Шарлатан

Глава 9

С дедом Митяем мы как-то сильно подружились. Еще прошлым летом мы вместе изобретали разные новые блюда из кабачков (включая кабачки в меду, довольно забавно у нас получилось), рассуждали о всяком. Вообще-то у него было четверо детей (то есть четверо до взрослого состояния выросли), но все они уже давно разъехались и к отцу очень давно уже не приезжали, поскольку жили очень далеко. И внуков у деда было довольно много, вот только он и видел-то лишь одного, еще до моего рождения видел: все же широка страна моя родная, а транспорт ходит слишком уж медленно.

Зато в Горький ездить стало и просто, и быстро: Ворсму, вероятно в связи с постройкой там сразу трех новых заводов, все же весной еще назначили городом, а перед Новым годом по наскоро проложенной железной дороге пустили поезда. Правда, дорога была простенькой узкоколейкой от города до станции, и на ней локомотивом работала переделанная «полуторка», таскающая за собой единственный вагончик. Но на самом «локомотиве» на месте кузова выстроили деревянную будку для пассажиров, так что из Ворсмы на станцию теперь можно было доехать быстро и без хлопот. И дальше можно было просто уехать: теперь поезда между Горьким и Павлово ходили каждый час. То есть сначала из Нижнего в Павлово ехал поезд, а через час он же ехал обратно — но и возможность каждые два часа поехать в город была всеми воспринята очень положительно.

Правда, у меня сложилось впечатление, что те, кто проектировал «пассажирский салон» на полуторке-локомотиве, вдохновлялся достижениями самых бюджетных авиакомпаний: в будке длиной меньше трех метров они умудрились лавки вкорячть аж в пять рядов. Но и ехать в этом экипаже до станции было не больше пяти минут, так что народ теснотой не возмущался и транспортом активно пользовался, тем более что пассажиров «локомотив» возил как раз к прибытию поездов на станцию. А если пассажиров набиралось больше, чем могло в будку войти, то транспорт и по два рейса делал: все же свои, а правила — они для начальства, которое далеко. И вот дед Митяй транспортом и пользовался активно, и в конце весны привез мне подарки. То есть удобрения он мне «за деньги» привозил, хотя они и стоили сущие копейки, а вот подарок…

Он мне подарил четыре больших и толстых книжки. Одна была «Лесной газетой» тридцать пятого года издания, в обложке из «мешковины», на которой были нарисованы олениха и два олененка. Книжка была уже не новая, но в отличном состоянии. А еще три книги представляли собой «Жизнь животных» Брэма (так на обложке было написано), причем это было «эталонное» издание аж одиннадцатого года, с цветными картинками — и, несмотря на очевидную «древность», книги были практически новыми. Если бы не слегка пожелтевшая бумага на обрезе, я бы сказал, что дед Митяй их просто в типографии взял, тепленькими еще — а он сказал, что даже бандероли при нем распечатали чтобы убедиться, что в них именно то, что написано. И эти книжки он мне именно подарил, а на вопрос «сколько они стоят» промычал что-то невнятное. Ну а в довесок он еще парочку брошюрок принес, но мне их дарить не стал: сказал, что мы вместе их поизучаем. Потому что одна была как раз о выращивании кабачков и патиссонов, а другая — вообще про лимоны.

А лимоны в Павловском районе были практически «национальным деревом», их в каждом втором доме выращивали. У нас тоже дома они росли, причем в каждой комнате. Вот только у теть Насти и Маши они даже лимоны иногда выдавали, а который у бабы Насти рос, только листьями богател. Давно богател, семечку бабе Насте еще дед привез откуда-то «из-за границы», и именно по этой причине дерево не выкидывали. А я в начале лета предложил дерево именно «на лето» вытащить во двор, все же в комнате, хотя и с двумя, но маленькими окнами было темновато. Ну что, баба Настя меня послушала, озадачила отца (все же дерево-то в горшке размером ведра на два росло) и дерево на двор вытащили. Даже в огород закатили, а там уже и я порезвился: совочком половину земли из горшка выкинул и насыпал новой, перегноя с биогумусом. За что мне были обещаны самые страшные кары небесные — но это если хоть один листок высохнет и отвалится, а листья уже через неделю наоборот зазеленели со страшной силой. Нет, не старые листья: дерево выпустило много новых крошечных веточек с новыми же листиками. И на нем расцвели сразу три цветка!

Из этого моего «достижения» мировая общественность в лице семьи сделала три разных вывода, проявив во всей красе «плюрализм мнений»: баба Настя, сказав, что «господь внука наградил», отправилась в церковь за меня свечки ставить, дядя Алексей приказал своим троим детям (включая Вальку, которая уже ходила с «серебряной» медалью) «выучить все книжки, которые Шарлатан уже прочитал», а тетя Маша принялась у себя все цветы пересаживать в «новую землю». Правда, цветов у нее было немного: кроме лимона еще был горшок с «китайской розой» (я все же думаю, что это был гибискус) и в деревянном ящичке рос непременный столетник. Еще она принесла откуда-то вонючую герань, так что у нее поголовье цветов только выросло…

Но вот в чем семья была едина, так это в том, кто отныне будет отвечать за огород. Безо всякого плюрализма это дело было поручено мне, и хорошо, что тем же «решением» меня все же назначили именно «старшим по огороду». То есть если я говорил отцу и дядьям, что нужно идти и окучивать картошку, то они молча шли и окучивали. А тетки теперь огород поливали когда я им говорил, и поливали именно столько, сколько им указывалось. И тем, чем указывалось — правда, все же собирать навоз на дорогах и заячьи какашки в лесу (а других зверей там просто не водилось) приходилось мне уже самостоятельно. Правда, когда я первый раз принес из лесу кузовок с этим добром, родня посмеялась «убогости добычи», но через день после того, как я сказал, что «один такой кузовок — это лишнее ведро картошки в урожай», Николай принес мне жестяной кузовок с самозахлопывающейся крышкой и замочком. А на вопрос тети Насти, зачем он так мучился, дядька как-то задумчиво ответил:

— Зайцев-то в лесу мало, не гоже, чтобы другие дети… над Вовкой смеялись.

На четвертые именины мне снова много чего надарили, и самым важным для себя подарком я счел новую кровать. Ее мужики деревенские сделали, причем сделали ее не из елки какой-нибудь, а ясеневую. Отец и дядья все же металлистами были, с деревом, хотя и умели работать, но больше в смысле дров наколоть или новую болванку для валенок сделать. А мужики пригласили опять чьего-то родственника-столяра, и кровать у меня получилась вообще с резными спинками. Очень своевременный оказался подарок: раньше-то я просто на сундуке спал, а с него и свалиться было нетрудно, да и я вдобавок вырос так, что уже длиннее сундука стал. К тому же мужики очень творчески подошли к моей просьбе (хотя и просил я отца, а не их): кровать мне сделали двухэтажную, так что и у Маруси появилось удобное спальное место. Потому что сестренка-то у меня тоже росла, и в люльке она даже вытянуться уже не могла. А теперь настало вообще счастье.

Ну а домашние (очевидно, о подарке предупрежденные) его существенно улучшили: для Маруси матрац спроворили (подозреваю, что покупной немного перешили, чтобы в размер кровати попасть), подушки новые сделали две, пуховые (большую — мне, поменьше — сестренке). Простыни, наволочки и даже пододеяльники сшили, и одеяла стеганные — причем ткань для них тетки снова сами соткали. Это, откровенно говоря, меня сильно удивило, ведь теперь любых тканей в магазинах было просто завались — но «деревня», «традиции»: мне баба Настя сказала, что до пяти лет детям «положено быть в домотканом». Но положено и положено, однако и простыни, и наволочки с пододеяльниками были сшиты из покупной ткани, и это никого не смутило.

Еще мне именно к именинам дядья сделали подарок довольно специфический: они, как и обещали, выстроили для меня новый «червяковый домик». Тоже землебитный, но уже размером примерно четыре на шесть метров (внутри), и с настоящим чердаком. Только вот махоркой его утеплять не стали: они подумали, что «от махры и червяки сдохнуть могут». Опровержения данного тезиса у меня не нашлось, и дом на потолке утеплили «по новому способу»: керамзитом. То есть они, похоже, даже слова такого не знали, но керамзит у них «сам образовался». В деревне было принято при замене нижних венцов в избе одновременно и дранку на крыше менять, так как она все же подгнивала постепенно — а народ-то в деревне грамотный, книжек всяких начитался, и решил, что нужно деревню сделать «лучше, чем у буржуев». И вместо дранки застелить крыши черепицей.

Попытки изготовить черепицу из «кирпичной» глины успехом не увенчались: все же черепица должна быть тонкой (относительно тонкой) и размером побольше кирпича — и такие глиняные необожженные заготовки еще при укладке в кирпичную яму все сломались. Но кто-то «вспомнил», что «черная глина с болота за Грудцино, засыхая, как камень становится» — и пару возов этой глины в деревню привезли. Ну да, «сырая черепица» получилась очень прочной, при укладке в яму не треснула — вот только из ямы мужики достали толстые пористые пластины — тот самый керамзит, только не в виде катышков. И вот этими плитками мне потолок в червяковом домике и утеплили, положив их в четыре слоя. Думаю, не ради того, чтобы «новые технологии» испытать, а просто, чтобы «не выкидывать же, зря, что ли, старались». Однако домик получился действительно неплохим и, надеюсь, теплым. А в старом я дрова на зиму уложил: все же «под крышей».

Но эта стройка была ими проведена «в свободное время»: в деревне шло массовое строительство кирпичных фундаментов под избами. Я уж не знаю, откуда мужики притащили сразу девять паровозных домкратов, но все избы в деревне они подняли чуть ли не на метр еще до конца июня, а сами фундаменты строили две нанятых «сторонних» артели. Причем обе вместе строили фундамент под нашим домом: очень непростой работенка оказалась. Потому что и дом «кривой», и фундамент очень непростой получался. Причем артелям этим еще дополнительных рабочих нанять пришлось: по проекту из-под дома вообще всю землю нужно было на два метра выкопать. А проекты все составлял тоже специально нанятый архитектор, причем его вообще откуда-то очень издалека пригласили, чуть ли не из Костромы. И архитектор этот был вообще не «советский», он еще до революции у себя в губернии церкви строил, а пригласили именно его потому, что после революции ни одну из выстроенных под его руководством церквей сломать так и не смогли…

Я с этим интересным дядькой тоже много о чем поговорить успел, и от разговоров мне была большая польза — правда, дядья были готовы меня после этого неделю без перерыва пороть. Потому что дядька этот предложил мужчинам в семье дом еще на аршин поднять, в результате чего в доме должен был появиться большой и просторный подвал. Тетки, естественно, такое предложение приняли с восторгом, баба Настя — и изрядным скепсисом (поскольку теперь нужно было печь в комнате перекладывать полностью), но возражать все же не стала. А вот мужчины…

Против жен они пойти не могли, тетки их в таком случае просто живьем бы сожрали — но для выполнения их теперь уже совместного желания требовалось срочно где-то добыть еще почти шесть тысяч кирпичей, а вариант «купить» можно было даже не рассматривать. И быть бы мне поротым нещадно, но меня спас дед Митяй: он согласился дать кирпичи нам взаймы, с тем, чтобы наши ему новый кирпич выделали уже к сентябрю: у него-то дом стоял на отшибе, с отдельным краном в водопроводе и там в дом трубу можно было позже всех завести и воду уже в октябре даже пустить. А пока все это делается, он договорился с месячишко пожить у деда Ивана, деревенского конюха.

И меня пороть не стали, а я, буквально пятой точкой чувствуя, что это мероприятие ненадолго просто отложено, мобилизовал «детсадовцев» и мы за неделю натаскали столько глины, что из нее можно было и десяток тысяч кирпичей налепить. Куча получилась очень большой, и она даже наполовину перегородила Полевую улицу — но никто на неудобство такое даже внимания не обратил: вывешанная за углы на бревнах изба тоже полулицы перегораживает вытарчивающими из-под нее бревнами, а кучи земли, из будущих подвалов выкапываемые, тоже простора не добавляли, так что кучей больше, кучей меньше…

Но кучи эти все же изрядно мешали, и особенно большая куча образовалась напротив нашего дома. И я, договорившись уже с дедом Иваном, приступил потихоньку к их «ликвидации». Далеко увозить многие кубометры земли мне было откровенно лень, так что я придумал для земли совершенно другое применение. Не самое простое и дешевое, все же мешок цемента в Ворсме на строительном рынке стоил пятнадцать рублей, но терки продавались уже не только в Горьком, их теперь даже в Москву возили чуть ли не вагонами, а отец свое обещание по поводу «десяти процентов» честно выполнял. Так что я снова «организовал детишек» на очередную авантюру — и «процесс пошел». Не очень быстро, однако взрослые хотя бы поначалу не мешали, а потом уже поздно мешать было: народу то, что мы успели сделать, очень понравилось. Настолько понравилось, что мне деревенские пообещали «до зимы» вернуть потраченные мною полторы сотни рублей.

А «авантюра» была простой: откуда-то я точно знал, что если в землю добавить цемента, примерно по мешку на кубометр, а потом эти землю сильно утрамбовать, то она, когда в ней цемент немного схватится, будет «не уступать камню». Так что дед Иван привез нам из Ворсмы десять мешков цемента, мы с мальчишками его тщательно с землей перемешали, насыпали ровным слоем на площадку перед колодцем и утрамбовали. Трамбовками, которые мужики сделали для постройки землебитных домов. Трамбовать землю, конечно, я привлек детей уже «самых старших», и привлек «на платной основе» — но парни дело делали с удовольствием, а плата в виде тех же карамелек была для них уже просто дополнительным стимулом и, часто, поводом для объяснения родителям, почему они согласились «помогать Шарлатану». Почему-почему, вы же мне конфет-то не покупаете, вот мы их и зарабатываем. Не воруем, а честно своим трудом зарабатываем! А все вопросы закончились примерно через неделю, когда — после довольно сильного дождя — утрамбованная площадка осталось мало что почти сухой, так еще и «твердость» сохранила, не превратившись в жидкую грязь…

Осенью в Ворсме заработали все три новых завода: турбинный, генераторный и котельный: котлы начальство тоже решило здесь же производить. Дядю Алексея перевели на новый турбинный, чему он был очень не рад, но сейчас по закону никто не имел права даже выбирать, где ему работать, и даже уволиться с работы стало невозможно. Отца переводить не стали, все же завод у низ всякое медицинское производил и относился не к инструментальному тресту, а к наркомату здравоохранения. Николая тоже не перевели, а он как раз хотел: для завода новые дома строили и рабочим там обещали вскоре квартиры дать. Именно квартиры, не комнаты…

А я снова вернулся в детсад, и «на ту же должность»: снова стал односадников грамоте учить. И заметил, что в саду и маме стало работать куда как проще: там, как и в большинстве домов в деревне, уже заработал водопровод, а в саду еще и колонку дровяную поставили чтобы сразу горячую воду делать. Так что и посуду мыть стало куда как проще, и простыни стирать. А еще почти до середины октября малышня (то есть все же «старшая группа») дважды в день прочесывала лес в поисках грибов, но всё собранное сразу же по домам разносилось: в детском саду грибы не запасались на зиму. А когда грибы в лесу закончились, то детям, кроме как играть и учиться, делать стало вообще нечего.

Я, правда, придумал для малышни несколько игр, в которых было нужно для выигрыша все же буквы знать, а конфетки в качестве премий за выигрыш уже детсадом закупались. Так что стимул «научиться читать» был у всех — и к весне даже трехлетки читать научились. Мне даже показалось, что они и читать стали лучше «прошлогодних» малышей, но сравнить у меня не получилось бы: «прошлогодние»-то за лето тоже процесс подосвоили и теперь читали практически бегло. И все они практически поголовно успели прочитать вышедшую летом книжку «Что я делал», хотя не целиком еще, но «процесс» действительно «пошел». И все деревенские, когда попадали в город, обязательно старались детям книжки купить. Вот только в магазинах детских книг было до обидного мало…

Зато все прочее имелось в изобилии. И с продуктами было прекрасно, и с несъедобными вещами. Тех же тканей: в магазинах (правда, не во всех, но в Нижнем на Сверловке особенно в глаза бросалось) был и шелк, и самые разные хлопковые ткани, и шерстяные — и выбор расцветок был довольно приличный. Я теперь с мамой по воскресеньям как раз в Горький ездил и с ней по Свердловке ходил, и, сильно подозреваю, она меня с собой не просто так брала. Потому что каждый раз, выкладывая вечером покупки из сумки, отцу она приводила один и тот же довод:

— Это не я купила, а Вовка, он на свои деньги все покупает, а я у него носильщиком…

А я почему-то сообразить не мог, какого рожна мне срочно нужно закупить и на платья ткани, и на белье постельное. Я даже драп требовал у мамы купить, причем просил отрезы, из которых всей семье можно было пальто зимние сшить. А еще я покупал обувь: себе, Марусе, Вальке и Настьке, Кольке, обоим Васькам а так же маме и теткам. По несколько пар покупал, и маме говорил, что это я им на именины в следующем году запасаю. Дядьям я ничего из обуви не покупал, просто потому что мама их размеров не знала, а вот отцу я купил настоящие унты из оленьего меха — и все это добро я складывал на хранение на чердаке «червячного домика». Подозреваю, что даже мама не знала, сколько я туда уже натаскал.

И не знала, чего я натаскал. Потому что зимой я бегал (именно бегал) по паре раз в неделю в Ворсму и в Грудцино и там в магазинах покупал по паре кило сахара, консервы в железных банках, тот же чай (который продавался в жестяных коробках). Покупал еще очень забавные продукты: кисель клюквенный в брикетах (ну, его дети много покупали, так что и мои покупки продавщиц не особо удивляли), а еще брикеты «супа горохового с копченостями». Хорошие такие брикеты, в драке они прекрасно заменили бы обломки кирпича… Но почему я не мог удержаться, видя все это на прилавках, я не понимал — впрочем, я об этом вообще не задумывался. Думал лишь о том, смогу ли я все купленное дотащить до дому…

Консервы я покупал исключительно мясные, причем одного сорта: «Свинина тушеная», так как их почти никто не брал и в магазинах они почти всегда были. Дома я густо мазал банки солидолом и распихивал в пустые «червячные» ящики: их мне отец с большим запасом наделал, и он же мне и большую банку солидола принес по моей просьбе. Сахар я покупал в пачках с надписью «Цукор буряковий пиляний» — его тоже никто не брал, я сам слышал, как какая-то тетка в магазине говорила, что ей «нужен сахар белый, буряковый пусть нищие едят». И сахар, и брикеты я аккуратно укладывал, предварительно завернув в бумагу, пропитанную парафином, под плитки «потолочного утеплителя» — ну, чтобы если кто случайно на чердак залезет, вопросов лишних не задавал. Хотя на чердак червячного домика лезть никому, похоже, и в голову не приходило — но лучше-то перебдеть…

И я продолжал развлекаться «быстрым шопингом»: отец мне деньги раз в месяц выдавал, куда я их трачу — не спрашивал (видимо, ему хватало маминых «отмазок»), а я «нарабатывал мышечную массу»: весной, когда уже снег сошел, на пробежку в Грудцино или в Ворсму с покупкой всего и возвращением обратно у меня уходило не больше часа. И даже мама часто не знала, что я куда-то уходил: бегал-то я исключительно в «тихий час». А в часы уже «шумные» все так же читал соратникам по саду книжки, учил их читать. И учил, похоже, более чем неплохо: в конце мая, когда дети уже почти все в сад ходили уже редко, в деревню снова приехал Юлий Моисеевич. Приехал, чтобы лично убедиться в том, что ему рассказывала «член исполкома сельсовета, руководитель секции местного хозяйства и благоустройства», выбивая какие-то очередные плюшки для детского сада. Хорошо, что о его приезде тетка Наталья рассказала заранее и все дети были в сборе. А мне было поручено в тот день устроить очередной «экзамен», сопровождающийся вручением медалей «особо отличившимся дошкольникам» — но отличились-то все! Юлий Моисеевич даже решил, что это какое-то хитрое очковтирательство и на выбор малышне предлагал почитать газету, которую вытащил из своего кармана — но кишкинцы маму не подвели! Уехал партийный босс из деревни в глубокой задумчивости, а в начале июня из города в деревню прибыл какой-то его помощник и вручил маме орден.

И все в деревне считали, что орден маме заработал я, хотя это было неправдой: она же так усердно работала, чтобы все дети были сыты и здоровы! Но на народный роток не накинешь платок — и мои пятые именины ознаменовались новым подарком. Причем это был не просто какой-то подарок вроде новой мебели или даже пальто с воротником из подкотика, нет. Мне односельчане вручили медаль, которую они же и учредили: медаль «Почетный гражданин деревни Кишкино». Медаль была настоящая (размером с царский рубль, только с ушком), подвешенная на колодке, обернутой алой шелковой лентой. И была она сделала из чистого серебра! Предыдущая тоже была серебряной, но ее-то сделали из серебряной мелочи низкопробной, а эта была уже «настоящей серебряной». Я, конечно, в медалью на пузе походил, погордился, перед всеми гостями покрасовался — а когда застолье закончилось и гости разошлись, я попросил у отца разрешения положить медаль на сохранение «в ту шкатулочку». В которой разные «ценности» семейные лежали. Отец, конечно, разрешил…

Укладывая медаль в шкатулку, я вдруг разглядел в ней очень необычную вещь: немного потемневшую латунную зажигалку Зиппо. С большой строчной буквой «е», помешенной в наклоненный узкий эллипс, и с подписью под буквой на иностранном языке: (⅔*2)toString(). И меня как будто обухом по голове ударило: я вспомнил, что эту зажигалку мне сослуживцы подарили на день рождения. На шестидесятипятилетие, четыре года назад… или уже девять? А еще я вспомнил кое-что еще. То есть вспомнил вообще все, и мне стало страшновато. То есть, если уж начистоту, меня просто обуял ужас и буквально столбняк напал. Но и это было не самым страшным…