Шарлатан

Глава 20

Вовка все же был настоящим инженером, и он запустил в начале апреля новую модель бумажного самолетика, получившего название «по фамилиям главных конструкторов». Я думаю, что у товарища Сталина чувство юмора тоже было очень неплохо развито, ведь индексы всего летающего именно он и утверждал, а Вовка сказал, что вместо предлагаемого двадцать первым заводом индекса «КЧ» (то есть Кириллов и Чугунов) Сталин утвердил индекс «ЧиК». И новый самолетик стал называться теперь ЧиК-2. По непроверенным слухам, на фронте машинку называли исключительно «чик-чик», и самолетик название точно заслужил: он очень точно попадал туда, куда хотелось оператору, а сбить его стало ну очень трудно. Потому что Вовка на него поставил и новую систему управления (на сельсинах), и батарейку — так что теперь самолетик с гораздо более короткими крылышками (и киловаттным мотором) носился со скоростью за триста километров в час и по маневренности не уступал… кому надо, тому и не уступал. А еще он, кроме трех километров тоненьких проводов мог тащить и более восьми килограммов очень полезного груза.

Моторы для самолетика делались как раз в Ворсме, на генераторном заводе, системы управления на сельсинах откуда-то из Москвы привозили готовые, а сами бумажные самолеты производились все в том же похожем на сарай цеху, к которому, правда, еще и пристройку сделали, уже напоминающую не сарай, а деревенский сортир: ее вообще из горбыля какого-то сколотили, всю в щелях — но именно такая и требовалась: в ней самолетики сушили после «покраски». Просто если бумагу пропитать фенолформальдегидным лаком, то она становится водостойкой и более жесткой — но лак-то был на ацетоне сделан и вонял просто ужасно. А вот в дырявом сарайчике самолетики вонять быстро переставали, причем даже зимой.

Второй номер самолетик получил потому, что был еще в природе «ЧиК-1», с бензиновым мотором. Изделие уфимских умельцев из-за слишком уж экзотического топлива в армии не приглянулось, и тамошний народ разработал уже мотор, потребляющий обычный бензин. И, нужно сказать, мотористами они оказались выдающимися: мотор они придумали с моторесурсом аж в пятнадцать минут. Десятикубовый моторчик мощностью в пять лошадиных сил — но для первого их самолетика даже такой оказался слишком уж тяжелым, а новый самолет у них получился… Они же именно мотористами были, а не авиаконструкторами, и самолет у них получился вообще никакой — но ведь в СССР конкуренции капиталистической не было, а между мотористами и авиаторами и «социалистического соревнования» на проявлялось — так что ребята просто приехали со своим моторчиком в Горький и инженеры авиазавода при координации со стороны Вовки сделали самолетик уже нормальный, хотя и опять бумажный. Но который легко и полцентнера мог в нужное место доставить — но производство «первого чика» передали обратно в Уфу. Как смеялся Вовка, «дважды вынужденно» передали: во-первых, ребята-то уфимские «для себя» мотор придумывали и было бы просто невежливо их работы лишать, а во-вторых, почти двухметровые крылья в Вовкином сарае было просто негде делать: нужная оснастка там не помещалась.

Я обо всем этом узнал от самого Вовки: он теперь почти каждую неделю в Кишкино приезжал. На самом деле — за продуктами для жены, ее племянницы и ребенка, а «официально» — ко мне, «для совершенствования конструкции совместного изделия». И мы на самом деле кое-что совершенствовали, причем, как выяснилось, очень существенно машинку улучшали, причем исключительно «технологически». Например, сейчас само понятие печатных плат уже существовало, а плат таких практически и не было, да и те, что были… Почему-то нынешние инженеры-электронщики старались плату сделать похожей на принципиальную схему прибора, например, если на схеме питание нарисовано слева, то и на плате оно должно слева находиться. А уж соединение нескольких плат друг с другом с помощью висящих кое-как «сопель» было точно за пределами моего понимания. Тем более за пределами, что провода в виниловой изоляции (да, уже были такие) выпускались только в двух цветах и монтажники часто просто разобраться не могли, какой провод куда должен вести. А если обнаруживался какой-то дефект на плате, то ее приходилось из того же самолетика выпаивать, и это в фронтовых условиях!

Хорошо, что на двадцать первом заводе был цех по изготовлению мелких резиновых изделий. Даже не цех, а участок — но там хотя бы сырая резина была. А еще на заводе были довольно грамотные слесари — немного, но были, на инструментальном производстве — и они сделали для меня нужные формы-вулканизаторы. Вовка привез мне и нужную резину, и кусок фольгированного текстолита, и хлорное железо, и цапон-лак. И все остальное нужное — и в начале мая я ему отдал готовую схему с разъемами (примерно такими, какими на компьютерной плате питание подключалось) с оптимальным (с точки зрения монтажа) расположением релюшек. Да, я ее почти два месяца делал, но мне же пока и семи не было, я просто физически не мог ее сделать быстрее. А еще и в школе нужно было учиться…

Учиться в школе было нужно обязательно, мне было нужно, и вовсе не потому, что «обязательное четырехклассное». Довольно многое я просто за давностью лет забыл, а еще кое-что в школе не учил, тогда программа сильно уже поменялась. Ну и нужно было иметь хоть какое-то объяснение, «откуда я все знаю», и отмазка «прочитал» могла и не проканать, а вот «учительница рассказывала» — уже отмазка совершенно кузявая.

Учительниц (настоящих, с высшим образованием) у нас в школе было четверо, все жены эвакуированных в Ворсму специалистов. И трое из них в Кишкино и жили (в деревне дома для приезжих еще прошлым летом поставили, так как в городе жилья уже просто не было), а одна каждый день из Ворсмы к нам ездила. Ну да, когда «железная дорога» работает, это нетрудно было сделать. Две учительницы были из Ленинграда, и одна из них — Любовь Геннадиевна — и по профессии учительницей была, а вторая — вообще в институте там преподавала, математику. Еще одна — Мария Захаровна (которую все местные школьники немедленно переименовали в Маню Захаровну, так как Марией звали уже одну из местных жительниц) к нам попала из Харькова, и она преподавала в школе историю и географию (а по профессии она была библиотекарем), а русский язык и литературу нам (то есть старшеклассникам) давала приехавшая откуда-то из Белоруссии Алеся Николаевна — и это меня довольно сильно веселило. Потому что хотя она предмет знала великолепно (раньше тоже учительницей была), говорила она с таким забавным акцентом, что удержаться от смеха было крайне трудно. То есть мне было трудно удержаться, все школьники воспринимали ее речь спокойно и с уважением. Тем более что она и сама понимала, что «надо говорить не так» и всегда всех, кто повторял слова «за ней», поправляла.

Но эти четверо в «старших классах» учительствовали (еще им дед Иван помогал, он два раза в неделю «иностранный язык» детям давал). Но в старших и школьников было не особо много: человек двадцать в пятом, четверо у шестом учились, а для седьмого класса пока школьников не выросло. А вот младшие классы были заполнены под завязку: в школе сейчас учились детишки их четырех деревень и в каждом классе народу было человек по тридцать. Поэтому сейчас первый класс вела — тетя Маша (ну некому больше было детей учить) второй — опять шестнадцатилетняя девочка Даша из Ворсмы, сама семилетку только что закончившая, третий — Надюха, а четвертый как раз ленинградка Елена Владимировна.

А я учился уже в третьем классе: Даша меня просто выгнала из своего класса к Надюхе перед третьей четвертью, сказала, что нечего мне ей мешать второклассников учить. Но так как нашей директрисе часто приходилось и директорской работой заниматься, ее часто замещала Мария Захаровна — а уж что она нам на уроках рассказывала, фиг проверишь. У библиотекарши опыта педагогического вообще не было, с детьми она раньше не работала (раньше она в библиотеке какого-то научного института трудилась), так что подготовленную Надюхой программу на день она нам выдавала где-то за полчаса, а затем просто рассказывала разные интересные вещи буквально обо всем. А еще из-за нее и школьная библиотека быстро росла: Маня Захаровна каждое воскресенье ездила в Горький (у сельских учителей был бесплатный проезд в «область») и на развалах покупала столько разных книг, сколько донести была в состоянии — а женщиной она была отнюдь не хилой. Что же до денег — деньги на это ей Надюха выдавала сколько угодно: в деревне, точнее во всех деревнях, откуда к нам школьники учиться ездили, родители (и даже большинство не родителей) собирали весьма заметные суммы именно «на обустройство школы». Да, с появлением железной дороги денег у колхозников стало гораздо больше, чем можно было истратить…

Но школа у меня занимала время только до полудня, все же до пятого класса в программе было по четыре урока в день (а два раза в неделю — вообще по три, так как предмет под названием «физкультура» все в деревне сочли лишним). Еще час я тратил на помощь Надюхе: по ее просьбе я проверял домашние задания у одноклассников. А все оставшееся время я занимался «улучшением семейной продовольственной безопасности» — то есть червяками и теплицей, а в мае приступил к воплощению новой идеи. Но еще до того, как я начал копать, мне удалось узнать кое-что о нашей Красной армии, о чем раньше я нигде не читал и даже не слышал. А узнал я от дальнего родственника деда Ивана, который теперь к нему жить переехал, так как его деревню где-то на Смоленщине немцы целиком сожгли.

Деду Михею (которого «по паспорту» звали Михаилом Петровичем) было лет уже немного за шестьдесят, и приехал он в Кишкино после демобилизации. Потому что в сорок первом записался добровольцем в Красную армию — а зимой его уже комиссовали. Воевал он, правда, недолго: в армию он записался в самом начале июля сорок первого, а уже в середине октября его перевели в «трофейную команду». Только в ней он не награбленные музейные ценности от фашиста забирал и не оружие сортировал. А был он, как сам говорил, в этой команде «старьевщиком» — впрочем, у него вся команда такая было. И собирали она по полям сражений всякое битое и горелое железо (фашистское и отечественное тоже) на металлолом, самолеты сбитые, гильзы стрелянные тоже собирали: за них бойцам отряда даже премии специальные давали. За фашистские гильзы, латунные, и, как дед Михей говорил, гильзы его команда чуть ли не тоннами сдавала, причем любые — и пушечные, и винтовочные, и даже пистолетные. Но в основном вражеские, латунные.

Еще они собирали германские мины — и как раз после одного такого сбора его и комиссовали: напарник деда что-то такое нашел, что его, стоящего метрах в десяти от напарника, так головой о землю шмякнуло, что из армии его тут же и демобилизовали. То есть он пару недель в госпитале провел, а потом уже поехал к родственнику в деревню…

В команде «старьевщиков» он — ранее простой крестьянин — довольно многому научился и теперь работать пошел на Ворсменскую МТС: дед Иван говорил, что лучше деда Михея там никто не знает, что из сломавшейся техники починить можно, а что уже на переплавку отправлять нужно. Причем сам он ничего чинить не умел, а вот разобрать что угодно на составные части — в этом он был виртуозом непревзойденным. И благодаря ему на нашей «железной дороге» появился второй «локомотив»: в конце апреля дед Михей, прослышав, что в Кулебаки свозят разбитую немецкую технику на переплавку, сам туда съездил и привез три разбитых автомобильных мотора от грузовиков. Еще две коробки передач от них же, другие какие-то железяки. На МТС привез, а там — после того, как он моторы эти по винтикам разобрал — из них один вполне работающий собрали, а потом с этим мотором, используя другие железки, и «локомотив» построили. Небольшой, размером где-то с «эмку» — но он легко тянул два, а при нужде и три вагончика…

А еще он буквально по цвету металла мог определять, из какого сплава железяка сделана. И по поводу «отечественных» лампочек на двести двадцать он мне объяснил, почему у низ цоколь не из оцинкованной жести, как у всех других сделан, а латунный:

— Так тут и думать нечего, это томпак от германского Солотурна.

— Какого Солотурна?

— Пушка у них такая зенитная, и ружье противотанковое. Гильза у них довольно толстая, раскатать кусок такой до размера лампочки — дело плевое, куда как проще, чем из железа винт этот делать и цинковать его потом. Вот, думаю, на лампочном заводе здесь не дураки сидели, придумали, куда гильзу приспособить. А что это именно такая гильзы была, так по цвету видно: винтовочная-то латунь — она посветлее будет…

Понятно, ответить на возникший у меня вопрос, а сколько всего такие «команды старьевщиков» той же латуни собрали, следуя непосредственно во втором эшелоне за наступающими войсками, он не мог — но, судя по всему, собрали они ее очень много. А в Ворсме появился на МТС новый, специально «под деда Михея» организованный участок: туда из вражеского металлолома выбирали и свозили почти все разбитые моторы и прочие «сложные железяки».

А еще благодаря ему в Грудцинском колхозе весной все поля успешно засеяли: он разобрал пять не отправленных по разгильдяйству и лени «Универсалов», стоящих на задворках МТС ржавыми напоминаниями о том, что лениться плохо — и механики из них собрали три вполне работающих трактора. А еще он разобрал «мертвый» Сталинец, который с сорокового года починить пытались. Народ на кучу деталей посмотрел, ничего неисправного не нашел, собрал детали обратно — и трактор поехал! А так как с лигроином в стране стало получше, его на пахоту и сев в колхозе хватило — и народ теперь просто ждал урожая.

Не просто ждал, работы летом в деревне всем хватает. Правда, «интернатовские» школьники все по домам разъехались, зато кишкинским работенки на школьном поле нашлось с избытком. Поле это в текущем году целиком под картошку пустили, а чтобы картошка хороший урожай дала, ее и окучивать нужно, и сорняки пропалывать. То есть с сорняками на картофельном поле отдельно бороться вроде и не нужно, при окучивании они все вырубаются — но если лшнюю травку червячкам скормить, а потом их продукцию на то же поле подсыпать, то получается-то замечательно! В общем, все школьники вкалывали для сытной жизни следующей зимой, и я не отставал. То есть тоже иногда принимал участие — хотя чаще всего мои же одноклассники меня с поля и прогоняли. Ну да, им-то уже по десять лет было, а мне «скоро семь», да еще и ростом я не вышел — так что у меня оставалось много времени для «работы по дому». А дома я уж расстарался: выкопал ямку кубометра на четыре с лишним, ее «оштукатурил», соорудив относительно ровные бетонные стенки толщиной сантиметров по двадцать, затем в соседней ямке (размером уже куба на два с половиной) сделал стенки потоньше. И напоследок поставил над первой ямкой дощатую крышу с люком, обильно вымазанную гудроном, а в соседнюю мне мужики с котельного завода воткнули здоровенную «кастрюлю».

И после всего проделанного я — в присутствии главного инженера котельного, с которым я еще в начале весны обо всем договорился, заполнил вторую ямку водой и открыл вентиль в перевернутом «дне» кастрюли. Понятно, что она торжественно потонула, а на вопрос «а когда?» я ответил, что «не позднее чем через неделю, но там модно будет не особо спешить, я вас пригласить успею».

Пригласил я его уже через пять дней. Пригласил, он посмотрел на всплывшую почти полностью кастрюлю, потом вопросительно на меня взглянул. Я сделал торжественную морду, снова открыл вентиль на крышке (к которому уже был привинчен резиновый шланг), а кусок железной трубы, торчащий с другого конца шланга, сунул в разожженный рядом костерок. И через несколько секунд гордо поднял железячку вверх, чтобы все увидели вырывающийся из трубы огонь:

— Вот, что я вам говорил! Сейчас дерьмо как следует забродило, и из дерьмового танка теперь в сутки будет выходить кубометров по сорок чистого метана. Но так как прет оттуда метан совсем не чистый, то получается уже кубов восемьдесят горючего газа, только очень вонючего.

— Да хрен с ним, пусть воняет, когда сгорает, то вроде и запаха сильного нет.

— Ну да. Только я теперь горелку эту погасить не могу: газ в мой газгольдер не влезает, его сразу жечь приходится чтобы не вонял.

— Я понял, понял. Баллон мы тебе, как и обещали, сделаем, и насос тоже. А теперь рассказывай, чего ты в этот… дерьмотанк-то напихал, чтобы так газ пер? Нет, погоди, я блокнот достану, запишу все. И изобретение на тебя оформлю.

— Не оформите, я про это в книжке какой-то прочитал, или в журнале, там было написано, что в Индии англичане еще вроде в прошлом веке на такой установке нал для газового мотора получали.

— Так это в Индии, а у нас-то Советский Союз! Ладно, все равно рассказывай, нам такая установка и самим не помешает. Получится на тебя изобретение записать — отлично, не получится — мы тебе от завода премию выпишем. Итак, диктуй…

Вот что мне нравилось в «новых современниках», так это неукоснительное выполнение данных обещаний. Через день трое рабочих с котельного приехали в Кишкино, за день выкопали еще одну яму под «метановый реактор», на следующий лень ее забетонировали, а в начале следующей недели поставили крышку со шлюзом, через который в реактор нужно было сырье засыпать. И все нужные трубы свинтили. Мне второй реактор был нужен потому, что один работал примерно месяц, затем из него требовалось уже «отработку» вытащить (кстати, неплохое удобрение для огорода или для полей получалось), снова его наполнить и около недели ждать, пока он на режим не выйдет. А мне газ требовался непрерывно, я им зимой теплицу отапливать собирался, так что два реактора являлись необходимым минимумом. Еще на котельном заводе мне делали газовый отопительный котел — но это было не к спеху, до осени его они мне уже точно изготовят. А у себя заводчане строили уже реактор «наземный», в виде двух больших «гаражей», каждый кубов на семьдесят. Потому что сочли мои «расчеты» (а на самом деле воспоминания) довольно точными: литр «дерьма» в реакторе ежесуточно выдавал десять литров газа. Ну, плюс-минус процентов двадцать. Правда, возникла другая (и очень серьезная) коллизия: сырье для метанового реактора могло почти полностью использоваться для кормления червяков, и речь вовсе не о навозе шла: лучше всего газ вырабатывался из жира растительного (но его все же лучше в пищу употребить), на втором месте стояла целлюлоза — то есть солома. Еще очень неплохо микробы гад производили из древесных опилок — но с ними тоже было не все так просто, ведь в Горьком из опилок научились уже пеллеты делать. И единственное, что мне давало надежду на обеспечение газового реактора сырьем, так это то, что червячные фермы обслуживались исключительно вручную и люди просто оказывались не в состоянии всю собираемую на полях солому червякам скормить. Но это пока никто не додумался и из соломы пеллеты делать…

Впрочем, как заметил один из заводчан, когда мы согласовывали размеры нужного мне газового котла и я поделился некоторыми своими опасениями на этот счет, «дерьма всегда получается больше, чем нужно, так что и для газовых реакторов его найдет где взять». Однако я остался пока при своем мнении: может, где-то и найдет, а мне реакторы нужно заправлять здесь и сейчас…

Больше всего, сколь ни странно, газу обрадовалась баба Настя. Я ведь попросил котлостроителей сделать для меня и газовую пииту — а они просто притащили откуда-то еще довоенного выпуска изделие московского завода «Газоаппарат» и подключили ее к моему реактору. Все же на завод специалистов набирали, и они (не я, я такую древнюю конструкцию даже на картинках не видел никогда в жизни) научили бабу Настю ей пользоваться — и она пришла в восторг просто от того, что огонь было очень просто делать побольше и поменьше. Ну и то, что газ у нас «всегда был в достатке», так что у нас в доме даже самовары ставить все перестали. В чайнике-то железном и быстрее воду вскипятить, и грязи от газа куда как меньше.

Меня очень веселило то, что мне (то есть человеку, который все это и придумал) было категорически запрещено даже близко к плите подходить под страхом жесточайшей порки. Не то, чтобы я уж очень к этому стремился, но иногда просто чайку хлебнуть в неурочное время — но низзя! Обидно, откровенно-то говоря, но со взрослыми, когда тебе еще «скоро семь», спорить бесполезно. Вот привезут мне газовый котел для теплицы, тогда можно будет и попробовать взрослых переубедить, а пока мне не в лом и маленький самовар себе вскипятить…

В деревне восторг бабы Насти никто не разделял, по двум причинам никто не разделал. Во–первых, это было что-то непонятное и все же довольно вонючее: мой «газовый факел» иногда не справлялся с потоком из реактора и ароматы вырывались на волю. А во-сторых, народ быстренько изучил текущее состояние рынка газовой аппаратуры и выяснил, то ее (аппаратуру эту) только в Москве (ну и в Ленинграде) в дома ставили, причем не продавали, в именно «от государства ставили», так что разжиться ей будет почти невозможно. Правда, была у меня одна надежда (и вовсе не Надюха): две учительницы из Ленинграда про плиты уже знали и даже умели ими пользоваться, а мужья-то у них в Ворсме работали! То есть, если они сумеют супругам правильно плешь проесть, то на каком-нибудь заводике малосерийное производство может и наладится постепенно. Впрочем, у нас дома плита была, а остальные — как хотят, никто их заставлять не будет. А вот когда у меня на теплицу газовый котел заработает, то можно будет уже и Надежду в атаку пускать: девчонка-то она, как выяснилось, очень даже пробивная.

На Надюху у меня были очень больше надежды, ведь если ее натравить вместе с теткой Натальей, то их совместная пробивная сила могла (по моим представлениям) любую бюрократию победить. Но внезапно в конце июля в деревне появился человек, обладающий гораздо большим авторитетом и, соответственно, пробивной силой. То есть не то, чтобы вот взял и появился — но, модно сказать, возник. Хотя не сказать, что «из ниоткуда»…