная античеловечески, но в итоге это оказалась древнегреческая Ника с лавровым венком и фанфарами. Да ещё сто ливров в придачу. Обалдеть какие деньжищи! Их доставили на следующее утро — шестнадцать с половиной килограмм серебра в новеньких блестящих су, как братья-близнецы похожих на те, которые я изъял из сундука покойного прево Лушара.

Деньги привёз эконом семейства Шлюмберже, господинчик с неприятным лоснящимся лицом и незапоминающимся именем. Он бесконечно кланялся, передавал от хозяина пожелания добра и удачи. Вместе с ним приехал столяр и за два часа починил дверь и поломанные стулья. Повозку, кстати не вернули, но господинчик обещал исправить недоразумение и, как бы в подтверждение этого, вручил маме золотой перстень с большим рубином в качестве личных извинений от Шлюмберже-старшего.

Глядя на всё это, я радовался. Теперь мы обеспечены надолго, можно даже выйти за рамки привычных расходов и чаще видеть на столе мясо и рыбу. Да и вообще будет легче. О Жировике ничего не слышно, прево сдох, главе городского совета господину Шлюмберже указано на его законное место. Всему городу известно, что святая инквизиция и монахи-бенедиктинцы взяли меня под опеку. Кто рискнёт пойти против них?

Однако что-то глодало изнутри. Извинения господинчика казались фальшивыми. Несмотря на улыбки и поклоны, они истекали ядом, да и голос чересчур слащавый и гнилой. Хотелось взять клевец и дать по башке со всего размаха… Но сдержался. Не стоит показывать свои истинные чувства, пусть думают, что я принял их подношения и ни о чём плохом не подозреваю. Не время пугать, мне ещё с каждым из них отдельно побеседовать надо: со Шлюмберже, викарием Бонне, бароном де Грандпре — и задать интересные вопросы о мастере Батисте.

Первым нужно допросить викария, до него проще всего добраться. Щенок уже выяснил, что живёт он не в монастырской келье, как положено благочестивому священнослужителю, а в съёмном отеле на улице Мясников неподалёку от бывшего монастыря тамплиеров. Большой дом с садом, конюшней и охраной. Охрана плёвая, три отставника-наёмника. Расположение комнат не известно, хотя Щенок обещал решить и этот вопрос, если ему дадут время. По словам соседей, отель пользуется дурной славой: слишком шумный. По ночам слышны женские голоса, смех, музыка. Вдоль улицы выстраивается кавалькада крытых повозок. В общем, хорошо живёт викарий, не жалуется. Вот только недолго ему так жить осталось, да и вообще жить.

На третий день после пришествия Шлюмберже мы с Гуго отправились в гости на улицу Мясников. Всё было, как и говорил Щенок: смех, музыка, крытые экипажи. Возле ограды кучера развели костерок и сидели на корточках, греясь и судача о чём-то своём лакейском.

Мы подошли к воротам, охранник заступил нам путь.

— Кто такие?

— Послание от мастера Мишеля, — предъявил я уже сработавший однажды пропуск.

— Почему двое?

— Послание тяжёлое, — и сплюнул. — Или докладай хозяину, или открывай. А нет, так мы пойдём, нам здесь мёрзнуть желания мало.

Охранник засопел и сделал последнюю попытку изобразить из себя начальника:

— Больно рожи у вас разбойничьи.

— Какие уродились, с такими и живём.

— Ладно, ждите, доложу пойду.

Прежде чем идти, охранник обмотал створы ворот железной цепью. При необходимости мы могли самого его обмотать этой цепью и повесить на столбе, но слишком много свидетелей, так что обойдёмся без этого. Сейчас важно не быть узнанными.

Охранника не было минут тридцать, я успел прочувствовать всю недоброжелательность ноябрьской ночи. От холода кончики пальцев ног начали стыть и приходилось притоптывать, возвращая им чувствительность. Когда охранник появился, мне уже реально хотелось его повесить.

— Где ты ходишь, сын больной черепахи?

За черепаху он не понял, но общий настрой уловил верно.

— Вон тебе клирик, ему слух расстраивай.

К воротам прильнул человек в сутане. Глазёнки взялись обшаривать моё лицо, но я предусмотрительно прикрыл его капюшоном.

— Почему прячешься? Скрываешь чего? — насупившись, спросил клирик.

— А чё сразу скрываю? Холодно. Мёрзну я, вот и кутаюсь. Тебе чё за дело вообще?

— Подозрительно, — он прикусил губу. — Давай послание.

— Быстрый какой. Мастер Мишель сказал, викарий мне за это два су в благодарность выдаст.

— Два су посыльному? Одного денье хватит.

— Тебе может и хватит, а мне два су! — повысил я голос. — А нет, так иди чертям хвосты крутить. Отнесу послание назад, разбирайтесь между собой сами.

Клирик занервничал. Послание от Мишеля должно нести в себе нечто важное, но стоит ли оно двух су?

— Накажет тебя Господь за жадность твою. Сказано же в Писании: Кто любит серебро, тот не насытится серебром, а кто любит богатство, тому нет пользы от того, ибо есть сие суета.

— А я дам два денье священнику, он грех мой отмолит.

Клирик плюнул:

— Какой же настырный. Пошли. Если вести важные, так и быть, получишь свои сребреники.

Отель находился в глубине двора, окна закрыты ставнями, но сквозь щели сочился свет. Клирик провёл нас к чёрному входу, постучал. Дверь открылась, музыка стала громче. На пороге стоял очередной охранник. Щенок говорил, их трое. Один у ворот, один здесь. Где третий? Возможно, на главном входе или на подмене у воротчика. Ладно, разберёмся. Теперь нужен Бонне.

— Ждите, — коротко велел клирик и направился к лестнице. Где-то там наверху топали ногами, ругались, взахлёб хохотала женщина.

Гуго остался у двери, я прошёл немного вперёд. Охранник привалился спиной к стене, скрестив руки на груди, и поглядывал на нас поочерёдно. Мужик крепкий, жилистый, на поясе нож и короткий меч. В узком коридоре такой будет удобнее моего полуторника. Пусть Гуго займётся им. Я посмотрел на сержанта, тот едва заметно кивнул.

Ждать пришлось больше часа, не торопился господин Бонне узнать новости от мастера Мишеля. Наконец заскрипели ступени под грузным телом, и викарий, пьяненький, под руку с клириком осчастливил нас своим явлением. На лице застыла маска недовольства. Он икнул и протянул руку:

— Давай… чё там этот… прислал…

Мы сработали синхронно. Гуго всадил стилет охраннику под рёбра. Я шагнул мимо викария к клирику, дёрнул его на себя и сдавил шею удушающим. Клирик затрепыхался, я дёрнул посильнее, шейный позвонки хрустнули, тело обмякло.

Викарий раскрыл рот, намереваясь подать голос, я ладонью ударил его по губам, предотвращая крик, и предупредил:

— Заорёшь — брюхо вспорю!

Бонне протрезвел моментально.

— Что… что это значит? Вы… вы кто?

Я откинул капюшон.

— Сенеген?

Да что ж они всё время принижают моё значение? Устал объяснять каждому, что я дворянин, а не какой-то там Жан из подворотни. Твою мать! Я ударил Бонне под дых, он засипел, упал на колени. Я кивнул Гуго:

— Встань у лестницы, — и снова обратился к викарию. — А ты отвечай на мои вопросы быстро, чётко и без утайки, иначе ляжешь рядом с ними.

С кем именно он может лечь, уточнять не стал, это было понятно и без подсказок.

— Я судебный викарий, — зашипел Бонне. — Я друг… друг… Знаешь, что он с тобой сделает?

— Кто «он»?

— Он… он… Мастер Батист. Слышал это имя? Ага, слышал. Он тебя…

Пришлось взять его за грудки и встряхнуть.

— Слушай сюда, викарий. Сейчас ты подробно расскажешь об этом мастере Батисте: кто он, где живёт, как выглядит — и считай, что тебе повезло.

— А если не расскажу?

Я вынул клевец и с коротким размахом ударил его по коленной чашечке, и тут же зажал рот ладонью, чтобы вопль не оглушил всех, кто находился в отеле. Викарий, вытаращив глаза, сипел, исходя соплями и слюнями. Я дал ему минуту прийти в себя от боли, и сказал:

— Вторую разбить?

Бонне замотал головой и прохрипел сквозь ладонь:

— Нет… нет… нет… не надо! Пожалуйста-а-а-а…

Ему было не только больно, но и непривычно ощущать боль. Раньше он видел людей, прошедших через пытку, а сейчас почувствовал её действие на себе. Нога распухла на глазах и неестественно вывернулась. Вряд ли найдётся врач, способный вернуть ей былую подвижность, впрочем, врач ему скоро не потребуется.

— Говори всё, что знаешь о Батисте.

Викарий закивал:

— Да, да, всё, что знаю. Он, он… Господи, да я не знаю о нём ничего! Я не видел его ни разу. Передают послания. Мишель или прево… Прево уже нет. Это ты его? — догадался Бонне. — А-а-а-а, значит, и меня…

Он вдруг склонился и начал целовать мою руку.

— Не убивайте. Только не я, не я… Я всегда с вами. Помилуй…

Этот тоже бесполезен. Я вздохнул и кивнул Гуго: заканчивай. Поднялся. Викарий всем телом прижался к моим ногам, забыл про боль и только бормотал: не убивай, не убивай. Гуго всадил ему стилет в ухо и посмотрел на меня.

— Что дальше?

Наверху продолжала играть музыка, смеялась женщина. На плечи навалилась усталость, а в голове возникло понимание: я не к тем прихожу с вопросами. Мне нужен мастер Мишель. Это он передаёт послания, стало быть, у него есть связь с Батистой. Вот он ответ, вот, кто мне действительно нужен.

Однако после того, как найдут труп викария, люди Батисты поймут, что на них открылась охота и сядут в осаду. Нужно действовать быстро.

— Пока не рассвело, мы должны навестить ещё одного человечка.

— А завтра никак?

— Никак. Завтра поднимется вой, и придётся ждать, пока он утихнет. Это может занять много времени.

— Понял, господин. К кому идём?

— Мастер Мишель. Помнишь его? Тот самый, кто приходил к нам с допросом.

— Помню.

— Теперь мы допросим его. Где он живёт, знаешь?

— Нет. Но Щенок может знать.

Да, Щенок может знать. Но пока мы доберёмся до него, потом к дому Мишеля. Успеем ли до рассвета? Сомневаюсь, что каменщик живёт где-то рядом со мной.

— Тогда поторопимся.

Вышли мы так же через ворота. Охранник проводил нас недоверчивым взглядом, Гуго шепнул, что надо бы и его убрать. Я не разрешил. Во-первых, лиц наших он не видел, во-вторых, кучера продолжали сидеть возле костерка, а это лишние свидетели. Поднимется крик, шум, и тогда мы точно не успеем добраться до Мишеля, да и смысла уже не будет.

С улицы Мясников свернули к Рытвине. Впереди затрепыхались отблески фонарей, похоже, навстречу двигался ночной патруль городской стражи. Пришлось брать правее в проулок, который должен был вывести нас к Суконному рынку. Город я уже понимал как собственные отношения с зеленщицей и знал, куда можно сворачивать, а куда нежелательно. От Суконного рынка лежал прямой путь к капитульным тюрьмам и дальше к площади Святого Петра. Если поторопимся, минут через сорок будем дома.

Но проулок оказался перекрыт. Едва мы сунулись в него, сердце вздрогнуло и сжалось. Чуйка дрожащим голоском зашептала в ухо: не лезь! И следом закричал Гуго:

— Назад, господин!

Назад я уже не успевал. От стены отделились две тени, потом ещё две. Три пошли против меня, четвёртая на Гуго. Я плавно, без нервов потянул меч и рубанул отножным снизу вверх, потом развернул кисть и провёл диагональный. Дотянуться до кого-то не надеялся, лишь сдержать и выиграть пятнадцать-двадцать секунд на осознание ситуации. Не уверен пока, но кажется мы нарвались на ночных сборщиков Жировика. Если так, то есть смысл вернуться на улицу. Приближающийся патруль отпугнёт их.

Короткими шагами я отступил. Свет фонарей стал ярче, контуры нападающих обозначились чётче: у двоих экю38, у третьего топор на длинной рукояти. Это не сборщики, те так не снаряжаются, да и приближающаяся стража их не озадачила. Трое по-прежнему пытались взять меня в полукольцо, четвёртый короткими атаками сдерживал Гуго. Сержант отбивался, железо звенело, стража торопилась и всё это в совокупности походило на заранее спланированное действо.

Нас ждали, вернее, следили и потихоньку обкладывали. Секрета в том — кто это, больше не было. Стража подчиняется городскому совету, главой которого является незабвенный господин Шлюмберже, а на сюрко человека с топором отчётливо виднелся герб с виноградной гроздью. Семья виноделов, купившая дворянство, никак не хотела меня отпускать. Или это мастер Батист распорядился?

Я сделал выпад в сторону щитоносца, тот отскочил проворнее блохи и тут же до меня дотянулся боец с топором. Бил он не лезвием, а обухом, удар пришёлся по правому предплечью, вскользь, но болезненно. Опасный противник. Один на один я бы с ним разобрался, но щитоносцы его прикрывали. Сейчас бы мой старый турнирный доспех, тогда бы я со всеми тремя разобрался.

Мы с Гуго встали в линию и начали пятиться к перекрёстку с улицей Мясников. Подбежавшие стражи присоединились к четвёрке шлюмбержей, удлинили фронт и стали заходить слева. Активно не нападали, лишь наскакивали, стараясь прижать нас к домам. Хотели взять живыми.

— Сдавайся, Сенеген, — прохрипел один, подтверждая мою догадку.

Сзади послышался топот. Ещё несколько человек бежали от перекрёстка. Минута-две и даже сам чёрт не спасёт нас. Последний шанс — это прорваться назад в тот переулок. Там сейчас никого, и по нему мы точно уйдём.

— Гуго, обратно в проулок…

— Понял, господин.

Среди скачущих теней я постарался отыскать лазейку и протиснуться вперёд. Фонари, которые принесли стражи, давали слабый свет. Абажуры были сделаны не из стекла, а из промасленной ткани, они заставляли свет рассеиваться и стирали грани узнавания. Если удастся смешаться… В этой полутьме мы все на одно лицо, а шлюмбержи растянулись поперёк улицы и не сразу поймут, кто есть кто…

Я взял в правую руку клевец, ударил наотмашь щитоносца. Тот отпрыгнул. Шагнул за ним следом, махнул мечом влево, отгоняя стража, тот принял защитную стойку, но целью был не он. Я уже заходил за спину топорщику, и снова ударил клевцом. Звякнул шлем, топорщик опрокинулся и тонкая линия оказалась прорвана. Шлюмбержи попытались сменить расстановку — те, что были справа, начали растягивать новую линию, но лишь запутались друг в друге. Подготовка у них явно не армейская, не удосужились хотя бы притереться и обговорить, что и как делать.

Гуго начал подталкивать меня к проулку.

— Уходите, господин, я сдержу их.

— Только вместе.

— Господин, сейчас не до церемоний. Уходите…

Щёлкнул арбалет, Гуго беззвучно завалился на бок. Не думая, я подхватил его, потащил по улице. Успел сделать несколько шагов, подбежали шлюмбержи, взяли в кольцо. Ударили чем-то тяжёлым под колени, я упал лицом вниз и по спине, по бокам заколотили ногами. Кто-то удачно попал по лицу. В голове загудело, во рту возник привкус крови. Я попытался перевернуться, выставить перед собой меч, его тут же выбили и ударили в живот. Я засопел, скрючился…

Со стороны закричали:

— Хватит, хватит, убьёте!

Удары не прекратились, наоборот, стали сильнее. Тому, кто пытался их остановить, пришлось прибегнуть к угрозам:

— Свиньям скормлю, скоты!

Эти слова услышали. Бить меня перестали, подхватили под мышки, поставили на колени. Руки связали сзади, сняли плащ, пояс, схватили за волосы и оттянули голову назад. К лицу поднесли фонарь.

— Он?

— Он, сеньор, можете убедиться.

— А второй?

— Сдох. Вы не говорили, чтоб живым его брать.

Я скосился на Гуго. Свет фонаря позволил разглядеть лицо: выражение умиротворённое, глаза открыты. Он умер мгновенно. В боку на уровне локтя торчал короткий хвостовик арбалетного болта; тот вошёл в тело настолько глубоко, что дотянулся до сердца. Но если бы и не дотянулся, с такой раной Гуго долго бы не протянул. Как же так, сержант, как же так…

По губам хлестнули.

— Смотри на меня, Сенеген!

Свет фонаря упал на крупного мужчину в драпированном плаще. На голове плотно сидел кабассет с позолоченным гребнем и широким козырьком, что указывало на высокий статус владельца, на плаще золотая застёжка, как и герб выполненная в виде виноградной грозди. Но это точно не младший Шлюмберже. Избитый и порезанный тот должен сейчас валяться в родовом поместье. Это папа, Шлюмберже-старший. Вот и настало время познакомиться. До сегодняшнего дня я видел его лишь однажды, на турнире в честь праздника урожая, да и то издалека. Сейчас видимость тоже была не из лучших. Если бы страж поднёс фонарь к его лицу вплотную — другое дело, а так козырёк полностью закрывал верхнюю часть лица, оставляя взору один лишь подбородок, покрытый густой седой щетиной.

Однако узнав главу городского совета, я тем не менее спросил:

— Допустим, я Сенеген. Не отрицаю. Ты сам-то кто будешь?

По губам снова хлестнули.

— Обращайся к господину «сеньор».

— Кто сеньор? Вот это?

Третий удар.

— Да мля, вы совсем что ли? Слышь, сеньор, если хочешь продолжения разговора, то скажи своим ручным обезьянкам, чтоб они перестали бить меня по губам. Я так скоро совсем говорить не смогу.

Шлюмберже повёл рукой, останавливая стража, и слегка наклонился.

— Ты понял, кто перед тобой, Сенеген?

— Понял, чего ж тут не понять… Ты Шлюмберже, крестьянин, купивший дворянский титул. Почём нынче звания?

Я сжался в ожидании очередного удара, но Шлюмберже с расправой не спешил. Он даже не смотрел на меня. Ткнул ногой тело Гуго, покачал головой.

— Ты умрёшь, Сенеген. Ты изуродовал моего сына, моего единственного сына. Наследника… Медику пришлось отрезать ему ногу, а лицо превратилось в маску. Он выглядит, как… И поэтому ты умрёшь. Но я не хочу, чтобы тебя убили подобно псу, на улице, хотя именно так с тобой и следует поступить. Ведь ты и есть пёс — безродный, шелудивый. Я хочу, чтобы тебя судили…

Он говорил чересчур спокойно для убитого горем отца.

— За что же меня судить?

— Причину найти несложно. За воровство, за убийство, за оскорбление величия, за фальшивую монету. Последние два обвинения предпочтительнее, потому что наказание за них более жёсткое. Умирать придётся долго, так что я подумаю, в чём именно тебя обвинят.

Я задышал ровнее. Если он не знает, что приписать мне, значит ни про викария, ни тем более про прево ему не известно. Возможно позже, завтра или послезавтра, он прикинет хрен к носу, сопоставит Инь с Янь, улицу Мясников с отелем вивария и сделает правильные выводы, и вот тогда он захочет поговорить со мной по-другому. А пока…

— Слышь, Шлюмберже, а кто такой мастер Батист?

Я спросил так, на халяву, вдруг прокатит. Шлюмберже переступил с ноги на ногу, наклонился ещё ниже. Наконец-то я смог рассмотреть его лицо: круглое, с маленьким носом и большими глазами на выкате. С таким лицом только в фильмах ужасов сниматься. Интересно, он точно отец младшего Шлюмберже, или мама согрешила с кем-то? Хотя теперь это уже не важно, сынок тоже превратился в урода.

— Чё молчишь? Ответь…

Шлюмберже не ответил. Развернулся и пошагал прочь.

Конец книги