Шарлатан

Глава 13

Весь октябрь погода держалась около нуля и паром в Павлово ходил без перерывов. Так что на телегах было можно торф возить — и его возили, причем на «нашей» торфоразработке постоянно (вахтами) трудились по два десятка женщин. Правда теперь большей частью туда торф прессовать катались тетки из других деревень, ведь электростанция четыре деревни током снабжала, и все бабы в этих деревнях прекрасно понимали, что не работая там хрен они зимой электричество у себя увидят. А торфа до холодов тетки накопали уже очень много, просто потому что для трех десятков отнюдь не дистрофичных женщин накопать даже четыре тонны этого торфа можно было даже «работой» не считать, а ведь туда чуть попозже и грудцинские бабы приехали! Вообще-то рядом с Грудцино имелись и «свои» небольшие болотца — но там и торфа было куда как меньше, и копать его было не так удобно, а насчет холодов зимой тамошний народ все сам понимал прекрасно. Поэтому в Заочье и на прессовку торфа много баб выехало, а грудцинские мужики запрягли в телеги всех своих лошадок и организовали вообще «транспортную эстафету»: часть мужиков торф возила от разработки до Оки, на пароме переправляли только телеги (без лошадей), а другая группа мужиков эти же телеги с другими лошадьми гоняла между Павлово и нашей электростанцией.

Ну и к своей электростанции тоже, но к нам они гораздо больше торфа возили, просто потому, что лошадь с телегой от Кишмы до Павлово и обратно за день успевала пройти, а вот до Грудцино — уже нет. Потому что это было лишних десять километров пути, и этих десяти хватало, чтобы лошадь в дороге уморить. Так что грудцинские выстроили возле нашей станции несколько больших сараев-хранилищ и торф туда складывали, а на их станцию оттуда топливо возили две лошадки слабосильные, древние, ни на что иное уж не непригодные — но так как их электростанция сжигала килограммов десять брикетов в час, лошадки эти с задачей справлялись.

А тетка Наталья ругалась буквально матом на нового первого секретаря (я сам случайно такое услышал) за то, что кроме нас в Заочье торф вообще никто не копал. Топлива в городе не хватало просто катастрофически, для населения дрова аж с Унжи везли на дровяных баржах, но и их половину промышленность забирала — а вот наладить добычу того же торфа никто не собирался. Потому что торф накопать-то было нетрудно, даже лопатами и приданными лопатам бабами, как показал кишкинский опыт — но вот вывезти его без, допустим, узкоколейки было почти невозможно. На пяток деревень — возможно… некоторое время, а к концу октября и это превратилось в огромную проблему. Потому что резко сократилось поголовье доступных лошадей, и если в конце сентября торф таскало два десятка только грудцинских лошадок, то в конце октября там осталось всего шесть лошадей, считая и трех кишкинских: из колхозов всех пригодных лошадей забирали в армию…

Наших лошадей не забрали. Во-первых, потому что они вообще нигде не учитывались: колхоза-то в деревне не было, а лошади и как «частовладельческие» не учитывались, так как были в общей собственности жителей деревни. Во-вторых, в армию не брали жеребят, лошадей старых и жеребых, а у нас Зорька уже разменяла двадцатник, а две других (и тоже отнюдь не молоденьких) оказались жеребыми. Ну и на годовичка нашего никто не позарился — но он-то пока и в работе использоваться не мог.

Так что на торфе теперь работали старые клячи, но и с ними до ноября удалось топлива на электростанцию нашу завезти почти что на год вперед, так что тетки в деревне теперь чувствовали себя относительно уверенно (в плане электричества), да и «продовольственную программу-минимум» выполнить удалось. Потому что весь сентябрь и октябрь все деревенские дети очень тщательно зачищали леса от грибов и ими же в основном и кормились. То есть и сами грибами питались (включая детсадовцев, чтобы «побольше картошки на зиму сберечь»), и отцов своих ими же на работе обеспечивали. А самым популярным блюдом в деревне были буквально до конца октября кабачки, тушеные с грибами: сами-то кабачки перестали плодоносить еще в конце сентября, но плоды в подполах еще с месяц продержались. И как раз к концу октября все хозяева свои «кабачковые башни» разобрали, землю растащили на грядки, на которых в следующем году планировалось картошку сажать — и «сельскохозяйственный год» на этом закончился. Вместе с последними грибами в лесу…

А «зимний стойловый сезон» для меня и тетки Натальи начался с поездки в Горький. И поехали мы с ней в город по железной дороге: несмотря на войну, движение поездов из Павлово в Горький шло по довоенному расписанию, разве что на линии теперь бегал единственный паровоз, причем даже не дореволюционный, а вообще из девятнадцатого века. Но несмотря на древность, бегал он очень шустро и в одиночку успевал выдерживать расписание. Мне какой-то попутчик, сам, вероятно, железнодорожник, рассказал, что эти паровозы до революции были чуть ли не самыми быстрыми в России, а уж с двумя вагонами он мог и до ста двадцати километров разогнаться. Ну, не знаю, может и мог, и вполне возможно, что и разгонялся: вагон мотало иногда так, что мне двумя руками за скамейку держаться приходилось. Но и на Казанском вокзале мы оказались «точно по расписанию», без нескольких минут восемь — а чтобы не сидеть в углу на скамейке и не трястись в ожидании визита в Кремль, мы с теткой прошлись по Сердловке, на людей поглядеть и содержимое магазинов поизучать. Ну, поизучали: товарное изобилие, естественно, пропало, а то немногое, что еще в продаже оставалось, продавалось только по карточкам. Причем исключительно горьковчанам, все приезжие могли смело идти боком. Без карточек только книги и газеты продавались, еще чернила (в брусках, ализариновые, их потом нужно было самостоятельно в воде разводить) и карандаши — но карандаши в продаже были только простые, «химические» и красно-синие. Я себе четыре таких карандаша купил (то есть красно-синих), и не купил больше только потому, что тетка сказала, что на обратном пути мы снова сюда же зайдем и купим в магазине карандаши вообще все. С тетрадками оказалось хуже, их тоже только по карточкам продавали. То есть если бы они в продаже были, то и продавали бы по карточкам…

Еще мы зашли на рынок — но и он на тетку произвел удручающее впечатление. Там продавали исключительно грибы, в наших местах именуемые «черным груздем». Ну, в принципе да, эти до самых морозов в лесах росли, хотя не особо и густо — но тетку не сами грибы в тоску ввергли, а цены на них. Впрочем, покупать они грибы точно не собиралась, а цены — с ними все и без посещения рынка понятно было. А в продуктовых магазинах (которые мы тоже посетили, исключительно в качестве туристов, обозревающих местные достопримечательности) тетка обратила внимание лишь на то, что даже соль — и та по карточкам продавалась. Тоже в принципе понятно, ведь ее в города возить нужно было, а теперь все дороги железные военными грузами заняты, не до соли сейчас…

В здание обкома мы пришли все же задолго до назначенного времени и больше получаса просто сидели в приемной. А потом нас вызвали — и мы оказались в кабинете второго секретаря товарища Киреева. Кроме нас туда же пригласили еще кучу народа, среди которого я заметил и Павловского военкома — а дальше все пошло примерно так, как я и ожидал. Не совсем, конечно, так, но в целом…

Сначала Сергей Яковлевич поздравил тетку Наталью и вручил ей медаль «За трудовое отличие»: оказывается, она не только в Кишкино всем заправляла, но и в окрестных деревнях много чем занималась. И, в частности, организовала пошив военной формы в объемах, достаточных для обмундирования всех мобилизованных мужчин района. То есть сельские тетки по домам все это шили, а она потому и носилась как угорелая по деревням, что развозила нитки, ткани, пуговицы и отвозила все пошитое уже в райвоенкомат. И мне стало понятно, почему ей военком бензин «в любых количествах» выдавать решил. Еще тетке передали одну медаль уже для моей мамы: оказывается, мама, занимаясь с более чем полусотней детишек, «высвободила для работы на благо страны» почти столько же трудоспособных женщин. Одна высвободила (судя по всему, тетка Наталья просто не стала кому-то рассказывать, что матери полдеревни помогали. Ну, не полдеревни… но да, работала мама с раннего утра и до самого позднего вечера). А напоследок и меня наградили — и, как я понял, именно поэтому все награждение и провели именно в горкоме, а не в канцелярии райсовета. Конечно, Героя соцтруда мне не присвоили, и ордена никакого не дали. И даже медаль пожалели, а просто вручили почетную грамоту от имени обкома партии. Но это вручение сразу две каких-то тетки (как я понял, из газет) обфотографировали со всех сторон, а после того, как процедура закончилась и нас всех из кабинета выперли, эти тетки бросились (обе сразу причем) брать у меня интервью.

Было немного смешно: очевидно, что журналистки эти вообще не поняли, за что меня наградили. Впрочем, даже тетка Наталья не совсем поняла, так как формулировка, зачитанная вторым секретарем очень торжественным голосом, предназначалась, очевидно, для введения в заблуждение вражеских шпионов. Меня наградили «за разработку принципиально новых методов древообработки, позволивших резко нарастить выпуск оборонной продукции при снижении общих затрат». И газетчицы, кроме всего прочего, еще и боялись задать мне «неправильные вопросы»: а вдруг пятилетний малыш с испугу раскроет страшную военную тайну?

Пришлось дело взять в свои крепкие (ну, для моего возраста действительно крепкие) руки. То есть сначала в свои руки дело взял наш военком: увидев, что газетные тетки собираются меня зажать в углу и устроить допрос, позвал всех в горвоенкомат, где, по его словам, уже подготовлено для нас праздничное чаепитие. А уже там, когда нам разлили по стаканам чай и мне дали два больших пряника (а остальным — по куску белого хлеба с маслом и каким-то джемом) уже я повел неизбежное интервью. Жерналисткам сказал, что я ничего не разработал, в просто предложил «давно известные» способы применить немножко в другой области, и вся моя заслуга сводится к тому, что я сначала сам все сделал и показал «дяденькам военным», что так делать можно и нужно. И, в принципе, я вообще ни слова неправды не сказал, ведь наградили-то меня не за игрушечный самолетик. Точнее, не за «весь самолетик», а только за пропеллер к нему.

Просто когда мы с товарищем капитаном обсуждали возможности серийного производства этих игрушек, он немного расстроено сказал, что пропеллеры строгать придется посадить «всех пионеров области», а я ответил, что их вообще строгать не нужно. Потому что даже у профессионального столяра или вообще у скрипичного мастера пропеллер всяко получится кривоватым, поэтому их следует не вырезать, а штамповать. Причем штамповать из дерева.

В гораздо более поздние времена я встретился с одним гражданином, барыжившим «тибетскими амулетами, изготовленными монахами Шаолиня из редчайшего каменного дерева». Тогда много всякого «экзотического» людям впаривали, а так как это гражданин свои амулеты по-тибетски шаолинил на соседнем дачном участке, как-то за шашлыком он своим секретом и поделился. «Редчайшим каменным деревом» оказалась «сосна обыкновенная», а каменела она под двадцатитонным гидравлическим прессом в нагретой форме. И все его расходы свелись к изготовлению хитрой подогреваемой формы, а дальше все было просто. деревяшка (главное, чтобы она без сучков была) нагревалась в духовке до примерно ста двадцати градусов, потом вкладывалась в нагретую то ли до ста шестидесяти, то ли до ста восьмидесяти градусов форму и неторопливо прессом сжималась, в объеме сокращаясь примерно втрое, так как их нее попросту весь воздух выходил. При этом она становилась и цвета «благородного», коричневого, и по прочности к камню приближалась. А еще она становилась практически негорючей, весьма гибкой (то есть сломать ее было куда как труднее, чем исходную деревяшку) и очень водостойкой. Сам мой тогдашний сосед до катастройки был как раз инженером древообработки, и по подобной технологии из практически бросовых досок изготавливал арочные перекрытия для полевых зернохранилищ. Исключительно качественные: он мне даже показывал на фотках одно такое после пожара: хранилище поверху железом обили, а когда в нем сгорело несколько тысяч тонн зерна, то не только железо крыши полностью сгорело, но даже забитые в арки гвозди — и те выгорели. А вот сами арки так о остались стоять, просто слегка закоптились: оказывается, что у обработанной таким способом древесины и теплопроводность становится ниже, чем у асбеста. Деревяха, конечно, получается довольно тяжелая, в воде она камнем тонет — но, как он говорил, если использовать древесину хвойных пород, то в воде она даже не намокает!

Вот я военкому всю технологию эти и расписал. Он, конечно, мне вообще не поверил: мало ли пятилетка нафантазировать может! Но насчет «приказа товарища Кагановича» он на всякий случай проверил, потом призадумался и попросил рабочих с инструментального технологию проверить. А те все, как я говорил, проделали, и даже форму «под пропеллер» изготовили — и за день «наштамповали» сотню симпатичных темно-коричневых пропеллеров, которые даже довольно крепкие мужики сломать не могли руками. И которые вообще не горели…

В общем, он с моим самолетиком и с пригоршней пропеллеров приехал в Горький, все это показал как раз товарищу Кирееву, добавил свои впечатления от демонстрации. Товарищ Киреев в области как раз отвечал за всю военную промышленность, поэтому он срочно вызвал инженеров с двадцать первого завода и «попросил озаботиться опытным производством». Собрал во всей областной торговле динамки велосипедные, кому-то поручил и управляющие моторчики изготовить — и теперь в отдельном цеху двадцать первого завода самолетики с делались на потоке. В новом цеху, внешне от сарая не отличаемого, а возле заводского аэродрома сразу взвод только что призванных солдат осваивали «новую технику». На мой самолетик все же не очень похожую, тамошние авиаинженеры и аэродинамику пересчитали, и схему электрическую стали делать на серийных деталях, а не их изготовленных из гвоздей и консервных банок. Пока вроде пару сотен самолетиков сделать успели (просто динамок больше не нашлось), но, как мне сказал уже на обратном пути военком, Ворсменскому генераторному уже поручено наладить производство «тяговых моторов» конструкции моего отца. И ведь наладят: в Ворсму было эвакуировано человек двадцать рабочих с ленинградской «Электросилы» и человек тридцать из Харькова…

Перед отъездом из Горького мы снова зашли в книжный и там действительно купили «все карандаши». То есть купили все красно-синие, их и было-то чуть больше полусотни, а еще купили две коробки простых (по двести пятьдесят штук в коробке), и нам их продавать не захотели, но вмешался военком и сказал, что это для школ района — так что карандаши нам продали. А химические мы покупать не стали. То есть тетка Наталья купила их два десятка, но она сказала, что детям мы их не дадим, а то все будут в деревне с синими ртами бегать. Еще мы хотели ручки купить — их, обычных «вставочек», там тоже кучи буквально лежали, однако перьев для них не было — но ведь и карандашами тоже можно писать.

Так что домой мы ехали довольные, только я на тетку обиделся: она в мой разговор с газетчицами влезла, когда те спросили, как же я до всего додумался в пять лет, и сообщила им, что «наш шарлатан много выдумывает, он ведь сам придумал, как колхозные электростанции делать»… Военком распорядился, чтобы про электростанции тетки не писали, а вот про все остальное, что им тетка Наталья наговорила — нет…

Ноябрь выдался, мягко говоря, прохладный: Ока у Павлово покрылась льдом уже четырнадцатого числа. А паром последний раз реку пересек еще третьего, и до того, как лед на реке не станет достаточно прочным, чтобы по нему можно было хотя бы пройти, сообщение между берегами остановилось. Настолько остановилось, что застрявшим в Заочье теткам с торфоразработки домой пришлось добираться через Гороховец и Горький. То еще приключение оказалось: мало что до станции Гороховец тетки только пятого добрались, так еще их в поезд сажать не хотели, потому что «без документов». Хорошо еще, что у них хватило ума (и денег хватило) послать телеграмму «застряли гороховце без денег документов еды», и тетка Наталья через военкомат проблему решила. В Горький их каким-то попутным воинским эшелоном привезли, на Казанском вокзале бесплатно (по ордеру горвоенкомата) в поезд посадили… В общем, домой они добрались без потерь, а теперь нужно было ждать, пока Ока окончательно встанет — то есть до середины декабря скорее всего. Но в Кишкино сразу жизнь полегчала, особенно у мамы моей: ей чуть ли не половина теток помогать ринулась. А остальные ринулись на электростанцию: «заводские» брикеты никто «до серьезных морозов» тратить не хотел. Просто потому, что они, торфоугольные, горели лучше и золы давали меньше, так что с котлами было проще заниматься — а проблем там уж точно никто не хотел. Потому что электричество — это свет, а когда другого света нет и не предвидится… Керосин-то в магазинах почти полностью пропал!

Отец за весь октябрь домой только два раза приезжал, а дядя Алексей — вообще один раз. И дядя сказал, что они до Нового года, скорее всего, вообще домой приезжать не будут — ну, это кто на турбинном работает. И кто на генераторном — тоже, потому что мало что планы установлены почти неподъемные, так кишкинцы решили еще и сверхплановую электростанцию изготовить, «в запас» для нашей электростанции. Уж больно она была «уникальной», двести двадцать в случае чего просто заменить будет нечем — а как жить без электричества, народ уже очень плохо представлял. Зато с электричеством можно было так уже развернуться!

Именно в Кишкино можно было развернуться, и мы это с дядей Алексеем и отцом отдельно обсудили. Правда, взрослые меня снова сначала обсмеяли, но затем отец сказал, что «хуже-то всяко не будет» и пообещал мне нужную железяку сделать. Только не сразу, а когда он договорится с начальством: в военное время никакая самодеятельность, начальством не ободренная, все же не допускалась. А начальство, выяснив «масштаб работ», просто сказало «деньги в кассу — и забирай». Я уж не знаю, какие слова произнес отец, выяснив, сколько нужно будет в кассу вносить, но он всегда обещания свои держал…

На завод (который позже стал имени какого-то съезда) еще до революции завезли металл, простые листы толщиной в две линии. Но металл был непростой, а нержавеющий. Самый что ни на есть хороший для изготовления разных хирургических инструментов — если бы не одно «но»: он был очень, очень твердый и очень хрупкий. Поэтому листы этого металла так на заводе и валялись, ведь из него ничего полезного сделать было просто невозможно. А я ничего из него делать и не собирался, мне такой лист — размером примерно в квадратный аршин — нужен был сам по себе.

Лист я получил, затем с помощью старшеклассников (то есть второклассников все же) сложил рядом с нашей электростанцией печку «правильную», уговорил деда Ивана пару раз со мной в Павлово съездить. Это же просто, дорога уже наезженная была, а торф все равно возить не требуется — так пусть лошадки разомнутся! Они и размялись, а у меня в большом коробе появилось чуть больше тонны битого стекла: павловский стекольщик разрешил его просто бесплатно забрать — ну, мы его и забрали.

Про стекло я точно знал две очень важных вещи. Первое — оконное стекло становится жидким при температуре в тысячу четыреста градусов, но начинает размягчаться уже при шестистах. А второе — что стекло к полированной нержавейке не прилипает. Так что я слепил из глины невысокий бортик на своей железяке, аккуратно разложил на нем осколки стекла примерно в два слоя и сунул железяку в печку. Надолго сунул, а чтобы торф пожарче горел, я еще и что-то вроде мехов сделал и мы с мальчишками (то есть мальчишки под моим мудрым руководством) часа четыре воздух в печку качали. Стекло, как и предполагалось, размякло довольно быстро, а вот оплывать оно все же стало медленно — но и мы никуда не спешили. А когда и не спешить устали, просто подкинули в печку еще торфа и спокойно отправились по домам спать.

Заниматься мы этим начали после школы (точнее, после первой смены и даже после обеда, то есть около часа дня), а когда на следующий день в это же время вернулись к печке, то она уже остыла. И стекло в ней тоже остыло. Правда, получилось оно каким-то мутноватым, да и волнистым — но все же свет оно пропускало, а лично мне большего и не требовалось. Правда по краям, там где был глиняный бортик, оно стало слегка цветным (с переливом от коричневого к зеленому), но разноцветные полосы по краям были не шире сантиметра и мне уж точно не мешали. А «сделанное самостоятельно» стекло детей очень воодушевило и вторую порцию в печь заправили уже меньше чем через час, так что получилось все замечательно. Тем более замечательно, что у мамы зеленки точно на пару лет впрок запасено было…

Следующий этап «стеклянной эпопеи» начался уже в декабре, после того как я рассказал о своих планах Надюхе. Она мобилизовала уже старшеклассников, они рядом с моей печкой сколотили из разных досок балаган и начали в нем уже землебитный «цех» стекольный строить. И к Новому году выстроили (то есть только стены поставили, и двери с окнами сколотили, правда окна пока тоже дощатые были, без стекол), и приступили к постройке крыши. Настоящей, негорючей — то есть в балагане они в деревянных формах пока бетонные балки делали. Железобетонные (используя остатки проволоки, которая не пригодилась для электропроводки). Завершение строительства (и постройка уже настоящей стекольной печи) намечалось на середину, в крайнем случае на конец февраля. А вот листы «неправильной» нержавейки Надюха с завода все «экспроприировала» для нужд народного образования, то есть вообще бесплатно их забрала.

А я потихоньку в своей печке по листу в сутки выделывал, и даже не очень расстраивался, когда примерно два листа в неделю из печки выходили треснувшими. Времени было, конечно, жалко — но я-то вообще стекольщиком никогда не был, так что и полученный результат считал очень хорошим. А когда наберусь опыта…

Однако с набором опыта пришлось немного притормозить: меня (причем теперь только меня) опять вызвали в Горький. Почему-то на одиннадцатое января, то есть вообще на воскресенье. Причем в вызове особо указывалось, что за мной из города машину пришлют! А вот зачем меня туда вызвали, ни я не понимал, ни мама, ни тетка Наталья. И даже павловский военком понятия об этом не имел…