Спартачок. Двадцать дней войны

Глава 9

День одиннадцатый

Туранская коробка вдали медленно проползла через поле, за ней с большим интервалом еще одна. Майор проследил за ними до самой лесополосы, потом опустил угол ткани и устроился поудобней.

— Хорошо лежим, — лениво заметил он. — Закрыли воронку палаткой, сверху снега накидали, внутри надышали — как бы даже тепло. Но чего мы ждем? А, Спартачок? Лучше ведь не станет!

— Ночи, — сказал Грошев, не открывая глаз. — Мы ждем ночи. Вернее — сумерек. По серому пойдем.

— Ты же говорил…

— Говорил. Но посмотрел, как идем, и передумал. Ходить мы не умеем.

— А теплаки? Ведь увидят?

— Обязательно.

— Вот же ты урод, — с удовольствием сделал вывод майор. — Э… ты чего? Я же пошутил!

— Уши, — предупредил Грошев спокойно. И выстрелил вверх сквозь ткань палатки.

— И они уроды! — буркнул майор, когда прошел звон в ушах. — Какой это разведчик — третий? Третьего разведчика потеряли, и все не угомонятся! Сказали же им — нас нет! И не было! Нет же, летают, ищут!

Грошев никак не прокомментировал, и в воронке воцарилась тишина, только изредка бухали вдалеке разрывы.

— Слушай, коммуняка, а ты вообще чего у нас делаешь? — простецки поинтересовался майор.

— Живу. За себя и за того парня.

— Не революцию устраиваешь, не? Как тот Максим Каммерер у Левицких? В этом… в «Острове», во!

— У Старицких, — пробормотал Грошев. — Максим — у Старицких.

— Не, точно у Левицких, с детства помню. Я тогда еще читать умел. И любил. Не верится, ага? Это все облагораживающее влияние армии!

— А Старицкие кто?

— Вроде знаменитые бегуны, — неуверенно сказал майор. — Из тех же времен.

— Понятно.

— Что понятно? Слушай… а может, ты прогрессор⁈

— Да нежелательно прогрессором, — усмехнулся Грошев. — Для вас нежелательно. Наша философская мысль их не то чтобы запрещает, но… Что в прогрессорстве хорошего? Прогрессор местных вообще за разумных не считает. Какие они разумные, если их надо за ручку в будущее тащить? Не более чем животные, над которыми интересно ставить эксперименты. А если эксперимент неудачный, то результаты и стереть можно.

— Стереть? Чем?

— Ластиком, — хладнокровно сказал Грошев.

— Ты нас не пугай, мы и так в страхе, — пробормотал неуверенно майор. — А ты точно коммунист⁈

— Он самый, — подал голос замполит. — Они такие и есть. Поэтому коммунизм даром никому не сдался. Отказались от него, восстановили империю, и правильно сделали. Вернулись на стрежень истории.

— А это забавный вопрос, нужен коммунизм или нет, — пробурчал Грошев. — Сам строй никого не прельщает, но плоды коммунистического строя почему-то нравятся абсолютно всем! Победа над физиологическим старением не помешала бы, верно? Как и вообще вся наша бесплатная медицина для каждого, да? И источники энергии на новых физических принципах. И технология перемещений между лепестками Веера Миров… Да только за технологии долгой жизни соседние миры готовы подписать контракт с дьяволом кровью! За мой набор генетических правок — тем более. Но от нашего образа жизни шарахаются. А ведь это разные стороны одного процесса. Но не желают понимать…

— Ты нас не агитируй, не агитируй! — проворчал майор. — То, что ты назвал — просто научно-технический прогресс, с общественным строем не связанный. Ты из будущего, и все дела. Доживем и тоже заживем!

— Не доживете. Вы оружие развиваете и экономическую мощь, но не гуманистические направления науки. На генетику у вас сил нет, на фундаментальную физику тем более.

— А ты нам помоги! — коварно предложил майор вроде в шутку, но голос предательски дрогнул. — Много ведь знаешь? Мы ж тоже русские! Подкинул бы по-родственному! Лекарство от рака хотя бы, оно точно всем людям послужит, если тебе так уж олигархат противен! Вы же, коммунисты, за счастье для всех людей? Вот и помоги всем людям!

— Лекарство от рака, — пробормотал Грошев и надолго замолчал.

— Что, и возразить нечего⁈

— Нет, эфир смотрю. Там движение.

— Коммуняка, я ведь серьезно, — сказал майор негромко. — Помочь — это точно возможно. Когда Союз границы открыл, у нас такой скачок в технологиях получился! За десяток лет догнали развитый мир! А если открыть границу с вашим миром?

— Все же прогрессорство, да? — поморщился Грошев. — Шкапыч, ну у тебя же высшее образование. Неужели оно у вас никак на мозги не влияет?

— У военных — нет, — хладнокровно сказал майор. — Объясняй. И объясняй так, чтоб даже Харчо понял, ему тоже интересно.

— Не, мне коммунизм не светит, — прохрипел Харчо из темноты. — Зэков не берут.

— А все равно слушай, вдруг перекуешься.

— Значит, лекарство от рака, — вздохнул Грошев. — А сколько оно у вас будет стоить, подумал? И кому в результате достанется, а кому нет? У вас и сейчас сложные операции стоят столько, что для бедных детишек родители по всей стране побираются и не могут набрать, а тут не операция — рак.

— А вы…

— Жадных наказать, бедных взять за ручку и повести? То есть управлять страной вместо вас?

Майор кашлянул. Шмыгнул. Неопределенно хмыкнул.

— Почему бы вам не пройти этот путь самим? — на удивление мягким тоном спросил Грошев. — Для этого все есть.

— Что — всё?

— Ростки коммунизма.

— Ну-ка, ну-ка, с этого места подробнее! — оживился майор. — Харчо, слышал? А говорил — не возьмут! А у вас на зоне, оказывается, ростки коммунизма!

— А почему я не вижу? — прохрипел Харчо и сплюнул.

— Глаза не открыл! — отрезал Грошев уже в обычной своей насмешливой манере. — В основе коммунистических отношений — приоритет общественных запросов над личными. Если говорить совсем просто, для майоров — все для других.

— И…

— Отношения в любой дружеской компании. Бывает всякое, но в норме, то, что уважается всеми — бескорыстная помощь. В том числе и на зонах. Харчо, подтверди.

— Подтверждаю, — задумчиво отозвался бывший зэк.

— То друзья! — азартно возразил майор. — Там взаимопомощь — очень даже корыстная штука!

— Отношение любой нормальной матери к своим детям. То, что уважается обществом — бескорыстная забота.

— То материнская любовь, инстинкт!

— Очень даже может быть, — равнодушно сказал Грошев. — Только на той же зоне полно песен о доброй матери, которая «греет» беспутного сыночка. А недобрые не «греют», никакой инстинкт им не указ. Ну а мы давно доказали, что нет у людей такого инстинкта. Материнская любовь есть, инстинкта нет. Продолжать? Отношение любого хорошего педагога к своим ученикам. То, что уважаемо в любом нормальном обществе — бескорыстная забота об учениках. Самоотверженный труд без оглядки на зарплату. Хороший педагог для детей делает гораздо больше, чем положено по инструкциям, и ему за это не платят, наоборот, чаще наказывают. А они не переводятся.

— Фанатики, — пробурчал майор.

— И отношение любого нормального офицера к солдатам. Классику не знаешь, так я напомню: «Полковник наш рожден был хватом, слуга царю, отец солдатам». Дворянин написал, царский офицер. Вот он понимал, каким должен быть хороший офицер. Отец солдатам. То самое «все для других». А если думаешь, что это влияние дворянской чести, то ведь и о солдатах там сказано то же: «Ребята, не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой! И умереть мы обещали, и клятву верности сдержали мы в бородинский бой…»

— Поэзия — сплошное преувеличение и вранье, — пробормотал майор.

— Преувеличение. Но не вранье. Обрати внимание, что именно воспевается. Бескорыстие. Оно повсюду, и не выкручивайся, не выйдет. Вот один майор, не будем называть его позорной клички, добился от снабженцев полной экипировки для роты. В том числе выбил дорогущие гемостатические бинты, которые вроде как положены всем и вроде как есть, только по факту приходится покупать за свои. А мог бы своровать, и даже предлагали. Я слышал, у меня слух генетически правленый. И в результате мы еще живы, не истекаем кровью, хотя ранены все. И что характерно, никто майору за добросовестную службу не доплатит. Коммунистические взаимоотношения вообще характерны для людей. Надо только открыть глаза и посмотреть.

— Посмотрел, — мрачно сказал майор. — Ты меня почти убедил. Только что-то коммунизма вокруг не вижу. Что ж мы его не построили, если он везде?

— Ну, почему именно вы не построили, понятно. У вас олигархат, а он прекрасно использует технологии «выученной беспомощности». Удивительно, как вы вообще существуете, тут не до коммунизма.

— Не понял, — признался майор.

— Что мне в тебе нравится, Шкапыч, так это святая простота, — задумчиво сказал Грошев. — Не знаешь — так и сказал. А замполита пытать будешь — не признается. Хотя тоже не знает.

— Оно мне и не надо! — огрызнулся уязвленный замполит.

— Надо, еще как надо. Как любому хорошему заму по работе с личным составом. «Выученная беспомощность». Открыта еще два века назад, интуитивно используется олигархатом всегда. Ставили такой опыт: собаку привязывали в загородке и били через пол током. Что ей оставалось делать? Только скулить от боли. А другую собаку не привязывали, и она убегала. Противное в том, что привязанная собака не убегала, даже когда ее потом отвязывали. Только скулила. Это и есть «выученная беспомощность». Так и вас — долбят по башке за все подряд без всякой логики. Вы привыкли и только скулите: «Ах, вызовут в полк, ах, отминдячат ни за что!» Сами без приказа шагу не решитесь сделать. Полностью задавленные самостоятельность и воля к сопротивлению. Для олигархата очень удобно. Пока не начнется война. А на войне с отученной от самостоятельных действий армией остается только проигрывать. Пока что немножко помогает то обстоятельство, что с другой стороны тоже олигархат.

— Ну, это мы еще посмотрим, кто проиграет, — хмуро сказал майор.

— Время, майор, — невежливо перебил Грошев. — Уходим. Харчо, палатку скрути, еще пригодится.

— С Клюквой что делаем? — прохрипел Харчо. — Не дышит.

— Жетон и документы забрать, тело эвакуируем по возможности, что непонятного? — вмешался замполит. — Сами еле идем!

— Да все понятно. Но Клюква ваще-то на войну из-за семьи подписался. Без тела им выплат не будет.

— Вот тебе, Шкапыч, и лекарство от рака, — хмуро заметил Грошев.

— Э, отстань со своим раком… почему — уходим? — не понял майор. — Ты же ночи ждал?

— Передумал. Туранцы технику перегруппировали, в эфире это далеко видно. И образовалась дырка. Пока там неразбериха, есть шанс не прорваться, а проскользнуть.

— Эк ты завернул — проскользнуть… Раненые раненых несут, скорость улиток… но дырки я люблю! — обрадовался майор. — Рота, подъем! Первая смена — на носилки! Спартачок головным, Харчо и Хлыщ прикрывают, Лапоть на разметке тропы! Капитан — замыкающим! И — взяли! И Клюкву не забудьте, своих не бросаем! След в след, на мины не наступать, хлебальник не разевать, оружие не бросать!

И снова потянулась, закачалась перед глазами искалеченная, поломанная лесополоса. Жалкое, но все же укрытие для трех десятков измотанных маршем бойцов. Майор размеренно шагал под тяжестью носилок и с завистью вспоминал, как совсем недавно несся вдоль этой самой лесополосы на внедорожнике до самого опорника. Легко и непринужденно! И как все изменилось! И от лесополосы остались одни поломанные стволы, и от роты жалкие остатки. Война, самая обычная человеческая мясорубка, только успевай подкидывать мясо, тут не до генетических правок.

Пальцы предательски разогнулись, майор поймал рукоятку носилок коленом и хрипло выдохнул:

— Отдых пятнадцать минут!

И первым завалился в смесь жухлой травы и грязи. Сил стоять не осталось.

Вдоль колонны прошел Грошев с озабоченным видом, присел рядом.

— Плохо идем, — сообщил он буднично. — Медленно. И там впереди «фишку» поставили. Когда разрывов нет, ее слышно. Надо зачистить.

— Понятно, — выдохнул майор. Еще раз выдохнул и попробовал подняться. И с оханьем завалился обратно.

— Только не ты. Там быстро надо. Сниму я сам, посыльных только дай. Парочку на всякий случай.

Майор кое-как сел. Снял шлем.

— Мужики, коммуняке нужны два добровольца, «фишку» вырезать! Иначе не пройдем. В общем, что тут скажешь… коммунисты, вперед.

С земли тяжело поднялся Харчо. За ним Батон. Хлыщ. Дачник…

— Да ну накун, — пробормотал изумленно майор. — Вот же живучая идея… Батон, Дачник — со Спартачком! Он поставит задачу. Харчо, ты стреляешь мало-мало хорошо — держи небо. Как умеешь, так и держи. Возьми у Поллитры патроны с дробью, он горсточку зажилил.

Спецгруппа ушла и словно растворилась в редкой, просвечивающей насквозь лесополосе. Медленно потянулось время.

— Не успеем, — прошептал замполит. — Не дождутся меня дочки, так и останусь здесь под кустом…

— Не останешься, вытащим, — буркнул майор. — Клюкву тащим, и тебя вытащим. Чтоб дочкам выплаты шли.

— У меня осколок шевельнулся, нога отнялась, — тихо признался замполит. — Идти не смогу.

— Значит, положим на носилки.

— На какие носилки? — криво улыбнулся замполит. — Поверх Клюквы? Свободных рук уже нет. Серега, я решил. Уходите без меня.

— Чего⁈

— Того. Считайте коммунистом. Гранату только оставьте.

— И ты туда же⁈ — возмутился майор. — Я этому коммуняке язык вырву! Лежи!

Вдалеке с земли поднялась широкая фигура Батона. Боец призывно махнул рукой.

— Вторая смена — на носилки! — хрипло приказал майор. — И кто-нибудь — закиньте эту тушку мне на плечи. Буду ноги качать, слоном стану! И-и-эх! Сука, автоматом в глаз… Уберите накун железяку! Все, ребята, пошли, Спартачок ругается, говорит, идем медленно… Вперед!

Майор сделал шаг. Потом другой. И мерно зашагал, стараясь не думать, сколько им еще предстоит идти. Земля качалась, плыли мимо обломанные ветки, рытвины и сигналки из тряпок, обозначающие мины — значит, идущий впереди Лапоть все еще размечал безопасную тропу. Потом, кажется, кто-то снял с него тело замполита, и идти стало волшебно легко. Потом он сам кого-то подменил на носилках… А потом вокруг начали вставать султаны разрывов вроде как от стопятидесятых. Миндец.

Потом из тумана и дыма проявилось лицо Грошева.

— Майор, бежать можешь? Нет? А надо.

И майор побежал, не чувствуя под собой ног и вообще не чувствуя тела. Словно в тяжелом сне. И когда упал, долго еще дергал ногами, словно продолжал бежать…

Очнулся он от боли. Словно засадили сзади меж ребер осколок и медленно проворачивают. Майор не сдержался и тихо завыл.

— Харчо, противошоковое ему!

И стало полегче.

— Коммуняка? — прошептал майор. — Доложи обстановку.

— Мы прорвались, вот и вся обстановка, — буркнул откуда-то сверху Грошев.

— А что так погано тогда?

— Тебе? Осколок спиной словил.

— А что не эвакуируют?

— А вот это как раз погано, — хмыкнул Грошев. — Не спешат. Некому, говорят. Опасно, говорят. Придется самим. Еще три километра. Ты как?

— Каком кверху, вот как, — прохрипел майор.

— Понятно. Я тебя подниму, а дальше сам, лады? Мне замполита нести. Сможешь, морячок? Ну, не позорь свои полоски!

— Морская пехота — это, брат, не хвост собачий, — шепотом согласился майор. — Смогу. Потому что… потому что жизнь — такая сладкая штука…

Его кто-то поднял и поставил на ноги. Майор качнулся, удержал равновесие. Поправил автомат и сделал первый шаг.