Смех лисы

Из-под земли. Летательный аппарат неизвестного происхождения

Пара бульдозеров и вездеход «КамАЗ» ползли по буеракам к местам, которые указал Сабитов. Сабитова с ними не было. Он сидел в кабинете Земских, как обычно гладко выбритый, свежевыглаженный, спокойный до скучности, и внимательно слушал.

— Никакими документами секретность и неприкосновенность участка не подтверждается, — сказал Земских, водя ладонью над расстеленной картой. — В штабе округа тоже ничего не знают. Технику мы у района одолжили, она уже приступила к расчистке участка. Округ все согласовал, техслужба закрутилась, к середине лета и там, и еще в трех согласованных точках радары будут. Как мы вчера и говорили.

Сабитов кивнул, сделал паузу, показывая, что не только понял, но и оценил, и спросил, ткнув в дальний от себя угол карты:

— А тут вот что за «НЛА» со знаком вопроса помечен?

— О, это такой наш микро-Баальбек, — оживился Земских. — «НЛА» — это «неопознанный летательный аппарат», так сказать, древнейший местный источник легенд, сказаний и непереводимого фольклора.

Сабитов показал, что заинтригован. И Земских торжественно сообщил:

— В общем, посреди леса с давних, чуть ли не военных пор лежит разбитый то ли самолет, то ли что-то похожее.

— Далеко?

— Никак нет. Километра четыре отсюда, если по прямой.

Километрах в четырех от авиакомендатуры, если по прямой, подвывающий от восторга Серега сполз, обрушивая глиняные ручьи, на дно оврага и с хрустом побрел к черной дыре кабины, от которой не отрывал горящего взгляда.

Земских продолжал:

— Местный исполком, говорят, в свое время требовал у части провести расследование и убрать обломки, особисты копали, военная прокуратура — и без толку. У военных потерь и пропаж не было, ни у тех, кто здесь тогда базировался, ни у соседей. Да и борт не наш, а чей — неизвестно.

Опознавательных знаков нет, и вообще на серийный самолет не похож: ни на советский, ни на японский или китайский. Может, это Кулибин какой газонокосилку с вертикальным взлетом строил.

Серега, то и дело проваливаясь в скрытые валежником неровности, медленно прошел от разбитого хвоста к крылу, ведя пальцами по борту.

Сцементированные глиной слои листвы обваливались кусками, открывая местами черный от сажи, местами выгоревший до грунтовки и омытый дождями и снегом металл. Горько пахло гарью и чем-то еще.

— Соответственно, по военной линии расследовать и тем более убирать обломки отказались, пусть, сказали, гражданские власти разбираются, — добавил Земских. — А не хотят, так пусть лежит дальше. Колючкой на всякий случай этот район обнесли, хотя туда никто и не забредает, там же бурелом, ну и вообще местность сильно пересеченная. Чудеса, и леший бродит. Никому посреди чащи НЛА не мешает, а придет кто убирать, вот и узнаем чей. Никто не пришел, все про него забыли, даже картографы. Разве что бабки страшные истории внукам рассказывают.

Сабитов уточнил:

— Посмотреть-то можно?

— Да хоть сейчас, — легко подхватился Земских, сворачивая карту.

— Нет, сейчас по ВПП и ангарам погуляем, завтра с утра — военный городок, а вечером, если время останется, уже в лес сходим.

Земских предложил:

— Можно с приятным совместить. Устроим охоту на лис в английском таком стиле. Их что-то развелось, охотхозяйство уже депеши рассылает, отстреливайте, мол, пока бешенство не вспыхнуло, а где стрелков взять? В поселке бабки да детишки, взрослые все в Калинине, если не на вахте. Тут мы и пособим. Стрелять так стреля-ять!

Последнюю фразу он хрипло пропел на манер Розенбаума.

Сабитов, успевший подняться, вроде чтобы не сидеть при вскочившем уже собеседнике, не отреагировал ни на охотничий призыв, ни на вокальное упражнение. Земских сменил тон:

— Если тихую охоту предпочитаете, по грибы можно. Подберезовики уже пошли, наверное. Совсем чутка, конечно, но тут главное же участие, а не результат. Меня батя всей семьей с пяти лет в лес таскал, а я своих. А вы не любитель?

— Пойдемте аэродромное хозяйство осмотрим, — сказал Сабитов, надел фуражку и вышел.

Земских, беззвучно ругнувшись, последовал за ним.

Серега чувствовал себя, как Али-Баба в пещере с сокровищами. Он влез в кабину лишь после того, как, трижды поглазев с разных сторон, убедился, что не видать там проспавшего весеннюю побудку медведя и не слыхать шипения гадюки. И даже сползши в устеленный лиственно-хвойным мусором лаз, осваивался с робостью, готовый при первом подозрительном звуке катапультироваться сразу на склон оврага и чесать домой во всю дурь.

Постепенно он осмелел, расхрабрился, вернул себе обычную размашистость и громкость, выкинул и повычерпал бол́ ьшую часть мусора, освободив остовы кресел и остатки приборной доски, и принялся разнообразно осваивать находку.

Серега поработал летчиком, идущим на взлет, на посадку, на таран и на перехват звена вражеских бомбардировщиков с нейтронными бомбами, побывал десантником, отрабатывающим затяжной и слепой прыжок, а когда сильно ушиб лодыжку, переквалифицировался в партизана, поджидающего с топором, пока каратель сунется в землянку. К сожалению, роль топора пришлось играть куцей ветке: вместо ножичка в кармане обнаружился почему-то пластмассовый индеец. Серега погоревал, вспомнив, что ножичка у него так и нет, и неуверенно обещал себе по пути домой обшарить опушку в районе вчерашней игры — вдруг найдется, раз день такой удачный. Целый секретный самолет нашелся, так чего же ножичку отставать?

Индейца Серега, подумав, поставил на относительно ровный выступ приборной доски, строго велев охранять, пока Чапай отдыхать будет.

Отдыхать Чапай улегся не сразу: сперва еще немножко побарагозил, играя в стрелка-радиста, космонавта и раненого комиссара, попутно попытавшись найти, открутить или отломать в кабине что-нибудь полезное или интересное.

Ничего такого в кабине, выгоревшей до металла, а местами до совсем толстого металла, который прятался под листами металла потоньше, не нашлось. Так что Серега все-таки лег в дырчатый остов одного кресла, потом другого, потом снова первого — никак он не мог сообразить, которое пилота, а которое штурмана, второго пилота, пассажира, в общем, не такого главного человека: от штурвала, ручки управления или рычага, если они когда и были, не осталось следа. Растянувшись на неровном ложе в очередной раз, Серега окончательно понял, что пилот сидел не здесь, а по соседству, но решил, что перелезет чуть попозже, когда слегка отдохнет, и замер, сонно рассматривая голубое небо через неровные дыры над собой и лишь иногда вяло пришлепывая комаров — мошки́ юное поколение, на свое счастье, и не знало: она откочевала в чащу после начала вырубок леса и осушения болот.

Индеец бдел, как и было велено.

Серега правда как-то сильно устал. Понятно с чего: в обычный день его притомило бы одно только покорение вершины — ну хорошо, середины высоченного дерева, — а он ведь и до, и после этого накрутил марш-бросков, какие не всякий взрослый солдат выдержит.

Не марш-бросок это был, конечно, а неспешный кросс по слегка пересеченной местности с символическим приближением к боевым условиям.

Отделение грузно топало вдоль бетонного поля, по голенищам сапог щелкали стебли, дуром повылазившие из щелей между плитами. Солдатики были в противогазах, старых, с трубкой, уходящей в брезентовую сумку к металлическому фильтру, который больно бил по бедру или заду на каждом «Р-ряз-двэ!».

«Р-ряз-двэ!» — твердил, как заведенный, прапорщик лет сорока без противогаза, трусивший рядом с нестройной колонной.

Сабитов и Земских наблюдали за кроссом от второго ангара, в котором только что любовались единственным, зато вполне уникальным представителем летного парка части: военных еще времен здоровенным поршневым транспортником Ли-2 в учебной модификации. Сабитов, физиологически, кажется, не приспособленный улыбаться, оказался максимально близок к демонстрации благожелательного возбуждения. Он обошел самолет, задрав голову, дотошно расспросил о его истории, состоянии и особенностях техников, которым Земских велел слушаться приезжего капитана как местного, посидел в кресле пилота и был, по всему, готов рассказать связанную с этой моделью личную историю, да передумал в последний момент и вышел из ангара, задушевно со всеми попрощавшись.

Прапорщик Совпель заметил офицеров издали. Поравнявшись с ними, он скомандовал «Стой!», отчеканил строевой шаг и, поприветствовав с козырянием, доложил:

— Товарищ капитан, отделение наземного обслуживания проводит плановое занятие физподготовкой!

— Вольно, — скомандовал Земских прапорщику и отделению, и без того отдувавшемуся внутри противогазов не то что в вольных, а в разнообразно скрюченных позах. — Натаскиваем постоянно. Тяжело в учении — легко в бою.

Сабитов, поморщившись, прошел вдоль тяжело дышащего строя.

Срочники, оттягивавшие край резиновой маски под челюстью, при его приближении спешно вытягивали руки по швам. Сабитов остановился возле рослого ефрейтора, который дышал вполне непринужденно, да и пятна пота на его гимнастерке были поменьше, чем у остальных, и согласился:

— Легче легкого, вижу.

Переместив лицо к окулярам ефрейтора, он вполголоса добавил:

— Сам себя не перехитри, ефрейтор. Смерть от зомана — штука неприятная.

Сабитов тюкнул пальцем себе под нос и, козырнув, ушел к следующему ангару.

Земских, окатив свирепым взглядом прапорщика, поспешил следом.

Совпель, выкатив глаза, рявкнул:

— Доскин, ко мне! Снял противогаз быстро!

Он протянул руку. Ефрейтор, подойдя, неохотно содрал маску с не слишком утомленного и совсем не испуганного лица и подал ее прапорщику. Ощупав клапанную коробку, тот швырнул маску обратно Доскину и скомандовал, вытирая пальцы о брюки:

— Клапан на место быстро вставил, десять кругов в темпе, пока отделение отдыхает, и два дня на воротах стоишь, а по вечерам три километра в противогазе. С клапанами. Еще один такой фокус — на губе сгною, внял?

Выполнять.

Совпель проследил за тем, как Доскин, пошарив в кармане, неохотно прилаживает на место лепесток вдыхательного клапана, показал, чтобы тот надел маску, и скомандовал:

— Ефрейтор Доскин, десять кругов бего-ом! Ар-рш! Р-ряз-двэ, р-ряз-двэ, в темпе, я сказал, р-ряз-двэ!

Отделение безмолвными слониками наблюдало за удалявшимся ефрейтором.

— Отделение, противогазы ыс-снять! — рявкнул прапорщик и неожиданно нормальным, вернее, задушевным дикторским голосом добавил: — Приступаем к водным процедурам.

Они побрели к умывалке под стук одинокой пары сапог по бетону. Стук был негромким и каким-то сиротливым. Любые другие звуки аэродром будто отменил: не слышно было ни птиц, ни мошки или комаров, ни шелеста кустарников, ни рычания техники в лесу.

Зато на поляне рычание оглушало. Поляна сильно изменилась: раскатанные по бревнышку ворота бывшей «секретки» канули в траве, окрестности холма были перепаханы гусеницами, а сам холм наполовину срыт. Уцелевшую половину с двух сторон атаковали бешено тарахтящие бульдозеры. Из-за деревьев за ними наблюдала лиса.

Ножи бульдозеров уперлись в невидимое препятствие. Двигатели взревели.

Машины, качнувшись, снесли препятствие.

Странный лопающийся звук как будто отдался эхом в дрогнувшей земле, потемневшем небе и между лиственницами, вдруг ссыпавшими горсти иголок и чешуйчатой пыли.

Лиса бросилась наутек, а разные люди в окрестностях отреагировали на неслышный им звук удивительно остро.

Валентина, спешившая по коридору госпиталя, и Сабитов, размеренно подходивший к четвертому ангару, одинаково поежились, чуть замедлив ход.

Гордый, все так же медленно водивший пальцем по ладони, крупно вздрогнул, едва не свалившись со складского табурета, выбежал на улицу и принялся отчаянно вглядываться в пустое небо.

А спавший в останках пилотского кресла Серега на миг скорчился, как перед сокрушительным столкновением.

Он жадно вдохнул, приходя в себя, и вскочил, едва не грохнувшись от чрезмерности усилия, ругнулся и замолчал, прислушиваясь. Сверху, но совсем неподалеку, раздалось поскуливание лисы.

Звуки бульдозеров досюда не долетали.

В кабине было совсем темно, а небо быстро серело.

Серега, почесывая укусы, тихо сполз из разбитой кабины на землю и снова прислушался. Скулеж, кажется, приблизился.

Серега вдруг вспомнил, что вообще-то малость боится темноты и леса. Он принялся шарить под ногами, то и дело тревожно задирая голову: подобрал ветку, отбросил, стукнув оземь, потому что оказалась трухлявой, подобрал что-то мелкое, отряхнул, повертел и сунул в карман, наконец подхватил крепкую палку, даже формой напоминающую палицу, и с нею наперевес набежал на стенку оврага.

Выбраться удалось удивительно быстро, зато осматривался Серега долго, поводя перед собой палкой и явно ожидая коварного нападения. Ничего не дождавшись, он, сверившись с компасом, двинулся к опушке, так и выставив боязливо дубинку перед собой. Несколько раз Серега замирал, съежившись и затаив дыханье, и в дальнейший путь пускался, лишь убедившись, что шум либо почудился, либо не представлял угрозы.

Когда деревья расступились, открывая фонари переулка 22-го съезда и освещенные окна крайних домов поселка, Серега отшвырнул палку, распрямился и сделал несколько шагов вразвалочку, как крутой. За спиной треснула ветка. Серега сорвался в отчаянный бег и помчал к фонарям, чудом не ломая ноги на неровностях.

Лишь ближе к освещенной детской площадке перед садиком, на углу 22-го съезда и Мира, Серега замедлил бег. С площадки доносились голоса, не детские, конечно, и бренчание гитары. Серега усмирил дыхание, опасливо оглядываясь, заметил, что сам больше походит на некрупного лесовика, чем на пионера, торопливо заправился, застегнулся и принялся стряхивать со штанов мусор и мазки глины.

Площадку оккупировали старшеклассники, рассевшиеся на трех из четырех лавок вокруг песочницы, в которую упирал сноп света уличный фонарь. Гитару терзал, естественно, Андрюха, издевательски повизгивая на условном английском «Йомахó! Йомасó!» как бы из песенки Modern Talking и что-то совсем невоспроизводимое как бы из песенок Bad Boys Blue и Joy. Димон как мог воспроизводил ритм евродиско с помощью трескучей коробочки «Игры 15», Милана, Лена и Снежана заливались хохотом, а хитрый Саня подпевал, похохатывал и подъезжал по лавке к Милане все плотнее.

В полумраке, конечно, процессы протекали бы естественнее и шустрее.

Именно поэтому на затемненных участках площадки: у горки, грибков, вертикальных и наклонных лесенок — сидячих, а тем более лежачих мест не было.

— Лучше выпить чашку гноя, чем услышать песню «Джоя», — заметил Димон, поглядывавший на маневры Сани с завистью.

Сам-то он сидел рядом со Снежаной из девятого, тихонькой и средненькой во всех отношениях: ни поболтать, ни потрогать. Впрочем, текущая мода вообще не сильно облегчала излияние страстей, а все девочки, включая Милану, были одеты модно: в штаны-бананы нежных расцветок и яркие хлопчатобумажные свитера: у Миланы с эмблемой Игр доброй воли — сестра привезла, — у остальных в широкую полосу. К такому прикиду полагались высокие кроссовки, желательно фирмовые, но с ними в области было как со стройными ножками в пушкинской России: три пары сыскать за счастье. В части кроссовок это счастье обошло Михайловск стороной, зато ножкам улыбнулось, «бананы» не дадут соврать. На таких условиях легко было смириться и со спортивными тапочками вместо кроссовок. Тем более что Милана и Лена не забыли о боевой раскраске: губы блестели, жирная подводка тянулась от носа к виску, параллельно ей лежали густые тени и мощный румянец, взбитые волосы искрились.

— Лучше х-х-хвост засунуть в печь, чем услышать Си-Си-Кэч, — откликнулся Саня и заржал, довольный тем, как резво выкрутился из стихотворной засады.

Милана, прыснув, ткнула его локтем в бок. Саня умер с ликованием и тут же нежно ткнул в ответ.

— А что тебе нужно, «Гоп-стоп», «Скворец» или «Музыканта» опять? — осведомился Андрюха, начиная проигрыш мегапопулярного дворового хита.

— «Мальчики-мажоры», — буркнул Димон. — Или «Праздник общей беды».

— «Не хотим советское, а хотим немецкое»! — сказала Милана с усмешкой, пояснив: — Медведевна так нонешнюю молодежь клеймит, ей в газете про это написали.

Все заржали, а Андрюха довольно ловко, всего пару раз сбившись, наиграл Still Loving You группы Scorpions. На последних переборах он значительно посмотрел на Милану и только тут заметил поползновения Сани.

Взгляд его стал совсем значительным. Милана села прямо и независимо. А Саня, прибрав руки, сообщил:

— Какие «Скорпы», «Крафтверк»! Йа твой слу-га! Йа твой ра-ботнек!

— За меня работаешь, в смысле? — осведомился Андрюха с недоброй улыбкой.

Он явно намеревался обострить разговор, но заметил Серегу, который, набравшись смелости, как мог невозмутимо подходил к площадке.

В планы Сереги не входило быть замеченным на дальних подступах, а тем более напороться на громкую встречу. С другой стороны, оно и к лучшему: какой-никакой запас времени на случай, если Андрюха не забыл обещание сразу оторвать голову.

— А я майор, а я майор! — пропел Андрюха с неопределенным акцентом, ударив по струнам. — Всю грязь из леса вам припер!

Серега несмело улыбнулся и примостился на краешек свободной скамьи.

Немедленное расставание с головой ему, похоже, не грозило: Андрюха был настроен миролюбиво или хотя бы снисходительно.

Райка, нервно наблюдавшая за площадкой с темной стороны улицы Мира, чуть расслабилась.

— В натуре Кузька, ну, — сказал Димон, хмыкнув.

— Ты чего как из берлоги? — спросила Милана. — Мать убьет.

— Не, — солидно сказал Серега. — Не убьет.

Ему страшно хотелось похвастаться находкой, но, пока он подбирал слова, Димон уже процитировал: «Убить не убьет, но попинает крепко», Андрюха ответил словами из другого анекдота, Саня из третьего, видимо, неприличного, Милана звонко шлепнула его ладошкой по лбу, а он вместо того, чтобы шлепнуть в ответ, заржал и бортанул так, что Милана чуть не слетела с отполированной поколениями скамейки, в последний момент успев зацепиться длиннющими ногами за бортик песочницы.

— Штаны чуть не порвал, ослина! — сказала Милана, ощупывая швы.

— Дай-кось проверю, — деловито предложил Саня, придвигаясь.

— Э! — рявкнул Андрюха.

Все покатились, даже Милана и Серега. Тому было малость обидно, что его не слушают, хотя он готов рассказать страшно интересные вещи, а бабам, что бы те ни вякнули, внимают, затаив дыхание, как телепередаче «Вокруг смеха», и ржут с соответствующей готовностью. Но Серега был готов к реваншу.

Однако его опять опередил Андрюха, явно решивший поменять направление наезда на более конструктивное и перспективное:

— Кстати, про «Скорпов». Ты кассету когда вернешь, орел?

— Завтра, — пообещал Саня. — Приду к тебе со своим мафоном, перепишем.

Андрюха, снова заиграв Still Loving You, небрежно сообщил:

— Батоно грозился двухкассетник привезти. Тогда ничего таскать не надо будет, девяносто минут, р-раз, и кассета готова, обе стороны.

— Огогошеньки! — сказала Лена. — Андрюш, может, тебе и видик привезут?

Андрюха многозначительно поиграл бровями, не отвлекаясь от музицирования.

— Ага, привезут, сразу двухкассетный тоже, — ехидно сказал Саня. — Они знаешь сколько стоят? И потом, ну привезут видик, а с кассетами как?

— А что с кассетами? — удивилась Лена. — Тоже привезут, делов-то.

— Тоже привезут, — передразнил Саня. — Сколько их с собой увезешь?

Две, ну, даже четыре — и полчемодана забиты. И еще чемодан — видак. А у специалистов норма багажа строгая вообще, да ведь, Андрюх?

Андрюха неопределенно пожал плечами и прекратил играть. Ему явно хотелось возразить по существу, не обременяя при этом родителей и себя невыполнимыми обязательствами. Достойных слов он не нашел, поэтому буркнул пару недостойных — почти про себя, учитывая обстоятельства, — и заиграл начальную тему из Dark Side of the Moon.

— Потом, привез ты даже десять кассет — и что? Если сразу с фильмами, то они на английском или там арабском, фиг поймешь. А если как обычные кассеты, мафонные, то что записывать?

— С телика, — предположила Снежана.

Все захохотали.

— А что, там бывает интересное, в «До и после полуночи» видеоклипы, например… — начала было Снежана, но поняла, что бесполезно, и умолкла.

— А чего это трех кассет мало? — удивилась вдруг Лена. — На кассету же фильм вмещается целый или концерт, правильно?

— Два даже, — авторитетно сообщил Димон.

— Ну. Сань, у тебя обычных кассет, допустим, сколько?

— Восемь, — гордо сказал Саня. — На девятую почти накопил, хромовую куплю, под классику. Дио запишу.

— Если дадут тебе записать, — пробормотал Андрюха, ухмыльнувшись. — Кому книжку «Тихий Дон», кому порванный…

Саня скорчил свирепую рожу, а Лена продолжила:

— Ну. Три кассеты — шесть фильмов. Записать самые классные и пересматривать. Или красивые просто, чтобы интрига, тачки и одеты все, как в «Бурде».

— А детектифа — эта любо-оф?! — пропищал Саня.

— Не-е, детектифа — это бах, трах, бум! — с готовностью подхватили Андрюха и Серега — последний на всякий случай шепотом.

— Ладно детектифа и любоф, — сказал Димон. — Их никто и не записывает. У кого видик есть, у тех в основном комедии и боевики — ну там, каратисты, шпионы и прочие супермены стреляют и махаются. Мне братила рассказывал. А у одного знакомого пацана две кассеты есть, так он сам их и не смотрит. Один раз посмотрел, утром еле проснулся — а башка седая наполовину. Вторую половину бережет пока.

Девчонки ойкнули, а Андрюха понимающе кивнул и заиграл похоронный марш.

— А, ужасники.

Димон, кивнув, задумчиво сказал:

— Братила как сессию сдаст, к нему поеду. У его друганов видеосалон в общаге, он договорился меня в углу сажать, чтобы смотреть на халяву. Я попрошу у того пацана тоже кассеты взять.

— То есть седым вернешься? — уточнила Лена, прицельно разглядывая Димона. — Ага, тебе пойдет.

— А что это вообще? — спросила Снежана. — Как «Вий»?

— Как «Вой»! — надрывно поправил Саня. — «Тайну острова чудовищ»

смотрела и «Вождей Атлантиды»? Видеофильмы в сто раз страшнее. Про оборотней, поняла?

— Еще про маньяков и про червей, которые под кожу заползают, — сказал Андрюха и показал пальцами как.

Милана попыталась пнуть его, но не дотянулась и чуть снова не свалилась со скамейки. Все радостно загоготали.

— Да ладно, — сказала Лена сквозь смех. — Не бывает таких фильмов.

— О-о! — радостно завыли парни, переглянувшись.

Лена нахмурилась, а Снежана брезгливо спросила:

— И зачем такое снимать?

— Запад же, — объяснил Саня. — Загнивают.

— А что ты ржешь? — возмутилась Лена. — На самом деле загнивают. И так жить страшно, а они пугают еще.

— То ли дело у нас, — подсказал Димон.

— У нас такого нет, — отрезала Лена.

— Секса? — уточнил Саня.

Серега покраснел. Слово «секс» уже не считалось неприличным и иногда говорилось даже в телепередачах, одну из которых, собственно, и вспомнил Саня, но все равно за него можно было и неуд по поведению огрести, и вызов матери в школу. И уж при бабуськах употреблять его совершенно определенно не полагалось.

Но бабуськи отнеслись к Саниному наглежу удивительно спокойно.

Милана отрезала:

— У тебя точно нет и с такими шутками не будет, — и уточнила у Лены: — То есть призраком тебя бабка не пугала?

— Каким еще… — раздраженно начала Лена и оборвала себя: — А, в лесу который. Это разве…

Она замолчала. Милана показала бровями: «А вот так».

— Вас тоже пугали, что ли? — удивленно спросил Саня.

— Нет, блин, ты у нас один такой особенный, — съязвил Андрюха. — Всех уж запугивали, чтобы в лес не ходили. Ми-илая моя, чу-удище лесное…

Он дернул струны, заводя вальсок, и задушевно допел:

— Бо-ошку оторвет, заро-оет под сосно-ою.

Саня радостно закивал и добавил:

— И не берет его ни нож, ни пуля.

— Серебряная берет, — сказала Лена.

— А осиновый кол? — уточнила Снежана очень деловито.

Серега, слушавший затаив дыхание, принялся соображать, где найти осину, сильно ли мама будет ругаться, если переплавить ее сережки в пулю, и считается ли кусок металла пулей, если его выпустить из очень крепкой рогатки с очень толстой резинкой. Тут Димон авторитетно заявил:

— Фигня это все. Призрака надо собакой травить.

— Ой, а ты все знаешь, самый умный, что ли? — возмутилась Милана.

— А что, нет?

— Ладно, а собаку как одолеть?

— Плеткой.

— А волка?

— Ножом.

— А шпиона?

— Топором.

«А плетку?» — хотел спросить Серега, но Милана уже воскликнула:

— Бре-ед!

— Проверь, — предложил Димон.

Все снова заржали, оборвав не только лихой диалог в темпе пинг-понга, но и весь страшно интересный разговор про призрака. Отсмеявшись, старшеклассники явно не были намерены продолжать тему. Вечно ржут и перескакивают на другое, как взрослые. Дак они и правда почти взрослые. Все равно жалко.

Беседа уже отъехала с видео и призраков на кинотеатр в Калинине и игровые автоматы, позволявшие за пятнадцать копеек с минуту поиграть в «Морской бой», скачки или ралли. Димон сказал, что бывают автоматы, на которых можно играть долго и бесплатно, а Саня, как всегда, усомнился и назвал такие игры беспонтовой фигней:

— Вот если бы обучающие были, чтобы привыкал самолетом управлять…

Поиграл раз пять — и пилот.

— Игра-то для этого на фига? — удивился Димон. — Чем тебя настоящий самолет не устраивает? Учись да летай.

— Ага, с брошенного аэродрома.

— Сейчас бросили, завтра поднимут, — вмешался Андрюха. — Пока мы самолеты делаем, будем и летать.

— Вы де-елаете, да-а. Ты особенно делаешь, каждую ночь, блин.

— Чмо-чмо вы сказали?

— Да пошел ты.

— Сам пошел.

Это шанс, понял Серега и горячо заговорил, сбиваясь и заикаясь:

— Кстати, про самолеты — я чего такой грязный. Я, в общем, нашел там, вы не поверите...

— Да поверим, не волнуйся так, — снисходительно сказал Димон. — Подружка-то твоя где? В лесу ее не потерял?

Райка, так и дежурившая в тени неподалеку, несмело улыбнулась и направилась к площадке.

Серега оскорбленно сообщил:

— Э, какая на фиг подружка? Я с бабами не вожусь, они дуры и плаксы.

Райка, не успевшая покинуть границы тени, замерла, покачнувшись, повернулась и тихо ушла.

А старшеклассники смеялись. Девочки презрительно, парни сперва весело, потом, оглядевшись и поняв настроение дам, тоже с издевкой. Серега этого, конечно, не понимал. Он, гордо выпрямившись, ждал возможности триумфально вернуться к рассказу.

А дождался реплики Сани:

— Так, орел, лети-ка отсюда, пока цел.

Серега засмеялся, показывая, что оценил шутку.

— Правда, чего тебе с дурами и плаксами делать? — ласково спросила Снежана. — Иди к кому-нибудь умному и мужественному.

— Да я не про вас, — пробормотал Серега.

— Пшел вон, — сказал Андрюха, обозначая, что сейчас встанет.

Серега вскочил. Надо было объяснить, что он совсем не то имел в виду, надо было быстро захватить внимание аудитории чарующим описанием самолета в овраге, надо было сообщить старшеклассникам, что они только что прохлопали главную историю своей жизни, надо было объяснить девчонкам, что цепляние к неудачным словам бьет не столько по собеседнику, сколько по цепляле, надо было предупредить парней, что подкаблучники редко бывают счастливы и почти никогда не добиваются того, чего хотят, надо было просто извиниться и сказать, что больше так не будет. Всегда существовало множество вариантов, которые надо было использовать. И ни один из них не приходил Сереге в голову вовремя. Когда надо. Вот потом они все, конечно, набегали и бесполезно мучили. Но это потом.

А сейчас Серега просто пшел вон.

О том, что дома этим вечером все иначе, Серега мог бы догадаться по поведению Рекса. Тот не набросился на братана, страстно сопя, как обычно, и не лежал оскорбленно, как тоже бывало, в конуре. Рекс развалился на крыльце носом в дверь и сосредоточенно поводил ушами. Подслушивал. На Серегу он лишь покосился и подмел хвостом досточку, показывая, что возвращение братана заметил и оценил в целом позитивно.

А Серега как раз никаких мелочей не замечал. Он был раздражен и полон остроумных ответов Андрюхе — сцедить которые было невозможно. Поэтому Серега просто шагнул через Рекса в дом, где пахло чуть иначе, сладко и вкусно.

Мама была дома и была не одна. Она сидела за столом и дружески, под чаек, беседовала с незнакомым офицером.

Стол был заставлен вазочками и тарелочками с пряниками, печеньем, сушками, конфетами и всем, кажется, что можно было купить в поселковом магазине потребкооперации, включая несъедобные кофейные подушечки и лимонные вафли. Мама так резко рехнуться не могла, потому логично было предположить, что стол накрывал офицер.

Чай вкусно и пах — не так, как грузинский пыльный на развес, кроме которого в коопе сроду ничего завариваемого не водилось. Видимо, офицер привез заварку откуда-то издалека. Ну или мама распатронила пачку со слоном, которую берегла для особого случая.

Вот такой у нас, значит, особый случай, злобно подумал Серега, размышляя, не рвануть ли обратно в лес, чтобы вернуться, когда незнакомый тип уберется туда, откуда пришел, и можно будет спокойно устроить скандал, поводов и материала для которого накопилось уже куда больше, чем можно выносить.

— Добрый вечер, — сказал офицер очень серьезно.

Тут и мама заметила наконец сына. Соизволила, как говорится, вспомнить о его существовании.

— Сережа, наконец-то! — воскликнула она. — А я уже беспокоиться начала, собирались с Азатом Завдатовичем на поиски выдвигаться. Познакомься с дядей Азатом.

Серега помедлил, но офицер уже поднялся, протягивая руку. Пришлось подойти и пожать.

— Сергей, значит, — сказал офицер. — А меня, если имя сложно запомнить, можно просто «товарищ капитан».

Рука у офицера была твердой и горячей. А сам он был немножко похож на заслуженного артиста Н. Беглова в роли майора Ларионова — хотя и был только капитаном и на груди не было ни наград, ни орденских колодок. Какие, впрочем, колодки в мирное время.

Мама успела метнуться на кухню и поставить греться ужин, заодно спросив капитана:

— Азат Завдатович, может, будете котлету все-таки? Вкусная.

— Не сомневаюсь, да и запахи подтверждают, но нет, спасибо, — твердо сказал капитан. — А вот от чая еще не откажусь.

«Еще бы, от дефицитного-то», еще злобнее подумал Серега, выхватывая из пачки вафлю: оказывается, были на столе не только мерзотные лимонные, но и шоколадные. Пачка предательски зашуршала, мама немедленно набежала, хлопнула по руке и велела:

— Сперва руки мыть, потом молоко и горячее.

И унеслась на кухню, где масло уже постреливало.

«Чо как с маленьким-то, блин», подумал Серега и покосился на капитана.

Тот глянул вроде сочувственно, но без улыбочек, подмигиваний и прочих кривляний. Серега убрел мыть руки, заодно, глянув в зеркало, поспешно вымыл лицо и даже шею — ну и оценил, конечно, выдержку мамы, которая, не будь в доме постороннего, немедленно усадила бы любимое чадо в таз с мыльной водой. Прямо в одежде.

Вернувшись за стол, Серега уткнулся в кружку с молоком, а потом, растопырив локти, принялся мести с поднесенной мамой тарелки. Он специально набивал рот потуже, чтобы, если Завдатый Азат начнет приставать с шутками и расспросами, ответом нечаянно угваздать ему весь мундир картошкой с котлетой. Мама, конечно, не простит, но Серега сегодня устал искать прощения, понимания и сочувствия.

Однако капитан не лез с шутками и расспросами ни к Сереге, ни к его матери. Разок только, благоразумно дождавшись, пока Серега сглотнет, уточнил у него про лесные ресурсы, но, убедившись, что тот не расположен сдавать грибные, рыбные и купальные места, снова принялся внимательно слушать Валентину, прихлебывая пустой чаек. А Валентина рассказывала все подряд: про госпиталь, про продавщицу Ольгу, рвавшуюся снять кассу, и про похожее на средневековый обряд еженедельное подключение аппаратуры в давно не используемой лаборатории. Рассказывала она очень складно и смешно и выглядела совсем не уставшей после смены, а свежей, сияющей и очень красивой. Серега аж залюбовался незаметно для себя.

Капитан, видимо, тоже. Лицо у него осталось строгим и неулыбчивым, но он откинул голову и чуть обмяк на стуле. Валентина это заметила, слегка смутилась — и капитан сразу засобирался. Валентина поуговаривала посидеть еще немножко, Серега не разобрал, искренне или из вежливости, но капитан отбоярился усталостью, ранним подъемом и тем, что тяжеловато ему преодолевать большие расстояния так близко к рельефу местности. Шутит, понял Серега, решив как-нибудь спросить у капитана про огибание рельефа — и тут же одернув себя: «Какое еще как-нибудь? Зашел раза — и хватит с него».

Уже встав и покончив с довольно элегантным выражением благодарности, Сабитов внимательно посмотрел на Серегу и сказал:

— Кстати. Чуть не забыл.

Он полез за пазуху, замер на секунду, будто уснул, но все-таки ловко вытащил и вручил Сереге что-то вроде толстой ярко-красной палочки.

Серега неуверенно принял и всмотрелся. Это был офигенный ножик, новехонький, толстенький, с белым крестиком на алой щечке и десятком, кажется, лезвий, ни одно из которых, похоже, ни разу не раскрывалось.

Хвастается, что ли, старательно подумал Серега, сердце которого остановилось, упало в коленки, там стукнуло, заставив содрогнуться все вокруг, прыгнуло на законное место и затарахтело как мотоцикл. Это не мог быть подарок. Такие сокровища не дарят, тем более чужому пацану, которого видят впервые в жизни.

— Бери-бери, твое теперь, — сказал капитан. — Насовсем.

— Да куда же, дорогущее же! — запричитала мама.

— Ну прямо уж. Да и какая разница.

— Как уж какая. Полезная вещь, и красивая какая. Неужто вам самому не нужна?

— Я же не себе покупал, а в подарок. Оказалось, что не нужно уже. А тебе ведь нужно?

Серега постарался равнодушно пожать плечами, но взглянул на мать так, что она сразу перестала причитать, прихватила его за плечи, погладила лохмы и негромко попросила:

— Ну ты хоть скажи что-нибудь.

Серега правда хотел сказать, «Спасибо» или «Ух ты, класс», но губы у него поехали вбок, а в переносице неожиданно вспыхнул жаркий шар. Он торопливо опустил голову и оскалил зубы, чтобы не разреветься.

— Да зачем говорить, и так все понятно, — заметил капитан. — Давай, Сергей, пользуйся. Как говорится, без нужды не вынимай, без славы не вкладывай.

Он пожал руку Сереге и маме — ей почему-то обеими ладонями — и пошел к двери.

Мама снова то ли приобняла Серегу, то ли оперлась на его плечи. Обувшись и надев фуражку, капитан обернулся и кивнул. Серега и мама одинаково кивнули в ответ.

Дверь бесшумно раскрылась и закрылась, отрезав жалобное ворчание Рекса, изнемогавшего от желания проинспектировать дом, но не смевшего сделать это в присутствии мамы.

Вдоль всей улицы опять лежала густая прохладная темень до самого госпиталя, светившего крыльцом приемного покоя, и ворот части с прожектором. За воротами неярко желтели несколько окон, в том числе в кабинете майора Нитенко.

Майор говорил по телефону.

— Я верю, что боевой и заслуженный, хотя мог бы, между прочим, колодками и нашивками обозначить хотя бы. Да я понимаю. Форс опять же. Ну не форс, ладно, мне не понять. А обязательно было его именно в мою часть?.. У меня тут граница в пяти подлетных, а ты мне, значит, боевого списанного присылаешь с тонкой душевной организацией. Ну не ты, я в принципе говорю.

А если он с этой тонкой душевной борт в Китай или Пакистан угонит, мне что делать? Сбивать? Прелестно. Чем, не подскажешь? Вот спасибо тебе, Сан Никитич. Понял. Добро, привет своим. Пока.

Он брякнул трубку на рычаги и утомленно поднял голову. В кабинет вошел Земских с лицом даже более мрачным, чем у начальника, и положил на стол перед майором листок с расшифровкой телефонограммы.

Нитенко прочитал ее, поморгал, потряс головой, прочитал еще раз, сморщился, обхватывая лысину обеими ладонями, и негромко не то спросил, не то посетовал:

— И что делать теперь?

Капитан в тон ему ответил:

— Сочувствовать. И наблюдать, конечно.

— Два месяца, Володь, — жалобно сказал Нитенко. — Два месяца они потерпеть не могли, а?

Валентина так и стояла посреди зала, обняв себя за локти, пока Серега, быстро перетаскав посуду в мойку и почистив зубы, не юркнул в свою комнату.

Затем она медленно прошла к двери, словно ступая в незаметные следы, оставленные Сабитовым, привалилась к ней спиной и некоторое время тихо улыбалась в полутьме. Подошла к зеркалу и придирчиво себя разглядела, быстро мрачнея. Вздохнув, Валентина прошла на кухню, помыла посуду, махнула рукой на почти закрывшие столешницу плошки и миски с конфетками-бараночками и напоследок заглянула в комнату сына. Серега, кажется, уже спал, предварительно сложив вещи на стуле — как уж смог аккуратно. Коли так, завтра в стирку брошу, решила Валентина и побрела в спальню.

Серега лежал с закрытыми глазами очень долго, пока мама в спальне не перестала ворочаться, а дыхание ее не стало размеренным и словно бы выверенным по тиканью клоунских часов: вдох на цок, цок, цок, выдох на цок, цок. Протянув руку к стулу, он очень медленно и осторожно нашарил и выудил из кармана брюк ножик и штуку, которую подобрал в овраге. Он некоторое время пытался изучать их, не включая света, но тьма была густой и плотной.

Серега бережно восстал с кровати, нашарил и поставил на пол настольную лампу, отвернув колпак от двери, сел рядом и включил свет как мог мягко, чтобы щелчок был неслышным.

Он разглядывал, ковырял и сравнивал добычу так долго, что успел продрогнуть: по дощатому полу малость дуло от двери. Но результаты исследования можно было считать бесспорными: подобранный в овраге предмет когда-то был точно таким же ножичком, что подарил Сереге капитан. Он насквозь проржавел и нахватал древней грязи в каждую щель, основное лезвие было сломанным, а пластмассовые щечки выцвели и потрескались, но формой, размером и любыми исходными характеристиками полностью совпадал с новеньким собратом. К тому же на нем был прозрачный чехольчик из чего-то вроде толстого целлулоида — чумазый и покоробившийся, но, если оттереть, вполне годный к употреблению.

Повозившись, Серега приладил его на новый ножик, убедился, что чехол не мешает раскрытию ни единого лезвия, подумал, что это может значить, не придумал ничего, кроме «Повезло вообще — а я думал, какой день паршивый», — спрятал ножики в карман, забрался, стуча зубами, под одеяло, немножко пожалел, что в обоих ножиках нет кривого лезвия, похожего на пиратский кинжал или месяц на черном небе, и умиротворенно заснул, еще даже не успев согреться.

Месяц, похожий на пиратский кинжал, горел еле-еле. Оттого темный-претемный лес казался сероватым и плоским, как растушеванный листок, помогавший сделать кончик карандаша длинным и острым. Свет досыпался до земли бледными пятнами, как мучная пыль со старого сита, а тени были жидкими и прозрачными.

Поэтому лиса, скользившая по поляне темного-претемного леса мимо застывших бульдозеров к распаханному холму, была очень осторожна. Она перемещалась короткими перебежками от куста к кусту, припадая к земле и надолго замирая, но, нервно принюхавшись, снова устремлялась, будто против воли, к неясному затемнению, образовавшемуся там, где лопнуло что-то, мешавшее сносу.

Достигнув цели, лиса возбужденно потопталась на месте, беззвучно тявкнула и принялась копать. Сцепленный корневищами дерн поддавался скверно, открывшийся под ним пласт глины тоже был упорен, пока не сменился песком, с шорохом ссыпавшимся неведомо куда. Лиса отпрянула, подождала, наклонив голову, потянула носом и вдруг, подпрыгнув, нырнула в образовавшуюся щель, как сапсан рушится на добычу.

Песок зашуршал почти неслышно и коротко, и все смолкло.

Какое-то время над поляной висела тишина, нарушаемая только далекими ночными криками, звуками из леса и однажды — глухим, но отчаянным поскуливанием из щели, сразу, впрочем, оборвавшимся. Наконец в глубине заворочался невнятный звук. Он медленно приближался к поверхности, приобретая форму и разные тональности: что-то ползло вверх, тыкаясь в тупики и стенки, срывалось и ползло снова.

Продолжалось это невыносимо долго, пока из щели не выдвинулась узкая морда с прикрытыми глазами. Морда нацелилась в кинжальный серпик луны и замерла, потом принялась покачиваться сильнее и сильнее, пока лиса не вывалилась наружу, будто раскачав и выдернув себя наподобие репки.

Она раскинулась на отброшенной кучке дерна, часто дыша, несколько раз попыталась подняться на ноги, но лишь неуклюже съехала к подножию холма.

Там лиса все-таки сумела встать и скособоченно побрела в сторону леса, но через несколько шагов повалилась, запутавшись в ногах. Мелко подышав в подмятой траве, она резко, как подброшенная, вскочила, щелкнув зубами, неестественно выкрутила шею, визгливо захохотала и бросилась в чащу. Оттуда почти сразу послышался шум борьбы, тявканье и визги.

Луна холодно наблюдала, бледнея и подмигивая, когда на нее наползали невидимые облака. Рассвет нацеживался сквозь облачность мучительно долго.

Когда солнце все-таки обозначило свое существование за далеким горизонтом, засветку небесного края, похожую на помехи по кромке небрежно настроенного телеэкрана, встретил визгливый хохот с разных сторон леса.

Недалекий коровник откликнулся на хохот тревожным мычанием.

К коровнику трусила стайка лис. Каждая из них время от времени подергивала головой, коротко хихикая.