Псы Господни

Глава 8

Улочка была настолько узкой, что со встречными прохожими приходилось сталкиваться плечами. Шёл я быстро, дорогу не уступал, прохожие разлетались как кегли. Позади раздавались проклятья, но сейчас они меня интересовали менее всего. Под ногами чавкала грязь, местами превращавшаяся в настоящее болото, и тогда приходилось жаться к стене, где добрые люди сделал отмостки их камней. Сборщики отстали, а скорее всего их целью был не я и они свернули куда-то в сторону.

Через десять минут я добрался до небольшой площади. Посередине возвышался колодец, и к нему как путеводные нити тянулись со всех сторон переулки. Женщины набирали воду, старик-нищий, сидевший враскорячку неподалёку, хихикая, говорил пошлости. Женщины отшучивались, видимо, сквернословие нищего было для них обыденным делом.

— Ух ты, а это ещё кто? — переключился нищий на меня. — Чистенький какой, наверно, сладенький. Попробовать бы.

— А кулака отведать не желаешь? — без злобы ответил я.

— И голосок, чисто родник. Жаль, что не девка. Чё позабыл в наших краях, молоденький?

Не знаю, с чего он решил, что я молоденький, лицо по-прежнему скрывал капюшон, а голос… Нормальный у меня голос, взрослый.

— «Раздорку» ищу, дорогу покажешь?

— Монету дашь, покажу.

— Я тебе монетный двор?

— Тогда не покажу.

— Ну и сиди тут как дурак, я и без тебя найду.

Долго искать не пришлось. Слева от нищего находилась та самая дверь с перечёркнутым кругом, других указателей не было. Место только для своих, для тех, кто посвящён. Зайти и потом сказать, что дверью ошибся, не получится.

Я зашёл. Большое просторное помещение с давящим потолком, вдоль стен несколько столов, справа от входа лестница на второй этаж и проход на кухню. Окон нет, на высоких подставках жировые лампы. Воздух спёртый, вонючий, звуки сплошь смех, крики и хлопки. Народу много и никто не молчал. Из общей какофонии удалось вычленить: ах ты кишка навозная! Надеюсь, это не мне.

Я поискал глазами свободное местечко, нашёл одно, начал пробираться. Дорогу заступил здоровяк. В руке та самая дубинка, которую Щенок обозвал биллем-о-правах.

— Монах, ты чё позабыл здесь? Проповедовать пришёл?

— Проповедей мне в монастыре хватает, сейчас бы кружечку пива за ради смягчения горла, если пропустишь, брат мой, — смиренным голосом проговорил я.

— Кружечку? Ну проходи, раз кружечку. Эй, Сисила, тут монах пивка запросил, обслужи.

Он отошел, а я, добравшись до места, осторожно присел на край свободного табурета. Соседи о чём-то спорили, прикладываясь к глиняным кружкам, стучали кулаками по столешнице. Играли в кости. Прислушиваясь к игрокам и поглядывая за их действиями, я постепенно разобрался с правилами. В кружку бросали семь кубиков, встряхивали и высыпали на стол. Один кубик с самым большим значением оставляли, остальные снова складывали в кружку, встряхивали, высыпали — и так до тех пор, пока все кубики поочередно не оставались на столешнице. Побеждал тот, у кого в итоге набиралась самая большая сумма. Он забирал банк.

— Хошь сыграть, монах? — предложил нахрапистый мужичонка, бросая на стол монету. — Ставь денье и присоединяйся.

Я перекрестился.

— Орденский устав запрещает азартные игры.

— Что ж это за орден, который по трактирам шляться не запрещает, а в кости перекинуться — шиш. А?

Он встряхнул кружкой и высыпал кубики на стол, и тут же забыл про меня:

— Ага, шестёра! Видели? В зачёт пойдёт. Ща и остальные к ей прискачут.

Возле стола остановилась похожая на раздувшуюся жабу женщина. Седые волосы прикрыты серой шапочкой, во рту один зуб, да тот гнилой. Видимо, та самая Сисила.

— Ты что ли пива просил? На, — она поставила передо мной кружку, и сложила руки на груди уставившись на меня маслянистыми глазами.

Я снова перекрестился. Изображать монаха, так до конца.

— Благодарю тебя, добрая женщина.

— Благодарить Бога будешь, а мне денье достаточно.

Я сунул руку в поясную сумку, вынул монету и положил на край стола. По хилым улыбочкам соседей догадался, что сделал что-то не то, но что именно, никто просвещать меня не торопился. Сисила забрала деньги и качающейся походкой старого матроса удалилась.

Я пригубил пиво и поперхнулся. На вкус — болотная жижа. Хотелось бы сказать крепче, да боюсь, слов таких ещё не придумали. Передёрнул плечами, брезгливо поморщился.

— Что, монах, не по нутру пивко Сисилы? — подмигнул нахрапистый. — Ну да, к нему привычка должна быть. Зато после кружечки в голове блажь, в теле лёгкость, и любая баба красоткой кажется. Я ещё малость хряпну и вон ту сисястую поимею.

Он кивком указал на девку, клокочущую смехом возле лестницы. Минуту назад она спустилась сверху с пьяненьким клиентом и собиралась подняться вновь, но уже с другим.

— И ты тож не стесняйся, монашек. Девка не нравится? Другие есть. Глянь сколь их ходит. Пользуйся, если деньжата в кошеле звенят. Звенят у тебя деньжата, монашек? — он подбросил в ладони кубик. — А коли на девок пост, так сыграть можно, а? Тоже удовольствие.

Мне ни девки не нравились, ни пиво, ни игры, да и сам он, если честно. Я приподнял голову и начал осматривать зал. Освещение, конечно, аховое, но если присмотреться, то лица разглядеть можно. За столами сидели в основном мужчины, хотя женщины тоже присутствовали, и не только проститутки. Две в дальнем углу вполне могли сойти за монахинь, только вели себя слишком развязно, не ошибусь, если предположу, что это мошенницы, обманом собирающие подаяния на строительство какого-нибудь храма, на достройку башен того же Нотр-Дам-де-Реймс. На столе у них стояло блюдо с курицей, фрукты, хлеб, кувшин с вином. Одна развалилась на стуле, вытянув ноги в проход… Ничего так ноги, длинные, ровные. Она как будто специально задрала подол, мол, любуйтесь. И многие любовались. Но, как ни странно, никто не подходил и не напрашивался в компанию. С виду совсем молоденькая, лет, может быть, семнадцать. Из-под апостольника выбивались чёрные локоны, а лицо… Я бы назвал его ангельским: пухлые губки, щёчки. Только взгляд: спокойный, уверенный, циничный. Даже боюсь подумать, какие мысли могут бродить в голове женщины с таким взглядом. Он прожигал — сквозь полумрак, через весь зал, задел меня лишь краем, и всё равно я почувствовал жжение. С таким взглядом лучше не сталкиваться.

Я отвернулся и стал разглядывать компанию возле лестницы. Боком ко мне сидел здоровяк с биллем, тот самый, с которым я столкнулся в проходе, рядом мужчина в плаще. Он слишком низко опустил голову, я не видел лица, да и свет лампы ложился так, что хрен что увидишь. Ещё трое сидели спиной к залу, но, похоже, от первого здоровяка ничем не отличались, тоже с биллями-о-правах и с претензиями на вседозволенность.

— Ну так сыграешь, нет? — снова начал приставать нахрапистый. Никак ему неймётся. — День сегодня не задался, не ложатся кости по делу. Может у тя лягут, монашек? Не ссы, новичкам всегда везёт. Возьмёшь куш, аббата своего порадуешь. Есть чё на кон поставить? Можешь плащик заложить. Тут в подвале скупщики, два су легко за такой дадут.

Два су, то бишь, двадцать четыре денье за плащ из чистой шерсти?

— Смеёшься, любезный? Ради него пять овец обрили, а ты — два су.

— Так ведь ношеный уже. Да и где ты его сейчас продашь? Вечер уже.

Он нацелился на мой плащ так, словно тот уже не мой, словно я уже продал его, а деньги проиграл.

— Чего пристал? — сквозь зубы прошипел я. — Сказали же: устав запрещает.

— А чё пришёл тогда? Сидишь, не пьёшь, не играешь, по сторонам смотришь. Подозрительно как-то. Выслеживаешь кого-то? Кого? — он поставил на стол кулаки. — Я ведь могу кабанов кликнуть, они тебя живо выпотрошат, не посмотрят, что святошка.

Вот же тварина. Понятно, что намеренно в игру затягивает, банальный катала, играть с ним — дело заранее проигрышное. Но если откажусь, он реально позовёт кабанов. Те наверняка в доле, поднимется шум. Если наёмники здесь, они меня быстро срисуют, сообразят, что их выследили. Короче…

— Ладно, хочешь сыграть, давай сыграем. Могу пиво своё поставить на кон. Сколько у вас вход, денье? Оно как раз денье стоит.

Нахрапистый заржал, дружки смех подхватили.

— Ну ты скажешь, монашек! За такую парашу — денье. Слышали? Да за денье шесть пинт20 положено. Шесть! А не одну. Кинула тебя Сисила, а ты и повёлся! — но тут же смилостивился. — Любит тебя Бог тебя, монашек. Так и быть, ставь на кон своё пойло.

Он подвинул ко мне стакан с кубиками.

— Кидай. И смотри, против твоей кружки я ставлю три денье. Три! Видишь, удача на твоей стороне, за пинту мочи — целых три денье.

— А что остальные поставят? — разыгрывая простачка, спросил я.

— Зачем нам остальные, монашек? Вдвоём сразимся, как на турнире. Ты и я, лоб в лоб, будто рыцари настоящие. Кидай уже.

Я потряс стаканчик и выбросил кубики на стол. Результат меня не беспокоил, первые два-три кона я выиграю. Стратегия мошенников, что в Средневековье, что в двадцать первом веке одна и та же: заманить, заинтересовать, дать почувствовать деньги и раздеть донага. Так что полчаса спокойствия я себе купил, дальше, если наёмники не объявятся… не знаю, что делать. Не детектив я, не разбираюсь в таких вопросах. Либо придётся искать их в другом месте, либо возвращаться в дом, не спать ночами, ждать нападения.

— Ты выиграл, выиграл, монашек! — радостно оскалился нахрапистый. — Имею право отыграться. Смотри, ещё три денье ставлю. Давай, метай кости. Удачливый, удачливый монашек.

Компания под лестницей зашевелилась. Здоровяк встал с табурета, перехватил поудобнее билль и направился к выходу. Следом поднялся мужчина в плаще, лампа осветила лицо.

Мартин!

Я уронил стакан с кубиками.

— Эй, осторожно! Руки дрожат от счастья? Бывает. Ну ничё, я сегодня добрый, позволю перебросить…

Нахрапистый продолжал что-то говорить, совал мне в руку стакан с костями, а я следил за Мартином. В компании громил он вышел из трактира, дверь хлопнула. Сдерживая нетерпение, я выждал минуту и встал.

— Погодь, монашек, — схватил меня за рукав нахрапистый. — Куда собрался?

Я оттолкнул его.

— Да отвали ты.

Толчок оказался слишком сильный. Нахрапистый слетел с табурета, неплохо приложившись затылком об пол.

— Сука, ты… ты на кого руку поднял?

Это послужило сигналом его приятелям. Они вскочили, в руке одного блеснул стилет. Изображать монаха нужды больше не было. Я стряхнул с головы капюшон, схватил кружку с пойлом и запустил её в голову любителя ножей.

— А ну назад дебилы малохольные!

Они попятились, нахрапистый, лёжа на полу, прохрипел:

— Что ж ты за монах такой?

— Какой есть, — не стал вдаваться я в подробности и, поглядывая на притихший в одночасье зал, вышел на улицу.

Стемнело настолько, что в трёх шагах хрен что увидишь. На небе только звёзды, но толку от них ноль. Нищий по-прежнему сидел возле двери. Дав время глазам привыкнуть к темноте, я сумел разглядеть его силуэт.

— Старый, сейчас компания вышла. Видел, куда направились?

— Ты, чё ли, молодой? — узнал он меня по голосу. — Видел, а как же. Только ты цену мою знаешь — денье. А иначе иди сам их ищи.

— С такими запросами ты богаче короля быть должен, — выдохнул я, но монету в поясной сумке нащупал. — Вот твоя плата, держи.

— Так в руку подай что ли. Я ж пощупать её должен.

Я сунул монету ему в ладонь.

— Щупай…

Нищий схватил меня за грудки, дёрнул на себя и одновременно сунул стилет к горлу. Я всем существом прочувствовал его холодное тонкое остриё.

— Не дёргайся, чистенький. Дыши ровно, и может быть тогда я тебя не обижу.

Голос уже не дребезжащий, а сила явно не старческая. Не отводя стилет от горла, он поднялся и толкнул меня к двери.

— Шагай.

Когда я вошёл в трактир, воздух содрогнулся от хохота. Согласен, глупо получилось. Уходил героем, а вернулся… Нищий не сразу понял, что вызвало смех, но к нему подскочила Сисила и громко в подробностях обсказала, что только что произошло. Нищий слушал, кивал, ухмылялся, потом кивнул кому-то:

— Обыщи его.

Меня обыскали, забрали клевец, стилет, сняли поясную сумку, бросили на стол. Нищий толкнул меня на середину зала, а сам принялся рассматривать добычу. По выражению лица было понятно: рассчитывал на большее.

— Что ж ты такой бедный, — проговорил он на растяг. — У Сисилы зубов больше, чем у тебя серебра.

Я прикрыл ладонью перстень и развернул его камнем внутрь. Удивительно, что его не заметили сразу, уж он точно стоит больше, чем всё барахло в этом трактире вместе с трактирщицей.

— Откуда серебро у бедного монаха?

— Ты не монах. Посмотри на себя: волосы до плеч, вместо рясы рубаха. Кому голову дуришь? Только дурак тебя за монаха примет. Но одежда хорошая, словно на меня шили. Заберу себе.

— Если только с трупа.

— Надо будет, с трупа сниму. Думаешь, не доводилось?

Наверняка доводилось, и не раз. Но просто так я себя всё равно раздеть не позволю.

Котта на спине промокла от пота. Вашу ж мать, так вляпаться! Какого хера я вообще сюда припёрся? Это настоящий притон — воровская малина. Здесь все свои и все заодно. Надо было на улице оставаться, присматривать за выходом, а лучше бы сидел дома, караулил ворота на пару с Гуго. Нет, вспомнил про инициативу. У кого инициатива, тот и побеждает. Победил, Дима Стригин?

А этот нищий явно в авторитете, вон как на него смотрят. Не ясно только для чего старичком-дурачком прикидывался, да ещё на собственном пороге. Голос подделывал, рожу сажей мазал. Не меня же пас, три часа назад я и знать не знал, что припрусь в это болото.

А братец мой Мартин… Стоп, я знаю, куда он направился! В наш дом.

Я задышал громко и часто, пот потёк по лицу ручьями. Мартин, четверо кабанов, два подсвинка-наёмника. Итого семь. А дома один лишь Гуго. Даже если он сидит и ждёт нападения, в одиночку всё равно не справится.

— Поплыл? — усмехнулся нищий, увидев, как я потею. — Только не обоссысь, не люблю обоссанное носить.

Огоньки ламп трепыхнулись от новой порции смеха.

— Слушай, — усилием воли я успокоил сердцебиение и тряхнул головой, веером разбрасывая вокруг себя пот. — Давай договоримся… Как к тебе обращаться?

Смех стал клокочущим, как будто я брякнул великую глупость. Нахрапистый вскочил с табуретки и, указывая на меня пальцем, завопил:

— Жировик, он даже не знает кто ты такой!

Так это и есть Жировик, пахан рытвинских? Неувязочка. Если он в курсе дел Мартина, то договариваться с ним бесполезно. Скажу, кто я, и он сделает всё, чтобы меня не выпустить, тем более живым. А если Мартин просто нанял громил, тогда шанс договориться имеется.

— Жировик, значит? Замечательно. Давай так, Жировик, ты меня отпускаешь…

Я сделал шаг к нему.

— Раздевайся и уходи, — под общий хохот развёл руками пахан. — Ты мне не нужен, а вот одежонка твоя пригодится. Сам носить не стану, Сисиле подарю.

— На Сисилу не налезет, — подхватывая его стиль общения, сказал я. — Проще купить холстину и обмотать её с ног до головы, а иначе по швам разойдётся.

Трактирщица схватила кружку и запустила в меня.

— Не тебе надо мной зубы скалить, крыса вонючая!

Я перехватил кружку в полёте, сжал её обеими руками.

— Осторожно, разобьётся. А она, между прочим, денег стоит.

— За денье десяток. Мне не жаль, хошь ещё одну брошу?

— Да, ты уж поосторожнее с Сисилой, — кивнул Жировик. — Это она мне позволяет над собой подшучивать, а ты для неё таракан. Вместо кружки нож прилететь может.

Я усмехнулся:

— День у меня сегодня неудачный. Сначала бесов изгоняли, потом сжечь пытались, теперь вот трактир. И это ещё не конец, так что хочешь ты или нет, но я отсюда выйду. Сейчас по городу семь поросят гуляют, и мне их надо на вертел насадить.

Пока я говорил, трактир вздрагивал от очередных порций смеха, словно я стендап-комик и вышел на сцену повеселить публику. Ничего весёлого в своих сегодняшних неурядицах я не видел, но если им хочется смеяться — пусть, главное, я сблизился с Жировиком настолько, что мог дотянуться до него.

— Слышали, братья? — хохотал он. — Хочу я или нет, но этот гусь выйдет…

Договорить он не успел. Николай Львович обучал нас не только фехтованию. По его мнению, поединок заключается не столько в умении владения оружием, сколько в способности использовать всё, что есть под рукой. В ход должны идти пальцы, ноги, голова, довороты корпусом, песок в глаза, насмешки, оскорбление. В драке правил нет. Схватил нож, бей ножом, схватил полено, бей поленом, нащупал болевую точку в менталитете — жми не останавливаясь пока противник корчиться не начнёт, короче, что есть, то и используй.

Я всадил кулак Жировику в печень, тут же дёрнул его за волосы, задирая голову вверх, сгрёб со стола клевец и приставил клювом к горлу. Неловкое движение — и только ошмётки полетят. Подхватившимся с мест ворам крикнул:

— Тихо, суки! Какая падла дёрнется, хлебать вашему пахану кровавую тюрю. Мы сейчас уйдём, и если всё будет нормально, никто не пострадает. Даю слово. Ты, — кивнул я катале, — хватай светильник, дорогу будешь освещать.

В трактире зависла тишина, смеяться никому больше не хотелось. Нахрапистый взял со стола светильник и молча направился к двери.