Рыжий: спасти СССР

Глава 8

— Без районного комитета делать что-то не стоит, — с сомнением сказала Настя.

— Вот через три часа ты меня с ними и познакомишь, — с весёлой улыбкой сказал я.

— Что прямо сегодня? Нет-нет, я не поеду. У меня членские, и отчёт я ещё не сделала… — Настя будто испугалась.

— Ну сколько можно? — в ленинскую комнату вломился Жека. — Настена, оставляй ты этого практиканта, пошли со мной!

— Дверь с той стороны закрой! — холодным тоном сказал я.

— Евгений Леонидович, мы с товарищем Чубайсовым уже почти договорили. Подождите за дверью, пожалуйста. Как освобожусь, я сообщу вам, — сказала Настя.

— Настёна, ты чего? Ты что — перед этим? Повелась на костюмчик? — недоумевал Жека, ища объяснение ситуации в доступных ему парадигмах мышления.

Конечно, куда уж таким крутым парням признать — это я сам некрасиво повёл себя с девушкой.

— Ни на кого я не повелась! — чуть не плача, выкрикнула Настя.

Ладно, закончим это.

— Поговорим? — спросил я, чуть подталкивая Жеку к выходу.

— А чего не поговорить? — осклабился мажор.

К счастью, действительно сразу вышел вместе со мной.

— Ну, и как комсомолку делить будем, рыжий? — ухмыляясь, спросил Жека, как только мы оказались с ним на коридоре. — Свалил бы ты на хрен с чужого пляж…

— Х-х-хе, — без замаха ударил я под дых мажорику.

Его согнуло пополам.

— Ты че скотина… — зашипел он.

Я вздохнул и схватил его за ухо.

— Слышишь, Жека?

— Ая-яй, отпусти, ухо оторвёшь! — заверещал он.

— Борзеть не надо. Пока у меня с Настей дела, ты вообще не отсвечиваешь, не мешаешь нам. Сунешься… Лучше не надо! — я оттолкнул его к стене и вернулся в ленинскую комнату.

Надеюсь, что этот товарищ хотя бы временно не будет отвлекать Настю.

На самом деле, с главной комсомолкой училища мне действительно повезло. Был бы на её месте кто-нибудь деятельный, с амбициями, мне бы пришлось крайне сложно не только договориться, но и вообще мирно сосуществовать с таким человеком. Вариант, что я нашёл бы себе энергичного соратника, рассматривается в последнюю очередь. Всё же специфика бурсы отпечатывается и на сотрудниках учреждения.

А Настю можно сделать своей ведомой. Как бы некрасиво это ни звучало, с ней как с пассивной фигурой мне будет удобнее. Нет, я не собирался её подставлять или доставлять малейший дискомфорт. Но мне легче внушить Анастасии Андреевне свою правоту. Девочка же явно растерялась от груза ответственности. Наверное, когда Настя только стала секретарём, то фонтанировала своими идеями. Вот только между идеей и её реализацией — часто тысячи километров, а порой даже пропасть. И она быстро поняла — она её не перепрыгнет. Притихла.

Ничего, этот потухший костерок я раздую — и нести к реализации мы будем уже мои идеи.

— Я соберу начальство, и мы еще поговорим, — бросил я Насте, вышел в коридор, осмотрелся, чтобы всяких Евгениев Леонидовичей не было, и направился на поиск руководства.

Через час мне удалось собрать руководство училища в кабинете директора. Не сразу откликнулась Марьям Ашотовна на просьбу обсудить некоторые детали моих предложений. Женщиной она оказалась обидчивой, как, видно, и властолюбивой. Но зато ей как раз хотелось взять свое и указать мне место уже при поддержке директора.

Вот и посмотрим.

— Настя, и ты туда же? Ну ладно этот, — Марьям указала в мою сторону.

— Мариям Ашотовна, не нужно обо мне говорить в третьем лице в пренебрежительном тоне. Вы же трудитесь в педагогике, вы элита общества. Неужели вам всем нравится работать в навозной яме? — жёстко сказал я, собираясь продолжить, но был перебит.

— Выбирай выражения! Кто ты такой, чтобы судить о нашей работе? — сказал директор, меняя свой скептический усталый вид на какое-то хилое подобие гнева.

— Ко мне на «ты» можно обращаться после моего разрешения, даже такой красивой и мудрой женщине, как Мариам Ашотовна. Давайте к делу, Семён Михайлович, хорошо?

Директор что-то пробурчал, но под нос, а я продолжил.

— Я предлагаю варианты, как можно улучшить работу. Если есть конструктивное предложение или указание на мою неправоту, по существу, говорите. Так вот. Разве это нормально, что дежурный по общежитию должен применять свои боевые навыки для того, чтобы урезонить наших учащихся? Предлагаю не доводить до этого — я предлагаю профилактику правонарушений и преступлений.

Наступила пауза, мяч был на стороне администрации. Кроме Михаила Семёновича и Марьям Ашотовны в кабинете был ещё и заведующий по производственному обучению. Это был уже явно старичок, который мало реагировал на внешние раздражители, в том числе и на наши споры. Казалось, он вот-вот захрапит, несмотря на накалившуюся обстановку в кабинете директора. Какой-либо инициативы от него ожидать не стоило, но оно к лучшему. Хватит мне яростного сопротивления и от знойной армянской женщины, ну и директора, чей покой я посмел нарушить.

— Настя, я запрещаю тебе отправляться с этими идеями в районный комитет Комсомола, — строго заявила Марьям Ашотовна.

Настя несмело вздёрнула указательный палец, будто собиралась заговорить, но тут же поникла.

Казалось, что моё поражение неизбежно. Я работаю всего лишь без года неделю, кажусь для всех собравшихся выскочкой, кто меня будет слушать? Но были и другие аргументы, и наиболее эффективны они были как раз для людей старшего поколения.

— Я вас не вполне понимаю. Вы что, выступаете против линии нашей партии, лично против Леонида Ильича Брежнева? Или против первого секретаря обкома Григория Васильевича Романова? — я демонстративно упер руки в боки, и обвел всех строгим взглядом. — Разве они не ратуют за то, чтобы навести порядок в ПТУ? Разве нет указаний усилить, улучшить систему профессионально-технического образования?

«Ну уже… Давайте… Пусть сработает триггер страха — вам же не хочется прослыть „врагом народа“, или непоследовательным проводником идеи партии?» — думал я.

— Но вы уж так-то вопрос не ставьте, — переглянувшись с Марьям Ашотовной, неуверенно, даже слегка заискивающе проговорил директор. — Мы всемерно за новые идеи. И готовы поддержать линию партии….

— Бесспорно. Будем улучшать, — перебила завуч с укоризной посмотрев на директора. — Но тогда на вас коллектив, который нужно будет ещё убедить делать то, что вы предлагаете! Попробуйте! Это вам не языком молоть!

Из её уст это было не согласие и не предложение — скорее, издёвка. Не сдаётся баба.

— А если я буду всё это делать, то чем будет заниматься руководство нашего училища? — я изогнул бровь, сохраняя невозмутимое выпадение лица. — Я же не прошу вас сделать всю ту работу, которую я предлагаю. Сам буду её делать, товарищи помогут, комсомол подскажет и поможет. Если нужно будет, пойду за советом к старшим товарищам, то есть в партийные органы. Вы же видели в моём деле, что я кандидат в члены партии.

Все напряглись — они прекрасно всё поняли. Из моих уст звучали сейчас выстрелы тяжелой артиллерии. Я грозился потрясти тот мирок, который собой представляло ПТУ. Тут никто не хотел привлекать на себя лишнее внимание, живя по простому принципу: подальше от начальства, поближе к столовой.

Кстати, насчет столовой. У меня может появиться рычаг воздействия и на Ашотовну, и на Семена Михайловича. Все знали, и баба Даша, и кумушки в общежитии, что столовая делится «добычей» с ними, чтобы не беспокоили и давали и дальше тягать продукты домой. Недаром набор в кулинарные техникумы самый жесткий. Все стремятся стать поварами, и это при том, что зарплата у них мизерная. Мол, на кухне ни сам, ни семья голодать не будет.

— У вас ничего не получится, молодой человек. Что это за предложение, чтобы кружки и секции работали до восьми вечера каждый день, кроме воскресенья? — сыпала скепсисом Марьям Ашотовна. — Кто будет работать в такое время?

— Я сам готов работать, за идею. Поговорю со Степаном Сергеевичем Конопелькой. Спортивные игры, дзюдо… Мы можем многим заинтересовать наших учащихся. На этих занятиях будем воспитывать, чтобы меньше пили или вовсе бросали это дело. Они, поверьте, будут возвращаться домой или в общежитие без задних ног, уставшие, но довольное собой, — я посмотрел на собравшихся. — Разве не это главная цель воспитательного процесса, чтобы у нас не было правонарушений и преступлений? Чтобы растить достойных людей с пониманием о здоровье, труде и спорте?

— Так-то оно так, — заметил директор, почти не сводя взгляда со своего завуча. — Но вам все же надо думать более стратегически что ли… вот как в шахматах. Можно на старте половину доски соперника перебить, а потом бац — и тебе мат поставят!

Не думаю, что эти взгляды Ткача — следствие силы привлекательности Марьям Ашотовны, что директор в неё влюблён. Скорее всего, именно завуч и обладает всей полнотой власти при шахматисте-директоре. Он просто-напросто самоустранился, отбывает свои рабочие часы. Всё ведь как-то идёт? Ну и отлично.

Чем больше я смотрел на них, тем чётче это понимал. Полнота власти, значит… и у меня созрела идея.

— А давайте так, Семён Михайлович… Раз вы считаете, что я не вижу стратегии, то готов доказать обратное. Я сыграю с вами в партию в шахматы. Если выиграю две из трех, то вы всемерно будете помогать мне — или не мешать. Ну, а в случае моего проигрыша, обещаю, я отступлюсь, — сказал я.

И тут же заметил, как загорелись глаза у

директора.

— Пф-ф! Ребячество! — заметила завуч.

— Ну отчего же, Марина, пусть Семёнович покажет юнцу, что яйцо курицу не учит, — подал свой голос до того дремавший заведующий производственным обучением. — У нас Семенович как ни крути кандидат в мастера спорта!

Директор промолчал, но самодовольно хмыкнул. Не знал, что он кмс… но тем интереснее.

— Я в этой глупости не участвую. Что же до остального, я поддерживаю политику партии и прекрасно понимаю, что делает Первый секретарь Обкома партии Григорий Васильевич Романов, — Марьям Ашотовна посмотрела на меня. — Идеи, предложенные вами, это всё лишь теория. Слова. Попробуйте реализовать их на практике. Думаю, что наши сотрудники в более доступной форме объяснят вам, кхм… несостоятельность предложений. Хотя вы сами только что подписали себе приговор!

Женщина встала и направилась к двери. Нет, не просто пошла — она вальяжно, виляя бёдрами, поплыла.

— Непременно поговорю с сотрудниками. И буду ссылаться на то, что вы не против решений Первого секретаря Обкома, — сказал я вслед ей.

Завуч только фыркнула, резко открыла дверь и не менее резко её захлопнула, покидая кабинет.

— Ну что, партейку? — спросил я.

— Я, пожалуй, пойду, — неуверенно произнесла Настя.

Ей явно было крайне некомфортно участвовать в этом кабинетном споре — почти рестлинге.

— Анастасия Андреевна, а подождите, пожалуйста, меня. Сыграю — и мы с вами обсудим поездку в районный комитет комсомола. У меня дома есть подготовленная документация по всем тем предложениям, которые я озвучивал. Всё же завтра нам с самого утра нужно будет ехать в комсомол, — говорил я, уже расставляя фигуры.

Директор оказался не простаком в шахматах. «Детский мат» поставить ему не получится. Однако в прошлой жизни мне приходилось играть с серьёзными спортсменами-шахматистами, чтобы понять, что всё же до гроссмейстера я не дотягиваю.

Так что, выстроив свою тактику от сицилианской защиты, я постепенно, но продавливал директора. Видимо, Семён Михайлович считал себя большим специалистом в шахматах. При этом игрок-любитель забыл одну очень важную истину в игре — никогда не нужно раздражаться, нервничать, а вот что стоит сделать — так это сконцентрироваться и быть хладнокровным. Эмоциональный порыв может вмиг стереть все расчёты, проделанные даже на три хода вперёд. Мне удавалось проанализировать игру до восьми ходов вперёд, чего оказалось достаточно.

— Шах и мат, — сказал я через несколько минут и поправил воротник своей рубашки.

Было несколько душновато, или же это напряжение партии так сказалось, но у меня даже немного закружилась голова и взмокла спина.

— Неожиданно! — даже с некоторой радостью сказал директор. — С вами интересно играть.

Он уже не нервничал, а смотрел на меня с особым интересом. Мои предположения о том, что Семён Михайлович Ткач меряет человека, скорее, по тому, как человек умеет играть в шахматы, оправдывались.

— Я хотел бы разобрать эту партию. Особенно удивительным был ваш гамбит на слоне, — говорил Семён Михайлович с подчёркнутым уважением.

— Обязательно, Михаил Семёнович, мы найдём время, чтобы разложить эту партию, а также сыграть ещё не одну. Признаться, такого достойного соперника я давно не встречал, — сказал я, нисколько при этом не лукавя.

— В вашем возрасте, молодой человек, это и немудрено. Сколько вы могли среди молодёжи найти достойных шахматистов? Время нынче не то, Советский Союз того и гляди, но слетит с шахматного пьедестала, — заметил заведующий производственным обучением, до того пристально наблюдавший за нашей партией.

Я и забыл, что он тут остался.

— Время, когда спор о чемпионстве на мировой арене будет вестись только между советскими людьми, ещё долго не закончится. Советские шахматы непобедимы, как и наша Родина в целом, — сказал я, и старичкам мои лозунги понравились.

Настя встретила меня в дверях. Девушка смотрела на меня чуть ли не влюблёнными глазами.

— Как тебе удалось с ними договориться? — удивлённым голосом произнесла она. — А Марьям-то как зыркала на тебя, аж у меня мурашки были.

— С ними ещё ладно, вот как нам избежать гнева коллектива, — усмехнулся я.

— Поговорим! — в наивной уверенностью сказала главная комсомолка и первая красавица ПТУ.

Договорившись с Настей завтра с самого утра встретиться у входа в училище и поехать к секретарю райкома комсомола, и о том, что она позвонит ему и предупредит о нашем визите, я стал расхаживать по училищу, словно неприкаянный.

У меня ещё не было своего уголка, аудитории, которая была бы закреплена за мной. Почти каждая аудитория здесь имела ещё и свою подсобку, где можно было бы закрыться, хоть самовар поставить да попить чай с баранками. И сейчас я бы воспользовался подсобным помещением, чтобы перекусить. Есть хотелось неимоверно. Предполагаю, что многие преподаватели и мастера производственного обучения именно таким образом и проводят свой досуг во время рабочего дня, а то и во время уроков.

— Вот вы где! — выкрикнула Марьям Ашотовна, увидев меня на третьем этаже учебного корпуса. — В мой кабинет проследуйте!

Я спокойно пошёл на второй этаж, где среди учебных аудиторий размещался и кабинет завуча.

— Вы назначаетесь куратором одной из групп станочников широкого профиля. Это группа первого года набора. Вам надлежит лично принимать дела в приёмной комиссии. Вот и начните заниматься тем, что вы предложили в кабинете директора, со своей группой. Мастера к группе прикрепим позже, — завуч посмотрела на меня взглядом волчицы. — Такой симпатичный парень, а ведёте себя… Нельзя так в коллективе.

При этом она ткнула в меня какой-то стопкой бумаги.

— Я хочу и буду работать. Я не просиживать штаны сюда пришёл. Да и как тут не работать, когда такие женщины у власти, — сказал я, взял у неё из рук десяток листов, исписанных от руки, и вышел в коридор.

Марьям Ашотовна, которую за глаза, а порой и открыто, называли Мариной, передала мне должностную инструкцию. Я должен был преподавать в ПТУ историю и экономику марксизма-ленинизма. Что ж, предметы вполне мне известные, может, только немножечко стоит ещё позаниматься изучением плановой экономики. В прошлой жизни я всё-таки имел незаконченное второе экономическое образование.

В девяностые годы, сразу после развала Советского Союза, у многих очень остро стоял вопрос о том, что делать дальше — и я тут был не исключение. Следователи ОБХСС очень скоро были поставлены в весьма жёсткие условия. Казалось, что в тот момент, когда в стране совершались наиболее подлые и циничные экономические преступления, когда всякие рыжие и танцующие пьяными в Германии врали и начинали расхищать наследие Советского Союза, экономических преступлений и вовсе не было.

Так, во всяком случае, выходило из распоряжений сверху.

Так что мне было предложено быть простым следователем. Между тем старшие коллеги по цеху, неплохо зная внутреннюю кухню цеховиков и различные схемы расхищения социалистической собственности, уходили в бизнес. Используя связи тех, от кого на закате советской империи брали взятки, устраивались товарищи, становящиеся господами, хорошо, сытно.

Звали туда и меня — успели оценить мою работоспособность и желали прикормить знающего специалиста. Ну, а я, искренне считая, что без образования соваться в бизнес можно только, если быть высоким начальником, при этом ничего не делать, пошёл учиться. Три года отучился на экономическом факультете одного частного ВУЗа, а потом ушёл оттуда. Преподаватели, перешедшие институту по наследству от советской системы образования, только-только начали разбираться, в чём смысл капиталистической экономики, тщательно выискивая всё то, за что можно было ругать экономику плановую.

В бизнес я так и не пошёл — даже в девяностые годы нашлись те люди, которые хотели хоть как-то бороться со многими экономическими преступлениями. Так что я стал востребованным, пусть и за всё ту же мизерную зарплату. Потому-то преподавать теперь я смогу, хватит знаний. Вот в институте было бы намного сложнее — там всё же иные требования.

— Пойдем, поговорим! — когда я уже собирался уезжать домой, меня окликнул Жека.

— Есть о чём? — спросил я, не особо желая в конце рабочего дня устраивать разборки.

— Пошли в спортивный зал! — не унимался физрук.

Да, я узнал, что ухажёр Насти преподавал в училище физическую культуру. Правда, как по мне, так он особо на спортсмена не походил. Да и закончил он техникум по профилю училища — но отрабатывал распределение физруком. Евгений уже куда-то переводился, закончив свою отработку. А впрочем, и мне Ткач спокойно предлагал дать открепление от отработки. Правда, это предполагало, что я должен был пройти повторное распределение.

— Ты предлагаешь драться? — спокойно спросил я, когда мы пришли в спортивный зал, находящийся на втором этаже, над столовой.

— Отстань от Насти, рыжий. Она моя! Я ее обхаживал полгода — и, когда уже все на мази, появляешься ты, — сказал Жека.

— Значит, так… Чья Настя — решит она и тот, кто будет претендовать на ее руку. А ты просто испаришься. Сколько тебе осталось отрабатывать? Месяц, потом в отпуск — и всё? — я жестко и холодно посмотрел прямо в глаза мажору.

— На! — попытался он меня ударить.

Все же кулак ревнивого Отелло черканул по моей щеке. Я сделал шаг назад, разрывая дистанцию, и после, едва Жека рванул на меня, ударил прямой ногой ему в живот. Тут и бить не нужно было, мужик сам налетел на удар.

Жека скрючился.

— Ты меня должен услышать, если только не хочешь сократить себе жизнь, — сказал я, пнул ревнивца по ребрам и пошел прочь.

Встреча закончилась быстро, но осмотреться я успел. Нужно будет обязательно перепроверить материально-техническую базу спортивного зала. Вроде бы, матов тут достаточно, чтобы соорудить подобие татами. Крючки есть, чтобы груши подцепить, правда, канат нужен будет — и груши сильно раскачиваться станут, но не до жиру. А так я даже две штанги увидел с блинами, гири… Что-то должно быть обязательно и в подсобке. Так что организовать секцию по дзюдо можно. Хотя я бы предпочел карате, но это нельзя, пока нельзя.

Завтра последний рабочий день трудовой недели, многое нужно успеть, ну а выходной я хотел провести так, как и должно — отдохнуть. И хорошо бы с Таней. Странное это ощущение… А ведь мне хочется с ней увидеться. Романов я не планировал, но… Гормоны молодого и здорового тела умеют бороться со зрелым сознанием и разумом? Да и Танюша неплохая же, даром что светленькая, а я всегда предпочитал темненьких. Ну да сам хорош — рыжий. Да Тане за то, что рыжего не сторонится, еще молоко за вредность давать должны.

— А вот и он! — выкрикнул отец, когда я вошел в квартиру. — Что, подлец, подставил своего брата? Как не родной! Так и мне ты не родной тогда!

— Аркаша, ну как так можно? — уже рыдала мать.

— Что происходит? И да, я рад, что вы вернулись, — опешил я.

Приехали родные с «югов» — и вместо приветствия сходу затевают скандал. Неожиданно. В таких случаях человек всегда начинает вспоминать, где и когда он сделал что-то плохое, за что его ругают. Я знал точно, что ничего особого, что могло бы взбесить отца, я не сотворил. Ну не из-за еды же (всё-таки мы тут вдвоем столовались) он так взбеленился!

— Отец, прежде чем кричать на меня и доводить до слез маму, объяснись! — потребовал я.

— Я? Это ты должен объясниться, куда влез и чем занимаешься, что тебя сорвиморды дожидаются у парадной! — выкрикнул отец. — И этот твой синяк! Сам вляпался, так не смей никого приплетать!

В голове пазл сложился, но вот рассказывать о своих догадках… А почему бы и нет.

— С меня требовали, чтобы я договорился с тобой, отец, о норковой шубе, чтобы ее после обменять на джинсы и еще какие-то шмотки. Я отказался, — сказал я, раздеваясь.

— Так и надо было меняться! Но брата подставлять… Мое терпение лопнуло, — зарычал, словно зверь, Аркадий Борисович.

— Никого я не подставлял. И прекрати со мной говорить в таком тоне! — резко сказал я.

Из комнаты вышел мой младший брат.

— Они спросили, Чубайсов ли я. Я ответил, что, да. И тогда бить стали. А потом еще три пары джинсов забрали, вельветовый пиджак и футболок восемь штук, — жаловался Артем.

— Правильно, что дали. Начал фарцевать? — уже я выкрикнул на брата.

— Сам ли давно стал правильным? — вызверился на меня и брательник, ставший смелым в присутствии отца.

Мы нечасто пересекались с Артемом. Он укатил в стройотряд и вернулся только перед самым отъездом родителей на Юг. Они его и взяли с собой. И вот к нему, я, посторонний человек для этой семьи, не испытывал ни малейшей привязанности. Более того, Артем, как младший, вел себя высокомерно и прикрывался авторитетом отца, слушаясь его во всем. Во всем, но как фарцовка может быть ровней людей, таких как мой отец, преданный Родине? И ведь не осуждает он своего младшего сына.

— Ты изменился… Пошел против меня, не захотел оставаться в институте. Иди на вольные хлеба. Завтра же и иди! — сказал отец и направился в зал.

— Ты прав, отец. На вольные хлеба. Завтра же и отправлюсь, — сказал я.

Честно говоря, это было мне на руку. Я давно обдумывал, как уйти из родительского дома.

— Да куда же ты отправишься? — спросила заплаканная мама.

— Все будет хорошо! — сказал я и пошел в комнату, которую пока что, эту ночь, мне придется делить с братом.

Родители всё переругивались, мать пыталась урезонить отца, но патриарх был непреклонен. Наверняка он ожидал моего раскаянья, что я приползу на коленках и стану вымаливать прощение. Нет, баста. Я должен идти своей дорогой самостоятельно. Это мой выбор, мой путь.

Система профессионально-технического образования была хороша в том, что тут можно без особых усилий найти себе временное жилье. Стоящее на балансе ПТУ-144 общежитие позволяло расселять сотрудников без особых проблем. Я уже знал, что в нашем общежитии проживает как бы не четверть от всех работников, если не брать в расчет технический персонал. Могу пожить и я. Благо пустовали не только комнаты, а даже целые блоки. Для Ленинграда, города с большими сложностями с жильем, это очень достойное жилище.

— Что, маленький мальчик, получил по лицу, так уже и в кусты? — все же не выдержал я и спросил у своего братца.

— Поделом тебе. Нужно слушать отца. Это ему еще Софа Абрамовна не рассказала о том, что ты в квартиру баб водил. А мне рассказала, вот так! — высказался брат.

— Похвально, Павлик Морозов. Предательство во имя идеи. Только Павлик предал своего отца — классового врага, а ты вот брата, — сказал я и более уже не встревал в разговоры с родственничком.

— Ты уходишь? — спросил меня отец, когда я вечером прощался с семьей, уходя в общежитие.

— Да, отец, как ты и хотел, — отвечал я, ожидая, все же, что сейчас Аркадий Борисович проявит благоразумие и попробует отыграть всё назад.

Всё-таки как родитель он должен был попробовать.

— И куда? — поиграв желваками спросил патриарх семейства.

— В общежитие, — не стал скрывать я.

Я уходил спокойно, что не свойственно молодости. Собрал свои пожитки, взял немало вещей из тех, что модные и куплены с рук. Молодость могла бы капризничать, рвать и метать, отказываться от подарков и одежды — мол, ничего мне от вас не надо. Я не стал поступать импульсивно.

— Одумаешься, возвращайся! — сказал отец и, постояв еще с полминуты и ничего от меня не дождавшись, пошел в зал.

Мамы не было дома, она пошла в магазин. Кстати, даже непобитым братец в магазин не ходил, как, впрочем и меня оградили от такой обязанности. Всё мама…

Я подхватил сумку. Здравствуй, новая, действительно самостоятельная жизнь! Тане нужно только будет позвонить, сказать, где меня искать, а то ведь она грозилась завтра вечером зайти