Смех лисы

До смерти. Беспрекословное исполнение приказов начальника

Пальба смолкла, только Отуков, держа винтовку на изготовку, выстрелил раз и два, срубая готовых к прыжку собак.

Ларчиев разглядывал лежащего ничком на ступенях крыльца японского офицера. Из его спины торчал кончик клинка.

— Самурай, — пояснил, подходя, Загитов. — Благородная сволочь, плебейской пулей побрезговал, харакири сделал.

Ларчиев попробовал почесать ссаженные лопатки, но не дотянулся.

Попробовал перевернуть труп штаб-офицера ногой, но не преуспел.

— Ат-тставить! — скомандовал Загитов.

Но Ларчиев уже, нагнувшись, схватил штаб-офицера за плечи и перевернул.

Фронтально тело штаб-офицера оказалось изодранным и искусанным до костей. Кулак, сжимающий рукоять меча, ушел глубоко в дыру живота. Та же дыра скрывала голову лисы, которую придавил штаб-офицер, падая.

Лиса задрала залитую кровью морду, издала пронзительный звук, похожий на смех, и кинулась на Ларчиева.

Тот повалился навзничь — не сам, сам он даже моргнуть не успел, а не то что отпрыгнуть или отступить. Ларчиева отшвырнул Загитов — и встретил выстрелом лису, клацнувшую зубами уже в прыжке. Лиса мотнулась в воздухе, как мочало на веревке, но успела сомкнуть челюсти на колене сержанта.

Загитов, ругнувшись, брезгливо сбил ее прикладом на труп японца и сказал, недовольно растирая рану:

— Красноармеец Ларчиев, встать. Пункт шестой устава, первое предложение.

Поспешно вскочивший Ларчиев уныло доложил, стараясь не коситься на бойцов, подтягивавшихся к крыльцу в предвкушении обычной комедии:

— Военнослужащий обязан беспрекословно исполнять приказы начальников, кроме явно преступных.

— Отлично, красноармеец Ларчиев. Сочли ли вы мой приказ «Отставить»

явно преступным?

— Никак нет, товарищ сержант.

— Превосходно. Сочли ли вы мой приказ тайно преступным?

Вокруг заржали. Ларчиев умоляюще посмотрел на Загитова. Тот смиловался:

— Вольно. Пункт пятый тоже помнишь, про дисциплину? Укреплять, а также сберегать оружие, имущество, технику и коня. А ты себе и оружие, и техника, и конь, понял? Отгони «виллис», чтобы не мешал всем, и бегом ребятам помогать.

Обрадованный Ларчиев рванул к автомобилю. Загитов, подавив усмешку, сказал ему в спину:

— Вечером напомни, два наряда тебе выпишу.

Спина чуть поникла, но ненадолго. Наряды в переходе, тем более пустынном, были понятием философским: грязную тяжелую работу тянули все, не оглядываясь на очередь, обязанности и звания.

В любом случае вечером Загитов нарядов не выписал. Вечером он уже не мог встать с носилок, которые окружили злые и испуганные товарищи. Вставать Загитов и не пытался. Он пытался спокойно лежать, никого не пугая, изо всех сил пытался, впиваясь ногтями в бедра, — и все равно через равные промежутки времени принимался корчиться и хихикать, дергая головой.

Умер он сразу после полуночи.

Неполученные наряды Ларчиев выписал себе сам — такие, какие счел необходимыми. И до сих пор не отработал, хотя честно старался и добился очень многого. Но не того, что обещал себе — и мертвому уже Загитову.

Он исполнял приказы, берег оружие, технику и себя, а после демобилизации ценою серьезных ухищрений устроился в подземную лабораторию с официальным названием «Первая испытательная станция ВНИИ лесных ресурсов», которую наскоро оборудовали в лесу под Михайловском специально для изучения вируса, убившего Загитова. Устроился сперва водителем-завхозом, а потом, заочно поступив на биофак, — лаборантом.

Ларчиев никогда не увлекался ни химией, ни биологией, он с детства мечтал стать инженером-конструктором. Дело было не в увлечении и не в мечтах, а в долге.

Ларчиев отдал ему всю жизнь.

Он прошел путь от лаборанта до замначальника станции. Он принял решающее участие в реконструкции метода, которым биологи «Отряда 100»

шли к боевому вирусу. Он порывался испытать облегченные штаммы на себе, а когда начальник пригрозил выгнать с волчьим билетом, показал цепочку мутаций протовируса, а также смоделировал способы выращивания штаммов, избирательно воздействующих на человека в зависимости от возраста, пола и расы, до чего японцы явно дойти не успели.

Начальник назвал это огромным прорывом, генерал-химик, вручавший Ларчиеву и его начальнику Сталинскую премию, — серьезным вкладом в обороноспособность Родины и торжеством советского гуманизма, позволившего бескровно повторить изобретение, для которого бесчеловечным японским милитаристам понадобились сотни жертв из числа китайских товарищей и русских поселенцев. Ларчиев смущенно улыбался в ответ, но не был ни рад, ни смущен. Да, ему удалось вслед за японцами выковать меч и даже заточить его гораздо острее — и да, он совершенно не сомневался в необходимости такого меча Родине и в праве Родины задействовать меч там и так, где она сочтет нужным. Но он шел сюда не ковать меч. Он должен был придумать и изготовить щит, который устоит перед этим мечом. Он мечтал синтезировать идеальное лекарство, способное быстро залечить поражение вирусом, а в идеале вообще не позволить вирусу поразить организм. Создать такое лекарство не удалось. Это приводило Ларчиева в ярость, которую совершенно не смягчал тот факт, что даже предварительных подходов к созданию такого лекарства не совершали ни японцы, ни, очевидно, кто бы то ни было — никто во всей Вселенной, в общем.

Проблемы Вселенной Ларчиева не волновали. Его волновал долг перед Загитовым.

Поэтому в 1957-м он изо всех сил протестовал против закрытия программы и ликвидации лаборатории в связи с бесперспективностью исследований, ошибочностью приоритетов, определенных прежним отраслевым руководством, а также необходимостью усиления и укрупнения научных центров путем консолидации разрозненных подразделений. Протестовал, разбрасывал рапорты и даже писал в ЦК. Но лаборатория и ее персонал подчинялись военному порядку, а последнее наставление Загитова Ларчиев не забыл. Есть приказ, преступность не очевидна, надо выполнять.

Поэтому он подчинился и опять-таки лично проследил, чтобы лаборатория и в особенности захоронения биоматериалов были не только дезактивированы и блокированы, но и накрыты бетонными плитами и убраны под скучный курган, а территория с большим запасом объявлена запретной и сделана ненаходимой с помощью документов и письменных свидетельств — чтобы никакой крот, ни в буквальном, ни в переносном смысле, не сумел даже случайно пронюхать и докопаться.

В укрупненном научном центре Ларчиев быстро сделал карьеру, обеспечил Родине превосходство сразу в двух программах, упоминание не сути даже, а названий которых приравнивалось к государственной измене, стал орденоносцем, профессором и академиком, а вскоре и директором центра, преобразованного в НИИ, и начальником госпиталя при нем. Неисполненный долг вспоминался все реже и лишь иногда ныл где-то между подбородком и затылком невнятно, но давяще, как плохо залеченный зуб.

Ныл-ныл, да и прорвался вдруг во время вечернего доклада, который Ларчиев не слишком внимательно слушал перед уходом со службы. Он аккуратно положил ручку, которой подписывал накопившиеся за день документы, и сказал помощнику:

— Стоп.

Цыренов немедленно умолк. Вышколен он был все-таки великолепно.

— Как, говорите, фамилия летуна? Ну, который вывезти больных пытался, а до того с нашими связывался?

— Так. Са… Секунду, — Цыренов справился с записями. — Да, капитан Сабитов. Азат Завдатович.

— Ясно, — с непонятной интонацией сказал Ларчиев. — И все это происходит именно в поселке Михайловск Первомайского района?

— Совершенно верно, Леонид Степанович. Там раньше авиаполк, насколько я…

— Помним уж, — протянул Ларчиев все с той же интонацией, и Цыренов снова умолк.

Ларчиев взял ручку, внимательно ее рассмотрел, положил на стол и сказал:

— Срочно готовить выездную лабораторию и собирать всех профильных врачей, лаборантов и диагностов.

— Весь госпиталь? — уточнил Цыренов. — Сейчас, в пятницу вечером?

— Дмитрий Аристархович, вы хотите, чтобы у нас был понедельник? Тогда вперед. Через два часа вылетаем, — отрезал Ларчиев.

— Блин, скоро он там? — спросил Серега Рекса, пританцовывая от нетерпения.

Рекс ответил сложным грудным многозвучием, сочетавшим сочувствие и досаду, и показал, что он-то готов чесать с братаном прямо сейчас в любую сторону. В принципе, ничто не мешало рвануть на выполнение своей части особо важного задания прямо сейчас, но хотелось убедиться, что и Гордый про свою не забудет. Алкаш же и бич, да еще и свистун, каких мало, хоть сейчас ставь вести телепередачу «В гостях у сказки» вместо Валентины Михайловны Леонтьевой.

Серега потрепал пса по косматой башке и с досадой осмотрел улицу. Она была пуста и сумрачна: покачивающийся под редкими прикосновениями ветра фонарь и несколько далеких окон лишь добавляли картине суровости.

Дверь Дома-с-привидениями наконец тоскливо скрипнула, выпуская хозяина, и Серега выдохнул в тон ей.

Гордого было не узнать: он умылся, причесался, пригладил щетину и переоделся не просто в чистое, а в темный костюм. Выглядел он почти элегантно и немного пугающе, зато моложе сразу лет на двадцать. В руке Гордый держал старательно выправленный кофр.

— Готов? — спросил он.

— Давно, — буркнул Серега, наматывая поводок на руку.

— А это?

Гордый указал на прислоненный к порогу топор. Серега отмахнулся.

— Потом заберу. Ну что, как договорились?

— А то. Ни пуха.

— К черту. И тебе.

— Аналогично.

Операция началась. И вскоре об этом узнал весь поселок — пусть так и не понял, что происходит.

Гордей как никогда быстро дошагал до своего склада. После экспрессивной возни в глубинах стеллажей, забитых электрооборудованием, он перетащил штабель ящиков к столу и принялся, бормоча, поочередно подсоединять к розетке выпрямители и преобразователи тока, реостаты и удлинители, выставляя различные параметры. Некоторые приборы не работали — их Гордей отволакивал в сторону. Другие принимались дымить и искрить. Их провода он торопливо выдергивал из розетки. Успевал не всегда: очередной блок выбил автомат в электрощитке склада. Гордей, на ощупь добравшись к щитку, щелкнул автоматом, вернулся и, хмыкнув, украсил новую гирлянду соединений выпрямителем совершенно стимпанковского вида, здоровенным, схваченным кожаными ремешками в ржавых заклепках и с ажурными прорезями вентиляции.

Он вдавил тонкую черную кнопку в корпус. Ящик тоненько сказал: «У-уп», и стало темно. Совершенно.

Гордей, дошаркав до щитка, впустую пощелкал рычажком и осторожно отодвинул дверь. Поселок затопила тьма. Из тьмы доносились еле слышные возгласы и проклятия. Гордей, вздохнув, вернулся к столу и застыл в ожидании.

Когда по улице разлетелись возмущенные крики, Райка, осторожно поднявшая было простыню, замерла. Крики улеглись, размеренность бабушкиного похрапывания не изменилась, громкость недалекого скулежа тоже.

Райка убрала простыню к стене, встала и прокралась к выходу. Она была полностью одетой.

Подхватив тапки, Райка беззвучно вышла из дома в сумрак без единого огонька и обулась.

Серега поджидал у калитки. Рекс, преданный и оскорбленный в лучших чувствах, поскуливал в курятнике.

Серега шикнул на него, качнул головой в сторону госпиталя и побежал по малоразличимой во тьме улице, почти не спотыкаясь. Райка не отставала. На полпути темная улица вдруг вспыхнула редкими фонарями и окнами домиков.

Оба на миг пригнулись и прибавили ходу.

Гордей в последний раз замерил силу тока и напряжение на выходе из очередного блока питания и робко воткнул в него вилку, приделанную к проводу, недавно украшавшему запястье Сереги. Другой конец провода был воткнут в смартфон. Гордей щелкнул клавишей на блоке и уставился на экран с отчаянной надеждой. Тот лежал мертвым черным листком. Гордей, сморщившись, потянулся к проводу, и тут смартфон, зажужжав, вспыхнул заставкой на треснувшем экране.

Закрыв на миг глаза, Гордей судорожно вздохнул, поднял смартфон трясущейся рукой и погладил, как котенка.

От прикосновения открылась фотогалерея. Гордей, засмеявшись, принялся ее пролистывать — сперва с отвычки неловко, затем все проворнее, при этом с растущим ужасом на лице. Поморгав, он пришел в себя, убрал смартфон в карман, а блок питания — в кофр, погасил свет, запер склад и решительно зашагал к госпиталю.

Серега и Райка дежурили в густой тени у входа в госпиталь. Доктор Гаплевич, не подозревающий об их присутствии, курил на крыльце, нетерпеливо поглядывая на часы. В ворота въехал армейский уазик. Гаплевич, метко отправив окурок в урну, сбежал с крыльца навстречу машине, из которой выбрались капитан Земских с парой солдат.

Серега с Райкой юркнули в здание, пронеслись через холл и выглянули из-за угла. Солдаты встали часовыми в дверях.

Ребята мрачно переглянулись и спешно удалились по коридору.

В госпитале кипел аврал: возвращенных с аэродрома больных определяли по прежним палатам.

Скучающий Андрюха услышал непривычно легкие быстрые шаги за дверью и выглянул в коридор. Серега уже добрался до поста дежурной медсестры и атаковал вопросами Тамару. Та принялась всполошенно обихаживать сына свалившейся коллеги, не отвлекаясь на Райку, медленно огибавшую стол с фланга.

Андрюха заинтересованно выдвинулся в коридор и взял курс на сближение, но заметивший его Серега жестами умолил не вмешиваться. Андрюха выдвинул было челюсть, но что-то вспомнил и ретировался за дверь.

Как раз вовремя: на дежурный пост вихрем налетел Коновалов.

— Почему дети в особой зоне? — сиплым от гнева голосом поинтересовался он. — Вон, немедленно.

— Константин Аркадьевич, это сын Вали, — побелев, сказала Тамара.

— Да хоть!.. — начал Коновалов и запнулся.

— Где моя мама? — отчаянно заорал Серега. — Куда вы ее дели?

— Сереженька, милый, туда правда нельзя, — торопливо и ласково сказала Тамара.

— Покажите! — еще громче заорал Серега, стараясь не смотреть в сторону Райки, которая уже прислонилась к стеклянной дверце шкафчика с ключами. — Я входить не буду, просто посмотреть хочу!

Благополучно приземлившийся транспортник Ил-76, погасив скорость, медленно полз по рулежке. Нитенко, переводя дух, устремился из диспетчерской к машине: за содержанием летного поля он следил со всем усердием, но самолеты, тем более такие тяжелые, не садились здесь года два — к тому же он не успел нормально обследовать полосу после силового перехвата Ли-2 с последующим буксированием того в ангар. Впрочем, сел «горбатый» штатно, так что технические проблемы были позади. Впереди были все остальные.

— Ну вот и хорошо, — неумело проворковал Коновалов, присевший рядом со старательно рыдающим Серегой. — Давай теперь домой, а днем приходи к тете Тамаре или сразу ко мне, и мы всё расскажем. Ладно?

Серега неловко кивнул, вытирая лицо.

— Один доберешься? — спросил Коновалов, с некоторым трудом поднимаясь и возвращая приспущенный респиратор на лицо.

— Мы вдвоем, — сказал Серега.

Райка поспешно встала рядом с ним, доматывая вокруг ладони очередной куст макраме.

— Вот и… хорошо, — повторил Коновалов. — А вообще одному тебе как?

Может…

— Мы вдвоем, — повторил уже Серега.

Райка метнула на него взгляд и прикусила губы.

— Вот и… Вот. Бегите с подружкой домой, поздно очень, взрослые волнуются. Будет день — будет…

Он, не договорив, кивнул им и тяжело убрел на продолжение обхода.

Ребята вежливо попрощались с Тамарой и как могли медленно пошли по коридору.

— Смотрит? — спросил Серега.

— Нет, — сказала Райка, повернувшись как бы к нему.

И оба юркнули в Андрюхину палату.

Дверь поспешно закрылась, глуша издевательское Андрюхино «А я майор, а я майор!».

Когда Нитенко достиг самолета, разгрузка уже шла по полной: передвижные лаборатории и два автобуса скатились по аппарели своим ходом, и теперь в них быстро, но организованно догружали медикаменты, требовавшие отдельной транспортировки. Военные медики, грузы и даже, кажется, машины крутились вокруг невысокого очень просто одетого человека.

Нитенко подошел и поприветствовал его по форме.

— Ларчиев, — сказал невысокий человек, протягивая руку. — В целом ситуация понятна, а времени, как всегда, нет. Поехали, детали обрисуете по дороге.

Андрюха перевел обалделый взгляд с Сереги на Райку и спросил:

— Он точно не свистит?

Серега возмущенно задохнулся, а Райка твердо сказала:

— Точно.

— Я фигею без баяна, — пробормотал Андрюха. — Лады. Действуем по вашему плану.

Он не без труда — Серега пробовал помочь, но был презрительно отогнан — распахнул сто лет не открывавшееся окно и спрыгнул с подоконника во двор.

Пока Андрюха воевал с рамой, Райка выскользнула в коридор, чтобы почти сразу вернуться со стопкой врачебной одежды: белым халатом, шапочкой и марлевой маской. Сама она была уже в маске и еще одну напялила на Серегу, дежурившего у окна.

Гордей, решительно вошедший во двор госпиталя, замер при виде солдат на входе. Он не успел попятиться, начать вертеть головой или обратить на себя внимание еще каким-нибудь подозрительным действием, поскольку рука, высунувшаяся из кустов, стащила Гордея с освещенной дороги. Приступить к активной обороне Гордей тоже не успел, поскольку с некоторым изумлением узнал в похитителе Андрюху. Тот приложил палец к губам и указал на открытое окно своей палаты. В окне отчаянно сигналил Серега.

Гордей кивнул и без особой грации, но вполне проворно прокрался к окну.

Андрюха помог ему взобраться на подоконник, потом и сам ловко вернулся в палату.

Через пару минут одетый как врач Гордей вышел из палаты и деловито пронес возмутительно чумазый кофр через весь коридор к двери лаборатории, из которой ему потихоньку махала Райка. Чуть погодя тем же маршрутом, оглядевшись, проследовал Серега.

Никто из медиков, охваченных суматохой, не обратил на них внимания.

Когда Серега беззвучно прикрыл за собой дверь, Гордей уже орудовал вовсю, придвигая и подключая разнообразные приборы. Начал он с блока питания, к которому присоединил выложенный на стол смартфон.

— О, — сказал Серега, уставившись на горящий экран.

На него не обратили внимания. Гордей деловито расставлял в удобном ему порядке старые и свежие пробы, которые к своей радости обнаружил в холодильных шкафах аккуратно рассортированными и подписанными.

— Возьмите чайную ложку обычной советской… — пробормотал он.

— Чего? — уточнила Райка, протягивая очередной лоток.

Она сразу натянула резиновые перчатки и принялась метаться между процедурными столами, шкафами с медикаментами и холодильниками с биоматериалом, подавая Гордею нужные пробы, реактивы и инструменты — иногда даже раньше, чем он успевал вспомнить название или завершить замысловатый жест. И руки у нее, в отличие от Гордеевых, не тряслись.

— Не-не, это я так, — сказал Гордей, смутившись. — Воспоминания юности поперли.

Он прильнул к окуляру микроскопа, некоторое время, шипя и невнятно ругаясь, выставлял оптимальную подсветку и пытался настроить линзу под свое подсевшее, оказывается, зрение — до сих пор поводов обнаружить это досадное обстоятельство не подворачивалось. Справившись наконец, он принялся пыхтеть и агакать, все более азартно меняя предметные стекла.

Серега и Райка досадливо переглянулись. То ли почуяв это, то ли просто докипев до нужной кондиции, Гордей начал рассказывать — больше себе, чем ребятам:

— Так… Возбудитель текущей вспышки с огромной долей вероятности, я бы сказал… Так… Ага… Я бы сказал, девяностодевятипудово тот же, что был…

В смысле, что будет… Блин, короче, абсолютно тот же, с которым я имел дело…

И слово… И жаркие ночи… И на арене у нас типа штамм лисьего бешенства, только на стероидах и мане-енечко чуть-чуть зверски перепрошитый… Кто ж покто у нас такой куль имба-биопанк-то?..

Серега с Райкой переглянулись уже недоуменно. Райка пожала плечами, а Серега крутнул пальцем у виска.

Гордей продолжал бубнить под нос:

— Поэтому и древняя сыворотка так четко срабатывает, что исходник тот же, а штамм… Штамм маленько послабже, смотри-ка ты… Не моментального, считай летального, действия, а дает время покушать… Чтобы вирус покушал…

Размножился… И в шапке… А мы в эту шапку… В панамку-то…

Он на миг отвлекся, посмотрел на ребят, снова смутился почему-то, откашлялся, прильнул к окуляру и заговорил чуть понятнее:

— Короче, штука, которая в пробирке была, — вполне годная основа для борьбы с вирусом и реабилитации организма. Значит, надо ее воспроизвести и на этой основе шлепать лекарство, а потом и вакцину. Как уж там было…

Раечка, вон те штуки поближе придвинь чисто по-братски.

Райка, прыснув, перенесла реактивы с края стола ближе к Гордею. Он, не отрываясь от микроскопа, в несколько беглых касаний изучил новую сервировку и снова принялся менять, сдвигать и смешивать все подряд в странном ритме.

Руки его, более совершенно не дрожащие, летали, набирая скорость, между шеренгами пробирок, колб и чашек, а взгляд лишь изредка прыгал от окуляра микроскопа к экрану лежащего рядом смартфона. Блок питания деловито гудел в ногах.

Гул начал нарастать и крепнуть. Когда стало понятно, что доносится он не от прибора, а из-за закрытого и наглухо зашторенного окна, гул сменился скрипом тормозов, хлопаньем дверей и неразборчивыми командами. Во двор госпиталя въехали автомобили, похоже, целая колонна, пассажиры которой затеяли масштабные хлопоты.

Ребята прокрались к окну и через щель оттянутой шторы попробовали разобрать, что происходит. Гордей, упоенный процессом, не обращал на посторонний шум никакого внимания.

По коридору госпиталя с рокотом раскатились множественные шаги:

Коновалов повел прибывших медиков с примкнувшим к ним руководством комендатуры обходом. Все были упакованы в костюмы полной химзащиты, рот и нос закрыты респираторами.

Нитенко и Земских было очень неуютно в такой одежде, в таком окружении и в таких условиях, но они старались не подавать виду, не отставать и не отвлекаться от пояснений Коновалова, который комментировал состояние каждого продемонстрированного пациента. Идею разобраться с Коноваловым как следует, высказанную многократно и с растущей злобой, Нитенко уже оставил.

— Стоп, — скомандовал Ларчиев пожилой сестре-хозяйке, пытавшейся протиснуться через группу с каталкой, на которой лежало тело, накрытое простыней.

Сестра-хозяйка нахмурилась и собралась поддать краем каталки заступившему ей дорогу Цыренову.

— Стоп, Анна Борисовна, — подтвердил Коновалов. — Минутку обождите, мы посмотрим.

— То «скорее-скорее», то «обождите», — проворчала сестра-хозяйка, выпуская ручку каталки и отворачиваясь с оскорбленным видом.

Из дверей в палаты, между которыми замерла каталка, донесся глумливый хохоток. Если бы кто-нибудь из медиков заглянул туда, отодвинув брезентовые завесы, то обнаружил бы, что Сабитов в девятнадцатой и Валентина в восемнадцатой синхронно подергивают головами, скуляще посмеиваясь сквозь забытье. Но никто, конечно, в палаты не заглядывал. Все смотрели на мертвого Рачкова, с лица и груди которого Ларчиев поднял простыню.

— Это первый… — начал Коновалов и торопливо кашлянул, чтобы забить чуть не выскочившее «пока». — Рачков, экспедитор фермы, вероятно, один из первых зараженных. Болезнь протекала в особенно острой форме, возможно, наложившись на респираторное.

Ларчиев, продолжая разглядывать покойника, протянул руку. Коновалов кивнул, в руку после короткой суеты вложили историю болезни. Бегло изучив ее, Ларчиев спросил:

— На вскрытие везете?

— Так точно, — сказал Коновалов.

— Куда еще-то, — буркнула сестра-хозяйка.

— Начинайте немедленно, результаты доложить, — скомандовал Ларчиев и взглянул на патологоанатома Семакова.

Тот, кивнув, пристроился к каталке и попробовал оттеснить сестру, галантно уведомив:

— Анна Борисовна, позвольте помочь.

— Себе помоги, — отрезала сестра-хозяйка, отпихивая Семакова, и загрохотала колесами прочь.

Семаков пошел следом, держа руки при себе.

Цыренов, проводив их взглядом, спросил:

— Сами смотреть не будете?

— Пока сосредоточимся на живых, — отрезал Ларчиев и, взглядом спросив разрешения Коновалова, вошел в палату Валентины.

Там он под комментарии Коновалова так же быстро изучил истории болезни обеих пациенток, задержал взгляд на изможденном лице Валентины и бесстрастно сказал, поводя затянутым в резину пальцем по двери и окнам:

— Изоляцию усилить.

— Так точно, — сказал Цыренов, прицельно выхватил из группы несколько человек и принялся инструктировать.

Ларчиев с Коноваловым уже нырнули в соседнюю палату. Всполошенная свита бросилась следом, едва не толкаясь.

Коновалов, стоя у койки, бесстрастно пояснял:

— Да, тот самый капитан Сабитов. Помимо внешних обстоятельств пациент интересен еще и тем, что болезнь… Вот, обратите внимание, — он помог Ларчиеву найти нужную страницу в склеенных листках, — протекает очень нестабильно. За ураганным обострением, нехарактерным, вообще говоря, для ранней стадии… видите, жар, пароксизмы, ну и давление, конечно?.. А теперь тут: внезапная ремиссия, пределы нормы.

— Есть версии, почему так?

— Полно. Способ заражения, индивидуальная особенность организма, мутация штамма, что угодно.

— Логично, — согласился Ларчиев. — Обождем с выводами.

Он со странным выражением, будто пытаясь узнать или вспомнить, всмотрелся в лицо Сабитова, хотел что-то спросить, но молча пошел к двери.

Свита хлынула следом.

Группа маршировала мимо поста дежурной медсестры, когда Тамара, внимавшая телефонному собеседнику, спешно подозвала Коновалова. Тот, обронив несколько коротких фраз, передал трубку Ларчиеву. Ларчиев слушал молча, затем сказал:

— Окружной центр здесь, завтра надеюсь доложить полную клиническую картину и дать рекомендации. Не исключаю. Еще раз: строгий карантин не исключаю. Зав-тра. Да, только срочное, ерундой и вопросами прошу не беспокоить. До свидания.

Он положил трубку и пошел к следующей палате, бросив через плечо:

— Похожие симптомы уже в пяти районах. Срочно разворачиваем лабораторию.

Едва ли не половина отряда медиков отделилась и загремела каблуками к лаборатории.

Серега, подслушивавший у двери, торопливо щелкнул замком раз и два, задним ходом отошел к Райке и напряженно спросил:

— Долго ему еще, как думаешь?

Райка пожала плечами.

Дверь дернули, дернули посильнее и затрясли изо всех сил.

Райка вцепилась Сереге в плечо и оглянулась на Гордого. Тот то ли ничего не слышал, то ли игнорировал внешние помехи с завидным хладнокровием.

Руки его порхали над столом чарующе шустро.

— Заперто здесь! — крикнули в коридоре. — Ключ принесите!

— Не успеет, — пробормотал Серега, уставившись на дверь.

В глазах его было отчаяние.

— Где ключ-то? — спросил один из медиков, который, не утерпев, вернулся к посту дежурной.

Тамара, открыв стеклянные дверцы шкафчика, на всякий случай еще раз перебрала все ключи в надежде, что нужный найдется под ненужным или обнаружит истинную бирку под ложной.

— Сестра, времени нет.

— Ключа нет, — растерянно сказала Тамара, не заметив, что как будто передразнивает. — Вот здесь висел, а теперь нет.

— Пор-рядочки, — процедил медик, качнулся на пятках и почти побежал обратно.

Отзвуки драмы не достигали палаты Андрюхи. Там зрела собственная драма. Доктор Гаплевич, не жалея красок и эпитетов, описывал Андрюху как «феномен, исцелившийся самопроизвольно», а Андрюха разбухал от возмущения — как характеристикой, в которой ему слышалась непристойность из анекдота, так и терминологией.

Коновалов, заметив это и правильно поняв, сказал:

— Не психуй, это комплимент.

— Дэ? — недоверчиво спросил Андрюха.

Гаплевич растерянно закивал. Ларчиев смотрел прицельно.

— Ладно тогда, — сказал Андрюха. — Может, я домой пойду уже, а?

Сколько можно-то?

— Андрей Анатольевич, потерпи еще маленько, — попросил Коновалов. — Ради науки, а? Готов ей служить?

Андрюха повел плечом.

— А Родине? — спросил Коновалов строже.

— Усигда готоу, — мрачно сказал Андрюха голосом Папанова.

Ему стало понятно, что сегодня точно не отпустят.

Ларчиев выразительно кашлянул и указал Коновалову на окно. От подоконника к середине комнаты тянулись вполне отчетливые отпечатки грязных подошв. Довольно крупные.

— Хм, — сказал Коновалов и нахмурился.

— А, — торопливо сказал Андрюха, отследив начальственные взгляды. — Так-то я готов, конечно. Служить на алтаре. Я просто сидеть тут задолбался, а что-нибудь полезное — кто бы против, а я за. Могу кровь сдать, раз такой феномен самозарядный. Лекарство же из крови делают, как гематоген? Ну вот из моей сделайте. У меня крови до фигища, вечно как из носа польет, вся рубашка до пупа мокрая насквозь, а мне одинаково вообще.

Ларчиев посмотрел на часы и вышел. Врачи поспешили следом. Андрюха цвиркнул с досадой и запоздало принялся растирать следы подошвой тапка.

Топтавшиеся у лаборатории медики встретили сообщение о том, что ключа нет, возмущенным ропотом и деятельно начали дискуссию о способах преодоления кризиса. Земских жестом попросил всех замолчать и, когда публика пусть и не сразу, но подчинилась, вслушался.

В наступившей тишине легкий гул и позвякивание за дверью были легко различимы и выразительны.

Земских несколько раз требовательно постучал в дверь, громко сказав:

— Здесь руководство госпиталя и части. Немедленно откройте.

Гул не смолк, а звяканье, кажется, ускорилось.

— Ломайте, — скомандовал Земских.

Чтобы выбить косяк, хватило трех ударов сапогом под ручку. Земских ворвался в лабораторию первым и на пару секунд застыл от удивления и бешенства.

Приборы и агрегаты горели на все лады октябрьской иллюминацией. Возле стола испуганно моргали вцепившиеся друг в друга подростки, мальчик и девочка, которым об эту пору полагалось кататься на Луне и ловить перо Жар-птицы во сне. За столом спиной к двери восседал какой-то всклокоченный мужик в халате. Грохот он как будто не заметил, даже не повернув головы кочан.

— Этого взять, этих вывести, — скомандовал Земских.