Сделай сам 3

Глава 4 Все, что ни делается… ведет к депрессии. Часть 1

Вот уж не думал я и не гадал, что мне вновь придётся махаться врукопашную со всякой дворовой шелупонью, в очередной раз отыгрывая этакого очень-очень злого Бэтмена.

А, поди ж ты! Вынудили, сволочи! Что называется, словами делу помочь не удалось и в ход пошли иные доступные аргументы. Физические!

Я хоть и старался поддерживать своё тело в приличной кондиции, да и от драк никогда не бегал, но уж точно не являлся мастером кулачного боя. А в последние годы и вовсе никакой практики не случалось в моей жизни. Стрелять — стрелял, а вот сходиться нос к носу с кем-либо не приходилось. Тут и аукнулось сие упущение сполна.

— Н-на! — попытался влепить мне в скулу свой кулачище заросший бородой мужик, к которому у меня имелся ряд вопросов, и которого после пары дней поисков нам вышло отловить на задворках одного из наших доходных домов.

Как можно было понять, едва начавшийся разговор у нас не задался практически сразу, после чего в ход пошли кулаки.

— Ух! — это уже я выдохнул, едва успев прикрыть голову согнутой в локте рукой. В этот импровизированный блок и прилетел сумевший покачнуть меня удар.

Попытка провести в ответ джеб, на удивление, увенчалась успехом. Вот только лицу, в которое врезался мой кулак, казалось, было наплевать на это.

Причём именно лицу, а не человеку!

Уж больно много следов былых драк оно несло на себе. Нос был сплющен в районе переносицы, да вдобавок заметно свёрнут набок. Левой брови практически не существовало, столь сильно её сбили когда-то. А правая колосилась волосками лишь наполовину, опять же явно пострадав давно от чьих-то кулаков. Причём не единожды! Зубов опять же наблюдался явный недостаток в воняющей гнильцой и чесноком пасти.

Потому мой не сильно мощный «спортивный» удар оказался проигнорирован вчистую, и в моё левое ухо тут же прилетела знатная оплеуха. Противник ведь — не груша, не стоял на месте так-то. И шустро бил в ответ. Подлец такой!

Да-а-а… Кулаками махать — это тебе не из пистолета стрелять. Тут надо чётко осознавать свои физические возможности с кондициями, чтобы рассчитывать на достойное выступление.

Я, как тут же выяснилось, их не знал в потребной мере. Ну, или же самонадеянно полагал вполне себе достойными. Зазнался, зазвездился, короче говоря. Потому и полетел кубарем на землю. Больно уж рука у моего визави оказалась тяжёлой. Хотя бил тот уж точно не профессионально, а размахивая своими граблями откровенно по-деревенски. Разве что в кулак перед ударом не плевал. Но мне, увы, и этого хватило.

— Держите его, братцы! Уходит! — выкрикнул Иван — один из моих бойцов, так сказать, последнего набора.

Помотав головой, чтобы прекратить возникшее было головокружение и противный звон в пострадавшем ухе, я только и смог понять, что вчистую слил наш первый и единственный раунд «активных переговоров» с этим мрачным мужиком, после чего в дело вступили мои телохранители, до поры до времени маячившие в сторонке. Не хотел, блин, нагнетать атмосферу изначально. Для чего оставил их поодаль. За что и поплатился, дурачок.

И, походу, пора мне уже отказываться от этой практики. Пусть лучше вечно нависают над душой, но находятся всегда рядом. Так поспокойней будет жить и им, и мне.

— Хэк, — лихо разогнавшись, влетел в мощного, но тяжеловесного, улепётывающего мужика не менее тяжеловесный, но более шустрый Михаил — из числа моих «старичков» со спортивным прошлым.

— А-а-а! Кха! — а это уже донеслось до нас со стороны беглеца, не пожелавшего общаться с нами тет-а-тет. Именно с такими звуками он и встретился с землёй. — Убивають! — едва только рухнув, буквально взвыл он чуть ли не фальцетом, что никак не вязалось с его внешним видом.

Вот честное слово! Человек может покинуть деревню, но деревня уж точно не покинет человека. И знаменитая крестьянская прижимистость уже не первый год доводила мама́ буквально до белого каления. Она ведь у нас в семье была ответственна за весь жилищный фонд. Оттого и сталкивалась с этим делом на постоянной основе, параллельно выслушивая жалобы дворников и наших управляющих домами.

Желая облагодетельствовать простой народ созданием для него достойных условий проживания, мы не до конца учли все статьи имеющегося жилищного законодательства империи. Ну и жуликоватости отдельных персон.

Как очень скоро выяснилось, по законам Российской империи квартиросъёмщик имел полное право без дозволения рантье, то бишь нас, пересдавать арендуемую жилую площадь бессчетному числу субарендаторов. Иными словами говоря — создавать полноценные ночлежки с трехуровневыми нарами в наших квартирах. И даже организовывать натуральные бордели в них! Чем многие рабочие из числа вчерашних крестьян, кому сильно повезло снять в наём наши недорогие социальные квартили, уж больно сильно принялись грешить. Не в тех домах, куда мы заселяли изначально именно своих рабочих, а в последующих, что шли под заселенье всем желающим.

В результате, эти новенькие дома очень споро превращались в какие-то бомжатники с повсеместно выбитыми стёклами подъездов, стыренными лампочками и даже выдранной медной проводкой. А нормальные жильцы, помучавшись с полгода-год, в конечном счёте принимались подыскивать себе иные варианты мест проживания, тем самым освобождая свои квартиры для устройства очередных хостелов самого низкого пошиба! Что мама́ уж точно не устраивало. Да и нас всех остальных — тоже. А полиция при этом лишь руками разводила — мол, имеют право по закону. И хоть ты тресни! Даже взятки не помогли разрешению ситуации. Опасалась полиция лишний раз трогать мастеровой люд после почти трех лет революционных волнений. Даже если повод имелся!

Квартиры при таком подходе, понятное дело, в одночасье разворовывались, засерались всякой грязью с нечистотами и вдобавок заселялись на постоянной основе всевозможной насекомой живностью, бороться с которой не имело никакого смысла, так как эту «армию членистоногих» жильцы пополняли ежедневно.

Особенно страдали туалеты с ванными комнатами, которые никто из съёмщиков койко-места не считал нужным вычищать своими силами. Кое-где фаянс, ежели не был украден, пардон за подробности, совершенно скрывался под толстым налётом говн. В иных же квартирах на месте скомунизженного унитаза оставалась торчать просто труба, в которую человеку следовало попасть при оправлении своих естественных физических надобностей, а после протолкнуть всё вышедшее из него палочкой куда-то вглубь, чтобы оно упало ниже.

Короче говоря, промахивались в этом деле многие, отчего по всей квартире, парадной и дому стояла не выветриваемая сногсшибательная вонь общественного туалета.

А кое-кто специально этим делом занимался, скумекав, что нормальные жильцы со временем съезжают и можно на освобождающейся площади ещё поднять деньжат.

И нынешний «клиент», как раз был из таких вот деятельных деятелей, что почитали себя сильно вумными.

— Ну что, набегался, болезный? — поднявшись с земли, я подошёл к лежащему на земле мужику, который глазами загнанной в угол крысы взирал исподлобья на меня и моих людей.

— Не смей меня трогать, барчук! Я свои права знаю! Я закон не нарушал! — прорезалось в нём резко желание продолжить наш было прерванный ударом кулака разговор. — А коли тронешь, тебе же худо выйдет! Иль запамятовал уже, как всего год назад вы все на цыпочках ходили, да боялись в сторону нашего брата смотреть! — напомнил он мне о волнениях народных, да стрельбе, что весьма часто раздавалась на улицах столицы вплоть до середины 1907 года. Причём стреляли-то тогда не в воздух, а всё больше в зажиточных граждан. Когда из революционных побуждений, а когда и с целью ограбления. Вот и стращал теперь меня этот кадр, видимо, надеясь взять на испуг.

Вообще, он такой непонятливый был у нас отнюдь не первым. Дело пару тройку раз уже доходило до того, что мне с моими ребятушками приходилось отлавливать по тёмным подворотням особо самоуверенных уникумов, да пересчитывать им ребра с параллельным чтением нотаций о необходимости проявления уважения к чужой частной собственности.

По-другому банально не понимали! Слова проносились мимо их ушей со скоростью гиперзвука, не затрагивая мозг. Деньги просто застилали им глаза! Вынуждали вот работать вечерним офтальмологом на добровольных началах. Будто у меня других дел мало!

А после сеанса «мануальной терапии» именно такие — отметеленные нами сволочи, шепчась по углам, ещё активно жаловались недалёкому народу из числа только-только приехавших на заработки, что баре совсем оборзели. Сами типа зарабатывают несметные барыши на сдаче жилья простому люду и живут с этих средств припеваючи, а трудовому человеку запрещают честно заниматься тем же самым. В общем, разжигали классовую ненависть. Кто сдуру и затаённой обиды, а кто и специально раскачивал общество.

Об этом я знал точно, поскольку информаторов из числа местных жителей у меня за многие годы набралось изрядно. Деньги на их подпитку требовались небольшие. А вот слухи они порой доставляли дюже интересные.

И как прикажете после такого продолжать делать людям что-нибудь хорошее? Ведь всё желание побыть социалистом пропадает, когда сталкиваешься с толпой внушаемых и откровенно недалёких обывателей, живущих лишь своим микроскопическим мирком и не желающим увидеть всю картину в целом. Пусть хотя бы в масштабах одного своего дома! Ведь эти даже гадили прямо там, где жили!

Нет, это не Великая октябрьская революция создала Шариковых. И уж, конечно, не профессор Преображенский. Шариковы существовали в огромных количествах задолго до того. Просто не имели нынче Маузера в руках и кожаных тужурок с мандатами в карманах. Да и маскировались удачно под обычных людей. Поправочка! Под обычных жуликоватых людей.

Но бедных подвальных котиков уже не первый год вовсю душили в промышленных масштабах, выделывая из их шкурок шапки с муфтами. Нелегально, конечно. Ведь выдавали их впоследствии при втюхивании лохам едва ли не за бобров.

Впрочем, индустрия подделки мехов в России вообще и в Санкт-Петербурге в частности цвела и пахла, как весенний луг. Образно выражаясь. Ведь запахи в занимающихся подобным делом подпольных мелких мастерских витали соответствующие. Однако же на этом деле всякие мошенники ежегодно поднимали миллионы рублей чистой прибыли! Побольше, чем все производители паровозов вместе взятые! Вот так-то, ё-моё! И думай после этого, чем выгоднее заниматься, блин.

Я бы не удивился, узнав, что этот, лежащий перед нами, перец также промышляет чем-то подобным. Типаж, знаете ли, соответствовал на все 100% своими воззрениями и поведением.

— Да кому твоя жалкая жизнь нужна, чтобы руки о тебя ещё марать, — показательно сплюнул я ему под ноги. — Не думай о себе слишком много. Ты всего лишь мелкая тля, что решила, будто имеет право мешать жить другим действительно нормальной и достойной жизнью.

— Да я жильё даю народу! — с чего-то вдруг воспрянул духом этот «боевой крыс», даже слегка подавшись ко мне в попытке привстать на согнутых локтях, но тут же был возвращён в прежнее положение моими не дремлющими более телохранителями. Точнее лёгкими тычками их ног.

— Нет, паря. Тут ты что-то явно путаешь. Это мы, моя семья, даём жильё народу. А такие, как ты, паразитируя на нашей добродетели, низвергают народ до состояния безропотной скотинки. Ибо то, во что в итоге превращаются квартиры, иначе чем хлевом назвать никак нельзя. И знаешь, что особо некрасиво получается при этом? — присев на корточки, я вопросительно взглянул ему в глаза. — Все шишки за жуткую антисанитарию и прочее непотребство городские власти скидывают на голову моей семьи. Тогда как нам, хочешь — верь, хочешь — нет, вообще некогда заниматься ещё и этими мелочами. Но и проигнорировать их никак нельзя. Всё ж государство! Понимать надо!

— И…? Что теперь? — переварив таки своим мозгом мои слова и поджав губы, отчего его бородища заметно встопорщилась, поинтересовался наш нечистоплотный на руку арендатор.

— Теперь ты найдешь для всех своих жильцов новые места проживания за те же деньги, что сам с них брал. Договоришься с ними всеми о переезде. Произведешь за свой счёт ремонт во всех разгромленных ими квартирах и после этого расторгнешь договора аренды, — спокойно проговорил я, хотя хотелось просто дать с ноги по этой наглой роже. Тут, что называется, сразу было видно — не пойдёт на «сделку со следствием». Скорее выкинет чего такого нехорошего.

И, о чудо, мои мысли подтвердились какую-то минуту спустя.

Сперва тот, вроде как, удручённо кивнул, сдаваясь под напором наших аргументов. Потому, позыркав в нашу сторону угрюмо, потихоньку и как-то даже степенно поднялся с земли. Сделал вид, что отряхивает свой пиджак. А сам тем временем сунул руку в карман и, на удивление быстро выхватив револьвер, выстрелил в меня и Мишку. В Ивана выстрелить уже не успел, тот, хоть и с опозданием заметным, но среагировал-таки на опасность и вдарил со всей дури кулаком прямо в челюсть стрелку. Да так удачно вдарил, что челюсть хрустнула, а сам мужик мгновенно поплыл и осел на землю. Потому третьего выстрела у него не вышло.

Но нам двоим хватило и уже свершившихся. Хватило не чтоб отдать Богу душу. А чтоб принять решение по данному не пробиваемому словами организму.

Спасибо моей лёгкой паранойе и чёткому пониманию для чего необходим бронежилет. Поддетые под пальто анатомические кирасы, выполненные на заказ по нашим меркам из 3-мм стали Гартфилда, успешно сдержали свинцовые пули, выпущенные из дешёвого 9-мм короткоствольного револьвера.

— Что с этим делать? — закончив отрабатывать ногами по уже даже не воющему телу, поинтересовался заметно запыхавший Михаил. И это, блин, телохранитель! Ё-моё!

Вместо того, чтобы оберегать меня от действий возможных сообщников этого доморощенного стрелка, он принялся остервенело месить того ногами, совершенно не обращая внимания на окружающее пространство. И как с таким вот людьми оберегать своё жилище с жизнью? И этот ведь один из лучших у меня на службе! Мрак! Как есть мрак!

— Придётся показательно наказать этого урода, — слегка кривясь от небольшой боли в пострадавшем боку, в который угодила пуля, принял я решение. — Чтоб прочим неповадно было. Да и урок всем этим самым прочим будет на будущее. Пусть боятся, стервецы.

— И? Делать-то чего? — потребовал мой человек более точных инструкций.

— Вяжите его и тащите в машину, — развернувшись, направил я свои стопы к нашему оставленному в стороне авто. — Придётся нам прокатиться загород в какой-нибудь глухой лесок.

В результате поспасть ближайшей ночью в своей постельки мне не пришлось, а на следующий день в тот же самый лесок свезли ещё семерых столь же хитровывернутых арендаторов, что превращали наши квартиры в натуральные свинарники.

Единственное, эти семеро оказались в своё время достаточно разумными, чтобы внять моим словам и взяться за исправление ситуации, не доводя до греха. Но и всякие нехорошие слухи они также параллельно принялись распространять. Вот и пришла мне в голову идея, как их лучше всего наказать и одновременно приструнить, да привязать к себе. А после применить по назначению там, где мне надо.

— Копай, — зябко поёжившись от осенней промозглой утренней свежести, я выбрал из целой кучи сваленных тут же лопат всего одну и бросил ту к ногам развязанного любителя стрелять в меня драгоценного, после чего указал стволом пистолета на участок земли, которому вскоре предстояло стать могилой. — А вы все смотрите. И думайте, — на этот раз обратился я уже к насильно собранной тут же семерке прежде вразумлённых персонажей.

На мне к этому времени уже была надета неприметная одежда и полноценная балаклава, полностью скрывающая лицо, дабы никто точно не мог бы впоследствии показать, что это был именно я. Хотя голос мой они, похоже, все узнали. Но да голос к делу не пришьёшь. Не те сейчас технологии на вооружении правоохранительных органов. Деревянная дубинка для выбивания правды из подозреваемого — она куда надёжнее какой-то там голосовой записи на плёнке. Хотя и плёнок никаких покуда нет.

Естественно, копать «стрелок» не пожелал, отчего мне пришлось зарядить один патрон в отобранный у него вчера револьвер, протянуть тот стоявшему ближе всех прочих ко мне арендатору и путём угрозы физической расправы заставить того выстрелить в левую ногу уже приговорённого мною к смерти индивида.

После этого работа потихоньку пошла. Естественно, под скулёж и причитания раненного, наскоро перевязанного его же собственной рубахой, пошедшей на эрзац-бинты.

Так мы и морозили свои седалища ещё почти три часа, пока могила не была откопана на должную глубину.

— Связать его и заткнуть рот кляпом, — бросив к ногам семерки мужиков верёвку, указал я пистолетом на вылезшего из могилы запыхавшегося «несмышлёныша». И когда под очередные причитания того всё было выполнено, я приказал сбросить его обратно в яму. — А теперь вы, — обвёл я стволом пистолета откровенно трусящих соучастников. — Тоже берёте лопаты и закапываете его там.

— Но… Он же живой, — переглянувшись со своими соседями, проблеял тот, кому я прежде вручал револьвер.

— Так в этом и вся суть, господа, — слегка склонил я голову набок. — Это не я, это вы лишите его жизни. Причём совершенно бесчеловечным способом. Если, конечно, не желаете и сами присоединиться там к нему, — показательно качнул я направленным в их сторону пистолетом.

— Ну… нельзя же так! Не по-христиански это! — спустя минут пять очень неспешного закапывания в час по чайной ложке с постоянным оглядыванием в мою сторону, не выдержал один из «могильщиков».

— Что же, — смерил я его тяжелым взглядом. — Нельзя так нельзя. Можешь облегчить его страдания, — вынув из кармана всё тот же трофейный револьвер, я бросил тот по направлению к обнаружившемуся доброхоту. — Возьми весь грех смертоубийства только на себя. Все остальные, полагаю, в этом деле тебя только поддержат. Но и отвечать перед законом, случись кому проговориться, придётся лишь тебе одному. Или ты уверен в молчании собравшихся тут собратьев по несчастью? — На сей раз мой взгляд прошёлся по оставшейся шестёрке, каждый из которых тут же опускал свои глаза в землю. — Я бы на твоём месте ни капельки не верил этим наглым рожам. Сдадут тебя. Не сегодня, так завтра. Как пить дать сдадут.

— И всё равно нельзя так, — поджав губы, самый смелый или же самый совестливый из всех поднял-таки револьвер и, явно преодолевая себя, нажал спусковой крючок, предварительно прицелившись куда-то вглубь могилы.

— Щёлк, — «сказал» разряженный револьвер. — «Щёлк, щёлк, щёлк», — продолжил повторять он раз за разом, поскольку абсолютно все его каморы были пусты.

— Отойди от них и встань там, — указал я «стрелку» место рядом с собой. После чего забрал у него револьвер и показательно для всех зарядил его патронами. — Теперь что касается вас шестерых, — обратился я к остальным, кладя револьвер на землю. — Ты, — ткнул я в первого попавшегося стволом своего ПЯМС М1900, — берёшь револьвер и стреляешь в приговорённого к смерти, — мотнул я головой в сторону могилы, чтобы тот точно не ошибся. А то мало ли у кого как логика сработает. Особенно в столь стрессовой ситуации. — Потом отдаешь револьвер следующему, и тот тоже делает один выстрел. И так по кругу. И не смотрите на меня побитыми шавками. Либо так, либо продолжите закапывать его живьем. И пошустрее действуйте. Пошустрее. Не ровен час, я решу, что данная могила и двоих принять сможет, если не троих, — показательно повел я стволом пистолета в их сторону.

Таким вот образом полудюжина мужиков, решивших нажиться на практически благотворительной программе моей семьи, призванной снизить градус социальной напряженности в столице, стали соучастниками жуткого убийства. Шесть выстрелов раздались один за другим чётко вглубь могилы. Никто не попытался даже повернуть ствол против меня. А я, не будь дураком, прибрал тот револьверчик и после поведал про такие две науки, как дактилоскопия и баллистическая экспертиза. После чего продемонстрировал им свои руки затянутые в добротные кожаные перчатки. В общем, и кровью их всех повязал, и преподал хороший урок, и уточнил, что могу поспособствовать их посадке в тюрьму, случись что нехорошее с их стороны по отношению ко мне.

Жёстко ли я поступил?

Да!

Жестоко ли?

Ещё как!

Возможно ли было с ними поступить как-то иначе?

Точно нет!

В их сердцах должен был поселиться не просто страх передо мной. Там был обязан свить своё гнездо полноценный ужас, чтобы одна только мысль о каких-либо действиях против меня, вызывало у них неконтролируемое мочеиспускание, как минимум.

Что же касается покойничка, то насмотрелся я подобных личностей ещё в бандитские 90-е в Тольятти. Гнилые людишки и с сильно уязвлённым чувством собственного величия. Ядерная смесь!

Такие жадные, самоуверенные и откровенно недалёкие индивидуумы потом всегда приходят мстить, будто у них иных планов в жизни не имеется. Привыкли быть в своих деревнях, посёлках, районах — нужное подчеркнуть, главной силой и задирой, а, вливаясь в городское общество, понимают, что они вообще никто. Вот и ломается у них вся психика, отчего подобные персоны ради того, чтоб доказать всем окружающим, что они-то на самом деле о-го-го и э-ге-ге какие крутяшки, идут на всё, чем прочие брезговали. Вообще на всё! И на убийство тоже! Чтоб потом за рюмкой водки поведать о своей неимоверной крутости.

И зачастую заканчивают свою жизнь, получая ножом в спину. Или пулю в ту же спину. Но прежде умудряются изгадить жизнь других людей. Не потому что злодеи там какие опереточные, а просто из-за осознания собственной никчёмности на общем фоне.

И от того, что в этой жизни они, оказывается, являются не теми, кто право имеет, а всего лишь тварями дрожащими. Вот и пытаются подняться по «преступной социальной лестнице» ради возвеличивания собственного эго.

Понятное дело, что мне за спиной такие кадры были не нужны. Зато были очень сильно нужны такие, как несостоявшийся стрелок. С одной стороны, он был готов взять грех на душу, как и всю ответственность. Что было хорошо. С другой же стороны, он был готов пойти на преступление. Тяжкое преступление! То есть гниль внутри уже имелась. Но такая, контролируемая остатками совести.

Вот именно такие люди мне и были необходимы в США, в качестве «менеджеров среднего звена» в той «Русской мафии», которую я там планировал развить под своим непосредственным присмотром и контролем. Не тем же мелким шакалятам с Колтовской слободы, которых я когда-то сплавил в Штаты, было отдавать подобные позиции в иерархии будущей полноценной организованной преступной группировки! Нет! Тут требовались люди иного склада ума и характера. Да и в будущий руководящий состав будущего же профсоюза рабочих наших американских заводов его можно было смело внедрять, так как он всё же являлся обычным работягой с Балтийского завода.

Оставалось лишь договориться об обязанностях и соответствующей оплате. Но, полагаю, 300 рублей в месяц для начала должны были его приятно впечатлить и удивить. А там, глядишь, и сам в процесс вольётся. Всё же человек рисковый, предприимчивый и не белоручка во всех смыслах этого слова. Полезный человек, короче говоря, при грамотном его применении.

— Лопаты можете оставить себе на память. Чтобы каждый раз, смотря на них, в ваших мозгах наступало просветление и понимание, с кем можно шуточки шутить, а кто этих самых шуточек не понимает совершенно, — как только землю на могилке хорошенько притоптали, обратился я к шестёрке мужиков. — Город в той стороне, — махнув пистолетом в нужную сторону, уточнил направление, поскольку подвозить их всех обратно, точно не планировал. — За два-три часа своими ножками дойдёте. Ну и советую держать язык за зубами, даже если этих самых зубов осталось не сильно много у кого. Сами понимаете, это ведь не я, это вы совершили преступление. Вам за него и отвечать по всей строгости закона, случись кому по пьяни проболтаться. Или же не по пьяни, а просто от природной глупости и скудоумия. Что же касается тебя, — обратился я к последнему соучастнику, — идём со мной. Есть нам о чём поговорить с тобой. И, полагаю, наш разговор тебе придётся по душе.

С этими словами я направил свои стопы в сторону оставленных в полукилометре отсюда на лесной дорожке машин и трущихся подле них телохранителей. Делать из своих людей непосредственных соучастников убийства мне даже в голову не приходило. Всё же они являлись телохранителями, а не чистильщиками какими. И такими должны были оставаться впредь. Тёмные же делишки я покуда брал только на себя, при этом стараясь обходиться вовсе без непосредственных свидетелей моих действий.

Да, при этом мысли определённой направленности в головах у них зародиться были просто обязаны. Дураками-то они точно не являлись. Но мысли и чёткие факты — это две большие разницы. Отчего и приходилось покуда пачкать руки самому, хотя меня и воротило внутренне от столь поганых действий. Но, ежели не я, то кто? Вот то-то и оно!