Тренировочный День 5

Глава 10

— Барев дзес, Мариам-майри! — он здоровается с матушкой Мариам, которая поворачивает голову, отрываясь от готовки и вытирает руки о фартук.

— Бари ерико, Наполи! Как ты изменился, совсем жених стал! Иди сюда, я тебя обниму. — матушка Мариам открывает свои объятия ему навстречу, он наклоняется к ней и чувствует прикосновение сухих матушкиных губ к своему лбу. Она отстраняется и снова окидывает его взглядом с головы до ног.

— Когда свадьба-то будет? — спрашивает она: — нашел себе невесту? А то у моих знакомых есть дочь, такая умница и красавица, в МГУ учится, три языка знает уже. Такая невеста, такая невеста, что прямо с руками того и гляди оторвут. Сколько тебе уже можно бобылем-то ходить? Солидный человек, да еще в таком месте работаешь!

— Я вот полгода как уволился оттуда, Мариам-майри. — отвечает он. Матушка Мариам всплескивает руками.

— Вот тебе и раз. Шат вата, шат вата… а я-то всем рассказываю, что у меня племянник в КГБ работает! А что так? Зарплата низкая? Или с начальством храктером не сошелся?

— Да так как-то получилось… — уклончиво отвечает он: — дядя Гурам дома?

— Дома конечно, где ж ему быть… ты проходи, проходи, сейчас на стол накроем, а Гурам вместе с Давидом в саду.

— Спасибо, Мариам-майри.

— Поговорил бы ты с Давидом, ой шат вата, шат вата… совсем неразумый стал. — качает головой матушка Марима: — непутевый растет, ой непутевый. Не то что ты, Наполи, вот правду говорят, что имя силу дает… недаром назван так.

— Я бы поспорил с этим утверждением. — хмыкает он: — имечко мне родители выбрали конечно. В школе проходу не было.

— Ой ну и ладно, зато хорошим человеком вырос. Все, ступай, ступай, Гурам и Давидом тебя ждут. — машет на него матушка Мариам и он идет в сад, у двери надевает гостевые тапочки и ступает на посыпанную белым камнем садовую дорожку, идет через яблоневый сад дяди Гурама к деревянной беседке. В беседке сидят двое, сам дядя Гурам, властный, седой мужчина с темным лицом, как будто вырезанным из мореного дерева, лицом, испещренным морщинами, с бровями, которые сошлись на переносице, создавая впечатление что он всегда хмурится. Но он-то знает дядю с самого детства, двоюродный брат — это как родной, а дядя в семье — почти как отец. Потому он знает, что первое впечатление о дяде Гураме обманчиво. Он может быть и суровым, да. Но помнил его совсем другим.

Напротив дяди Гурама сидел его сын, Давид и вид у него был самый что ни на есть непрезентабельный — с гипсом на руке и лицом с желтоватыми следами от сходящих синяков. Эту историю ему уже рассказал дядя Гурам и другие дядья. Давид с детства очень сильно болел и в первые шесть лет его жизни поговаривали что он долго не протянет. Поэтому с самого детства его все баловали, все дозволяли, а матушка Мариам так и вовсе с него просто пылинки сдувала. После того, как Давиду исполнилось десять, а потом и четырнадцать — стало ясно что помирать он не собирается, а неведомые болезни от него отступили куда-то за горизонт и что теперь Давид будет жить и жить, добра наживать и возможно их всех еще переживет. Однако отношение матушки Мариам и дяди Гурама к своему сыну как к хрупкой фарфоровой вазе — осталось. Нелегко привычки поменять. В то же самое время Наполи не был избалован излишним вниманием и рос как сорная трава, ему довольно часто приходилось отстаивать себя кулаками… и все, потому что его родители дали ему такое имя! Как, по-вашему, будут относиться в школе к ребенку с именем Наполеон?

— Барев дзес, Гурам-айрик! — говорит он, ступая на деревянный настил беседки: — как ваши дела?

— Ооо, сам Наполи-джан пожаловал! — вскидывает руки дядя Гурам, грузно поднимаясь со своего плетенного кресла: — какая честь нашему дому! Как дела у твоего уважаемого отца и твоей матушки? Как твоя сестренка и братья?

— Все хорошо, Гурам-айрик. — они обнимаются и целуются, все-таки родные люди. Давид строит кислую физиономию и кивает из своего угла. Наполи и Давид никогда особенно дружны не были, несмотря на то, что у них так принято, что двоюродные братья, кузены — всегда как родные. Однако же и с родными братьями не всегда дружат… хотя терпеть их приходится. Давид недолюбливал Наполи, а Наполи платил ему той же монетой. Почему Давид недолюбливал его — он не знал. Но совершенно точно знал почему ему тот не нравится. Сам Наполи рос средним братом и потому был ответственным за младших и терпел от старшего. Гамлет, старший брат (а родители у них особо заморочились на именах для своих отпрысков, видимо решив усложнить им жизнь с самого начала) — уже лет пять как женился и стал секретарем парткома, но по-прежнему считал себя вправе и подзатыльников надавать младшим и авторитетом задавить. Сам Наполи для себя решил, что пойдет в армию, вопреки установившемуся мнению, что в армию сразу после школы ходить «неприлично» было, никто из семьи в армию не ходил, Гамлет вон военную кафедру закончил при институте и был уже лейтенантом запаса. Но Наполи все же пошел в армию, специально завалив экзамен в Томский Государственный Университет и отказавшись от предложения дяди Баграма «поговорить» с нужными людьми в приемной комиссии. В итоге получил больше, чем ожидал, еще на распределительном пункте умудрившись подраться с какими-то москвичами, назвавшими его «чуркой». Присутствовавший на пункте в тот момент «покупатель» сказал что вот такие ему и нужны и забрал с собой, как выяснилось позже — в отдельный десантно-штурмовой батальон. Так Наполи и попал в дружеский Афганистан, выполняя свой интернациональный долг в составе ограниченного контингента войск. После службы в армии он смог поступить в институт и в конце концов действительно работал в КГБ, но карьера там не сложилась и сейчас приехал к дяде Гураму в сибирский город Колокамск. Дядя Гурам довольно давно зазывал его к себе, говоря, что ему очень не хватает близкого помощника, а на Давида положиться он не может.

— Все хорошо. — говорит он дяде Гураму: — Отец как на родину вернулся, так и осел там. Мама очень довольная, все у них хорошо. Гамлет с женой второго ребенка ждут, а сестра в восьмом классе учиться, но говорит то будет в Москву поступать, на торговый. Александр в институт поступил, пока учится на «отлично».

— Шат лава! Это хорошо. Да ты садись, садись, сейчас Мариам с девочками на стол накроют… — говорит дядя Гурам, не торопясь начинать разговор по сути. Невежливо сразу о делах говорить, тут ведь как — нужно сперва справиться о здоровье уважаемого гостя и его родителей, братьях и сестрах, поделиться своими новостями, выпить кофе и раскурить кальян, откушать чем Бог послал, а во время трапезы говорить о делах и о том, почему дядя Гурам его к себе вызвал тоже никак. И только когда они устроились играть в нарды на открытой веранде большого дома дяди Гурама, когда Давид уже ушел к себе, сославшись на занятость и когда в пузатые бокалы плеснули немного янтарной жидкости, оставляющей на прозрачных стенках «женские ножки», только тогда дядя Гурам немного расслабился и пригладив седые усы — вздохнул. Покачал головой.

— Видел что с Давидом, да, — сказал он, не спрашивая, а скорее утверждая. Наполи только головой кивнул, мол видел. Привлекать внимания и спрашивать «а что это такое с тобой, Давид-джан произошло такого» — он не стал. Если будет нужно — ему скажут. Но вообще, по характеру синяков и руке в гипсе он почему-то был уверен что Давид не в бетономешалку попал и не на стройке упал неудачно. Сроду Давид не умел работать и не любил работать. Как всякий мажор он предпочитал кататься по городу на отцовской машине и девок клеить… из-за чего скандалы постоянно происходили. Когда ума нет, а гонору за край — рано или поздно тебе рожу начистят. Сибиряки в этом отношении люди своеобразные — долго терпят, но уж если довел, то получи и распишись. Наверняка Давид наставил рога кому-то из местных, а нравы в провинции простые, тут никто вокруг да около ходить не будет, вот и сидел он как побитая собака — весь в синяках и с рукой в гипсе.

— Видел. — вслух говорит он: — что случилось, Гурам-айрик? Подрался он с кем-то?

— Да тут такое дело. — морщится дядя Гурам, поставив пузатый бокал на стол, рядом с резной доской для игры в нарды: — поколотили его сильно. В школе. Он там за какой-то шмарой стал ухлестывать, прости господи. Вот сколько ему говорил, чтобы остепенился уже и невесту себе хорошую нашел, из наших. Есть у меня на примете хорошая семья, знаешь же Аракелянов?

— Стоит ли насильно его женить? — сомневается вслух Наполи: — не средние века же, в советской стране живем. Домостроя больше нет.

— Может и не в средние века, а традиции уважать нужно. — говорит дядя Гурам: — ты сам посмотри на местных девок, разоденутся как шлюхи, ходят, всем все показывают, спят с кем попало направо и налево. Мне такая невестка не нужна, тем более что и не женится он на такой. Он же так… бегает по девкам как павлин разодетый. И кто ему мешает с прошмандовками путаться? Только сперва женись и ребенка мне сделай, наследника, а уже потом…

— Ох. — вздыхает Наполи. Он не разделяет таких взглядов, у него у самого девушка русская, по крайней мере она так себя называет, хотя наполовину татарка. И именно она скорей всего и подпадает под определение дяди Гурама «прошмондовка». Но вслух он этого конечно же не говорит, что толку со старшими спорить? Это все остальные в СССР живут, а они — в семье, где все вопросы по семейному и решаются. Не вынося сор из избы.

— Так что случилось-то? — спрашивает Наполи, понимая, что рассуждения дяди Гурама на тему «как раньше было хорошо а теперь плохо» и что все современные девушки выглядят как легкомысленные женщины, зарабатывающие себе на жизнь через постель — можно бесконечно.

— Давид говорит, что хотел защитить эту прошмандовку от какого-то физрука. Такой, здоровенный лоб под два метра, настоящая горилла. Местные говорят что каратист. Он там у себя в школе приставал к учительнице этой… и как таких вот шалашовок к преподаванию детям допускают? Чему она может девочек научить? А чему может научить мальчиков? Ничему хорошему! Совсем как та вожатая из лагеря… боз похоцаин молодая…

— Кто приставал?

— Физрук этот. Изнасиловать ее видимо пытался, а ты же знаешь как Давид у нас воспитан, он хороший мальчик. Мимо несправедливости не пройдет, хотя у него здоровье хрупкое, сам помнишь. Нет, чтобы милицию вызвать ну или просто мимо пройти, ну изнасилует этот физрук-горилла эту похоцаин, ей наверное не впервой. И зачем он полез… — дядя Гурам качает головой: — ай, не надо было.

— И… это его физрук так отделал? — уточняет Наполи. Уточняет, потому что не верит дяде Гураму. Он-то давно Давида знает и чтобы тот прямо бросился девушку защищать? Тем более против «гориллы»? Давид если и побьет кого, так только того кто заведомо слабее. Дядя Гурам просто этого не видит, как отец он видит в Давиде только лучшее…

— Ха. — кивает дядя Гурам: — он самый. Но это полбеды. Давид никуда обращаться не стал, в больнице сказал, что упал. Как выписался — взял Арсена и Петроса, решили с этим борзым физкультурником потолковать душевно. Я бы знал — сразу бы запретил, мало нам тут проблем с местными… но разве ж меня кто спросил? Поехали они к школе этой, а там… окна им прострелили.

— Что? Прострелили? — удивляется Наполи. Картинка из американских боевиков, когда припаркованной машине ведут ураганный огонь из полностью автоматических «Томпсонов» гангстеры в черных костюмах, черных шляпах и в плащах — решительно не вязалась с провинциальным городом Колокамском. Выстрелы в центре города посреди белого дня… да о таком он бы точно знал несмотря на то, что только что приехал.

— Ранили кого-то? — спрашивает он: — или…

— Да нет. — кривит морщинистое лицо дядя Гурам: — все обошлось. То ли предупредить хотели, то ли так вышло. Знаешь что? Пошли я тебе все покажу… — и дядя Гурам, кряхтя, встает с места. Делает жест «следуй за мной». Наполи идет за ним, они обходят дом, ступая по дорожке, усыпанной белым камнем, заворачивают за угол. Дядя Гурам гремит засовом, открывая металлическую, крашенную в серый цвет, дверь гаража. Внутри стоит черная «Волга». Внимание Наполи приковывает аккуратная дырочка в стекле задней двери. Все стекло покрыто мельчайшими трещинками, ну конечно, думает он, стекла автомобилей из закаленного стекла, кроме ветрового, они должны рассыпаться в мелкие осколки, такие вот стеклянные кубики, чтобы никого не поранить при аварии. Ветровое сделано из триплекса. И если бы не тонировка, то заднее стекло разлетелось бы такими вот кубиками и было бы непонятно, чем именно его разбили. Но пластиковая пленка тонировки сослужила сразу две службы, сдержав осколки стекла от рассыпания. Во-первых, сразу же обозначила размеры предмета, который пробил стекло, а во-вторых — его скорость. Камень не пробил бы пластиковую пленку, пусть и разбил бы стекло. Рукой такую скорость объекту не придашь. Более того, если бы кидали камень, то выбрали бы побольше, помассивнее, никто не станет кидать камушек…

Он наклоняется к отверстию и внимательно изучает его. Слишком большое для пули пять сорок пять. Семь шестьдесят два? Он открывает дверь и рассматривает салон изнутри, в поисках отверстия в кожаной обивке заднего сиденья и ничего не находит.

— Вот. — говорит дядя Гурам и протягивает ему руку. На его ладони лежит небольшой предмет, который Наполи тотчас узнает. Пистолетная пуля калибра девять миллиметров.

— Куда она попала? — спрашивает он и дядя Гурам только головой качает. Говорит что нашли ее потом в ногах внизу и только потому, что искали. Если бы не тонировка, если бы не эта темная пластиковая пленка они бы так и не узнали, что это был именно выстрел… потому что не было никакого выстрела. По крайней мере сидящие в машине ничего не услышали. Наполи, еще раз осматривает салон автомобиля, прикидывая примерную траекторию полета пули и уточняя кто и где сидел.

— Кто она такая, эта девушка, за которой Давид бегал? — спрашивает он дядю Гурама еще раз. Выслушивает еще раз все характеристики «прошмандовки», пропуская мимо ушей моральные аспекты про «развратных девок» и короткие юбки до ушей, а также что «раньше такого не было». Кивает головой. Рассматривает пулю, внимательно изучая нарезы на оболочке. Пуля выпущена из пистолета, это совершенно точно. Возникает всего два вопроса, первый — почему никто не услышал выстрела и второй — почему пробив стекло и пластиковую пленку тонировки пуля ничего больше не повредила?

Он вертит в руках пулю и передает ее обратно дяде Гураму. Потом они идут обратно на веранду, и дядя Гурам вызывает Давида, который описывает этого физрука — высокий, здоровенный и спортивный, а момент нападения он так и не запомнил, очнулся, а он уже в «Скорой помощи» лежит. Каким бы мажором не был Давид, но он все же довольно крепкий, вырубить его с одного удара, да не просто вырубить, а руку сломать…

— Так что скажешь, Наполи-джан? — спрашивает его дядя Гурам: — что тут у нас? Ты же нам поможешь? Ведь ты и в Афганистане служил и в КГБ работал…

— Гурам-айрик. — говорит Наполи: — лучше пока оставить и этого тренера и эту девушку в покое. Есть у меня очень нехорошее ощущение что этот физрук не простой.

— Он у меня бабу увел и меня покалечил! — вмешивается в разговор Давид: — а ты хочешь это так оставить⁈ Наполи, ты как был…

— Давид, погоди. — поднимает руку дядя Гурам и Давид осекается, не решаясь спорить с отцом: — а ты, Наполи, объяснись пожалуйста.

— Объясниться… Гурам-айрик, скажите, вы когда в последний раз учителя физкультуры в школе видели? Кто там обычно работает? Пенсионеры да доходяги. Колокамск — город с секретными военными частями, да и Комбинат у вас тут союзного значения. Знаете как ЦРУшники наших разведчиков среди персонала посольств отличали? Очень просто — если спортивный, если нет животика и может подтянуться больше десяти раз — значит из ГРУ или КГБ. В этом городе обязательно есть внедренные агенты. А третья средняя школа — самое место для них, дети всех военных туда ходят. Чтобы не выделяться физической формой устроили его физруком, хитро конечно. Вот только не бывает таких вот физруков, чтобы каратэ знали, бокс еще ладно, но каратэ… — он качает головой.

— Этот физрук — из Конторы? — задает вопрос дядя Гурам.

— Может да, может нет. Конторские не единственные игроки. Есть армейская контрразведка, есть служба безопасности Комбината, есть глубокие двойные агенты из МВД… да мало ли кто. Если хотите остаться живыми то лучше подальше держаться. Это… — он снова забирает тяжелую пулю у дядя Гурама и вертит ее в пальцах: — это предупреждение. Для тех, кто поймет. Не поймете, в следующий раз это будет в чьей-то голове.

— Ты… не преувеличиваешь, мой мальчик? — осторожно спрашивает дядя Гурам.

— Я уже видел такое. Не было звука, значит пистолет был с глушителем, боеприпас с уменьшенной пороховой навеской, чтобы никого не убить и нанести минимум повреждений. Как раз для предупреждения… однако если без стекла и в упор — то энергии такой пули хватает для того, чтобы убить человека, но не пробить его навылет. Это оружие киллера, Гурам-айрик. И он в этот раз снизошел до того, чтобы объяснить вам — не лезьте. Скорее всего у него тут какое-то свое задание и лишний шум ему ни к чему. А Давид наверняка хотел его у школы подкараулить… представляете что бы было?

— И… ты говоришь, чтобы мы ничего не делали?

— Я сам за ним понаблюдаю. И скажу, что делать. Ведь вы меня затем сюда и позвали, Гурам-айрик. Чтобы семья была в безопасности…