Тренировочный День 5

Глава 3

— … таким вот образом, город Колокамск и металлургический комбинат сыграли важную роль в снабжении Красной Армии необходимым металлом. Эвакуированные из Ленинграда рабочие совместно с местными специалистами работали на станках прямо с колес, под открытым небом, пока стены цехов только-только возводились вокруг них. В трудных условиях приходилось поднимать промышленность нашего города, страна боролась с фашистскими ордами, очень много мужчин ушли на фронт. И тогда к станкам встали женщины и дети, вытачивая снаряды и стволы для артиллерийских орудий… — привычным, «учительским» тоном говорит Альбина, неторопливо расхаживая перед сидящими в открытой беседке школьниками. Школьники откровенно не слушают ее, кто-то ковыряется в носу, кто-то смотрит в потолок, а некоторые и вовсе заснули, даже похрапывают… и в другой ситуации, в любой другой день она бы не дала им спуску. Повысила бы голос и рявкнула «Нарышкина! Баринова! Проснулись! А ну-ка повторили, о чем я сейчас говорила!» — и заставила бы их тут краснеть перед всеми. Но сегодня ей было не до того, сегодня ей и самой хотелось как можно скорей прочитать обязательную часть про подвиг металлургов Колокамска в годы Великой Отечественной и отпустить всех купаться.

А все потому, что и в голове, и на душе у учительницы английского языка царило смятение. Вчерашний день был богат на события и ночью она почти не спала, ворочалась и смотрела в темноту, прислушиваясь к мерному дыханию школьного комсорга Риты, которая наоборот — как только добралась до койки, так упала туда и заснула мгновенно, мертвым сном, как солдат из романов Ремарка.

— … подвиг многих обыкновенных советских людей, которые работали на производстве по двенадцать часов в холоде и голоде, которые помогали фронту, протягивая бойцам на передовой руку помощи… — говорила она, глядя поверх голов школьников в пространство. Говорила почти машинально, слова не задевали мозг, шли изнутри нескончаемым потоком заученного. Она умела так делать, научилась говорить и думать о своем, иначе жить в этой провинции, работать обычной учительницей английского — было бы невыносимо. Давным-давно она научилась пребывать в своих мыслях отдельно, в то время как тело послушно выполняло то, что от него требовалось. Например — читать лекции о трудовом подвиге народа в годы Великой Отечественной Войны. Или слушать докладчика на партийном собрании. Кивать и улыбаться очередному ухажеру из «больших людей», например тому толстому из РОНО, у которого волосы из носа растут…

Мысленно же она была далеко отсюда, где-то в своем месте, где всегда безопасно и уютно. В отличие от комсорга Риты, которая была человеком весьма практичного склада ума и относилась к вероятностям так же, как блондинка к встрече с динозавром — либо встретит, либо нет, Альбина ярко представляла, что именно может быть. Ее мозг просчитывал вероятности, но не в сухом, математическом концепте «вероятности событий», нет. Она именно проживала эти вероятности, мозг не выдавал графики и формулы, он выдавал картинку. Вот потому-то она так испугалась в тот раз, когда Давид порвал на ней рубашку. И вчера, когда учебно-тренировочная граната упала на гравий дорожки — у нее перед глазами тут же вспыхнула картинка как она сидит на этой самой дорожке и смотрит вниз, туда, где ее руки придерживают вываливающиеся из нее внутренности, рассеченные осколками, как жизнь толчками покидает ее тело и как она — валится набок и мир меркнет перед глазами…

В отличие от Риты, которая и не поняла толком что случилось — она пережила собственную смерть. И замерла на месте, не в силах пошевелится, встала столбом и могла только смотреть, как Виктор бросается на эту гранату сверху и кричит что-то страшным голосом, она и подумать не могла что он может так кричать… стыдно самой себе признаться, но когда он упал на дорожку, она… она обрадовалась? Испытала облегчение? Ей совершенно точно стало легче, это она помнит. И даже не потому, что она не умрет, в то время она как-то не задумалась над этим. А потому что своим поступком Виктор как будто снял с нее тяжесть ответственности. Ведь рядом с дорожкой, посыпанной белым гравием стояла не только она. Совсем рядом с Володей Лермонтовичем стояла как вкопанная Ритка-комсорг, дура, которая дергает людей за руки когда в них может быть… граната например. Тут же стояла, поджав одну ногу под себя и опираясь на свою коллегу по команде эта несносная Лилия Бергштейн, звезда волейбола и стерва, как на нее не посмотри. Из корпуса высыпали школьники, ближе всего была Нарышкина Лиза, вместе со своими подругами… в общем если бы граната действительно рванула бы, то…

Так что, когда Виктор бросился на зеленый, рубчатый корпус и придавил его своим телом — она испытала облегчение. Теперь все зависело не от нее. Да, она тут старшая, и да, она тут единственная партийная, так что, наверное, и спрос с нее больше, чем с других, но об этом она тогда не думала. Просто испытала облегчение и стыд. Стыд — из-за того, что испытала облегчение.

— … никогда не будет забыт славный трудовой подвиг сотен тысяч простых советских людей! — заканчивает она свою лекцию и обводит присутствующих взглядом. Володя Лермонтович и его приятель Никита Тепляков сидят прямо и едят ее глазами, просто-таки пример для подражания и самые примерные школьники на всем белом свете. Понимают, что после случившегося нужно себя вести «святее папы римского». Стараются загладить свою вину. Альбина знает, что Виктор убедил Риту не поднимать шума и замять происшествие и сперва Рита не соглашалась, потому что «это же чэпэ!» и вообще, она комсомолка и более того — школьный комсорг, как она может что-то от начальства скрывать. Но после того, как он вскользь заметил, что такое вот «чэпэ» отрицательно скажется и на ее личной карьере, и на итогах социалистического соревнования — она задумалась. И сказала, что никакого ущерба никто не понес, а значит можно с виновниками провести «воспитательные мероприятия» и «разъяснительную беседу». Провести беседу о том, что таскать гранаты в карманах неприемлемо для пионера и вредит карме — взялась сама Рита. Так что после этой лекции все пойдут купаться, загорать и играть в пляжный волейбол до обеда, а эти двое будут выслушивать страдающую Риту, которая и сама бы лучше купалась и загорала.

Альбина вздохнула. Как говорит сам Виктор — «больше в лагерь ни ногой». Она и так все утро старательно игнорирует тот факт, что практически от всех школьников с утра перегаром несет, красные глаза и мятые физиономии. Она искренне надеется, что никто за вчерашнюю ночь не забеременел, хотя ставки на это она, пожалуй, не стала бы делать. Вон, четверка Нарышкиной подозрительно тихая сегодня… значит вчера были очень веселые. Альбина спохватывается и тут же уводит свои мысли в другую сторону, пока ее мозг не начал выдавать яркие картинки что именно могли вчера ночью вытворять пьяные школьницы. Не надо этого, у нее слишком развитое воображение… лучше подумать о том, что вчера вытворял Виктор с этой своей несносной Лилией, которая вовсе не цветочек, если так посмотреть, а скорее кактус — зеленая и с колючками. И ядовитая. Она ее одним взглядом только окинула и ей все ясно стало. Во взгляде этой стервы даже высокомерия не было, она на Альбину посмотрела, как на предмет, как на пустое место.

— Итак. — она откашливается и встает прямо, созерцая грустные лица школьников, которым не терпится побежать на пляж: — давайте обсудим наш сегодняшний урок. Что мы узнали за вчера и сегодня?

— Что только идиот в кармане гранату будет таскать. Даже учебную. — подает голос с места Артур Борисенко, и Альбина вздыхает. Трения между Борисенко и Лермонтовичем никуда не делись, а с учетом ситуации даже усугубились.

— Слышь, ты! — вскакивает было с места Лермонтович, но под ее взглядом тут же тушуется и садится обратно.

— Действительно. — говорит она, лишь бы что-нибудь сказать: — правила безопасности написаны кровью и могло случится всякое. Спасибо, Артур. Кто-нибудь еще? Баринова? Просыпайся.

— А⁈ Я НЕ СПАЛА! НЕ СПАЛА! ПРОСТИТЕ ВИКТОР БОРИСОВИЧ!! —

— Что? — Альбина аж вздрагивает от крика Яны.

— И я не спала! Только не трогайте меня там! — вторит Бариновой вторая девушка, Оксана Терехова, вскакивая с места.

— Заткнитесь дуры! — повышает голос Лиза Нарышкина: — чего орете как на базаре⁈

— С вами все в порядке? — осторожно спрашивает Альбина, разглядывая покрасневшие глаза и мятые физиономии «Дворянского Гнезда»: — может вам к медсестре сходить, в медпункт? Выглядите вы не очень здоровыми…

— С нами все хорошо. — бодро рапортует Нарышкина: — ничего с нами не произошло. Мы здоровые и веселые. У нас все хорошо. Мы сидим и не спим на уроках. Особенно Баринова.

— Я не спала!

— Вот видите. — разводит руками Лиза: — все с ней в порядке.

— А… почему она так дрожит? — спрашивает Альбина и Нарышкина пожимает плечами, мол кто его знает почему Баринова так дрожит, может съела чего-то не того на завтраке.

— Она так дрожит, потому что заснуть теперь боится. — подает голос Инна Коломиец, у которой в покрасневших глазах пляшут веселые чертики: — и, честно говоря, я теперь тоже побаиваюсь. Особенно на уроках Виктора Борисовича. Особенно после вчерашнего у меня перед глазами такие яркие картинки встают…

Вот оно что, думает Альбина, бедные девочки. Понятно почему у них глаза красные, понятно почему они вчера не спали. Они же рядом там были, когда граната упала. У девочек, наверное, как и у нее — развитое воображение, они сразу же себе представили ту же картинку, что и она, получили психологическую травму. И наверняка это все усугубилось чувством вины перед Виктором, который всех спасать бросился, а они все — просто стояли и смотрели, ну совсем как у нее. Потому они теперь и хотят стать лучше, хотят показать ему что слушаются его, заполучил Виктор авторитет среди школьников, и она не может сказать, что незаслуженно. Но что до девчонок, то нужно им сказать что-то успокаивающее, поработать с ними… облегчить им травму. В конце концов она же учитель и она сама в такой же ситуации, так что она сможет подобрать нужные слова. Для начала нужно дать им понять, что они — не одиноки и что такая реакция — естественная. Все боятся смерти, ничего постыдного тут нет.

— Я вас понимаю. — говорит она: — после вчерашнего у меня тоже в голове… яркие картинки встают. — говорит она: — и я испытываю такие же чувства.

— Серьезно? — хлопает глазами Лиза Нарышкина: — и вы тоже, Альбина Николаевна? Но вы же… учитель!

— И что? Учителя тоже люди и мы тоже испытываем чувства. В этом нет ничего стыдного. — говорит она: — абсолютно все на вашем месте такие эмоции переживали бы.

— Ну… не знаю. — говорит Лиза Нарышкина: — мы все по-разному переживаем. Барыня вон вообще в шоке…

— Я не в шоке! Мне… просто страшно! Я… я не думала, что это так выглядит! Страшно! С живым человеком такое вот! — оправдывается Яна Баринова.

— А я… мне нормально. — продолжает Лиза: — Виктор Борисович оказывается такой сильный! И так долго может! Как паровоз! Раньше я думала, что не хватит его на всех, а он оказывается такой… он всех может…

— Да, я понимаю твои чувства, Лиза. — кивает Адьбина. Бедная девочка, думает она, эта травма слишком глубока, воспоминания слишком яркие, не успели еще забыться. Она искренне считает, что Виктор сможет всех защитить. К сожалению, взрослая жизнь совсем другая и никакой, даже самый сильный физрук не защитит тебя от партийного собрания или одинокой пятницы… хотя, наверное, в случае с Виктором он-то как раз в состоянии от этого защитить… взять сильной рукой и прижать к стенке перед учительской и так вот за волосы ее…

Она мотает головой, прогоняя яркие картинки и сосредотачивается на настоящем. Ей нужно поговорить с девочками, пока эмоциональная травма еще не укоренилась окончательно, ей нужно дать им понять, что они не одни и что испытывать страх — это нормально. Пока они сами себя не съели.

— Я понимаю твои чувства. — повторяет она: — но все проживают эмоции по-разному. Яна вот так, а ты — вот так. Конечно, со стороны ситуация кажется смешной, но на самом деле все было довольно серьезно. И я в свою очередь восхищаюсь поступком Виктора Борисовича и считаю это подвигом. Говорят, что в наше время не осталось места подвигу, но на самом деле это не так. Герой — это не медаль на грудь, это состояние души. И дело тут не в том, что он один раз упал на гранату, думая, что спасает нас всех, а в том, что он продолжил работать так же как и всегда — с полной отдачей себя самого процессу.

— Так вы тоже видели⁈ — чему-то удивляется Нарышкина: — как он… процессу отдавался⁈

— Конечно. — кивает Альбина. Виктор, при всех его недостатках все же был хорошим учителем, в этом она отдавала ему должное. И дети его любят и слишком запанибрата он им быть не позволяет, в целом — таким и должен быть физрук. Однажды она слышала от своего преподавателя на кафедре педагогики о том, что физрук в школе обязан занять место значимой мужской фигуры, место отца для всех мальчиков и девочек, растущих в неполных семьях. И Виктор — именно такой, каким она бы хотела видеть своего отца. Или старшего брата. Веселый, но в то же самое время — надежный. И если в обычное время она могла не придавать значения его существованию, но когда Давид оторвал ей пуговицы с ее любимой белой блузки с итальянскими рукавами — она знала кто именно сумеет ее защитить. Наверное, она тоже испуганная девочка, которой нужен рядом вот такой мужчина — с грубоватым юмором и сильными руками. Спокойный и не реагирующий на ее подначки, не ведущийся на все ее женские штучки и капризы, но протягивающий руку помощи тогда, когда она в этой помощи реально нуждалась. Так что она смело может сказать, что видела Виктора во всех ситуациях и знает какой он.

— Конечно же я видела. — продолжает она: — Виктор Борисович в такие моменты просто неостановим и неутомим. И это прекрасная черта характера для советского учителя. Стремление к вершинам педагогической науки и практики.

— Это меня и пугает. — подает голос Яна Баринова: — то что он неостановим и неутомим. А еще — неумолим. А телесные наказания за то, что на уроках заснула — это перебор с педагогической наукой и практикой. Тем более такие. Как она завтра ходить будет? То есть сегодня?

— Видела я ее с утра. Ходит. Правда прихрамывает, но ходит. — говорит Инна Коломиец: — удивительная женщина. Другая, наверное, неделю бы нараскоряку ковыляла… а ей все нипочем.

— Что? — не понимает контекста Альбина: — вы о чем это? Или — о ком?

— А кто Виктора Борисовича видел? — спрашивает Оксана Терехова со своего места: — я нет. Кто-то видел? Ага. Вот то-то же. Тут скорее за него нужно переживать. А прихрамывает ваша Ирия Гай, потому что ногу потянула. Вернее — симулирует что хромает. Сама видела, как она позабыла на какую ногу хромать и стала правую подтягивать, правда потом спохватилась и снова на левую стала прихрамывать…

— Я… вы про Лилию Бергштейн говорите, девочки? Нехорошо личную жизнь вашего учителя за спиной обсуждать… — говорит Альбина, пытаясь понять о чем именно идет речь.

— А как ее еще обсуждать? — спрашивает Яна Баринова: — Виктор Борисович постоянно занят. Я бы в глаза с ним про это поговорила, но после вчерашнего опасаюсь. Видела, что бывает с девочками, которые с ним слишком много говорят… брр! — она передергивает плечами и ежится: — живому человеку внутрь такое засовывать… больно же! Вы бы слышали, как она кричала, бедняжка…

— Барыня, заткнись, ничего ты в колбасных обрезках не понимаешь. — прерывает ее Лиза Нарышкина: — Альбина Николаевна сказала же что тоже все видела и слышала, чего ты тормозишь.

— А. И правда. — кивает Яна: — вы же все видели. Вы, наверное, с другой стороны были, в палате слева?

— Чего?

— А я думаю, чего вы с такими красными глазами с утра, тоже боялись заснуть? — сочувственно говорит девочка: — давайте по очереди друг друга караулить? Если с открытыми глазами сидеть, тогда Виктор Борисович сзади не подберется…

— Чего?!!