Федор Годунов. Троецарствие

Глава 10

27 августа 1607 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Здрав будь, государь. Холопы твои Матвейка, Никитка, Сёмка да Ивашка челом бьют, — боярин Матвей Михайлович Годунов-Толстый как самый старший по чину из объявленной четвёрки выступил вперёд. — Кланяемся тебе, царь-батюшка, мехами соболиными да людишками воинскими, что по твоему повелению с Урала и Сибири привели, — полуобернувшись, махнул он рукой в сторону противоположного берега реки.

Следом за воеводами из лодки выскочил Тараско. Запорожец поклонился мне, радостно улыбнувшись, но вперёд лезть не стал, встав рядом с гребцами.

— Однако не шибко вы спешили, — проворчал Иван Годунов, покачав головой. — Фёдор Борисович вас ещё весной ждал, а уже осень скоро.

— Твоя правда, Иван Иванович, — согласился с большим воеводой Матвей. — А только когда через Камень перевалили, пришлось Максимке Строганову помочь. Казахи с набегом из степей пришли. Ты, государь написал, что до конца этого года не объявишься, вот и решили мы, раз спешить некуда, твои земли от разорения оборонить. Максимка за ту помощь кланяется тебе, государь, и молит 5000 рублей от него принять, не побрезговать. А ещё три подводы с мехом от себя нагрузил.

Ну, вот это совсем другое дело! За такие деньжищи можно было немного и подождать. А то у меня в казне денег даже на верёвку для мышки не осталось. Тем более, что подошли воеводы к Нижнему, как нельзя вовремя. Посмотрим, как теперь горожане запоют.

— Сколько оружных людишек с собой привели, Матвей Михайлович?

— Всё что собрать смогли, так, чтобы при этом наши земли в Сибири совсем без защиты не оставить. Ты уж не гневайся, Фёдор Борисович. Невелика сила. Четыре тысячи стрельцов да три тысячи конных людишек. Окромя того, ещё три тысячи охочего люда по пути собрали. Брат мой, Яшка, что в Свияжке воеводой сидит, опять же тремя сотнями стрельцов да тысячей городовых казаков тебе поклонился. Сам к тебе, государь, рвался да сильно занедужил. Уже и с постели не встаёт.

— Всё в руках Господа нашего, — размашисто перекрестился я. — Я помолюсь за Якова Михайловича.

Бросаю взгляд в сторону нижнегородских посланников и мысленно потираю руки. Вон как у Доможирова рожу перекосило. Плюс одиннадцать тысяч к стоящему у стен города войску — не шутка. К тому же, появление воевод из Сибири и Урала и «гостинцы» от Строгановых наглядно показали им, за кем сейчас стоит восток страны. Как говорится, есть повод задуматься. Особенно, если учитывать, что единодушия среди горожан, чью руку держать, нет, а подставлять свой город под разгром и разорение ради непопулярного Шуйского, никто не хочет.

— Рад вас видеть, бояре, на пир бы вас позвать, — поочерёдно обнимаю каждого воеводу, — но какое тут веселье, когда крамола и измена кругом? Плывите обратно к своему войску да к штурму его готовьте. Вот Нижний возьмём, головы ворам посечём, тогда и попировать можно будет.

— Так я же окольничий, государь, — воскликнул, когда до него дошли обнимашки, Иван Никитич Годунов.

— Был окольничий, стал думный боярин, — отмахнулся я. — А тебя Матвей Борисович, так как ты и без того боярин, в конюшие жалую. Ступайте.

Провожаю взглядом повесевших новоиспечённых бояр, разворачиваюсь к побледневшим Доможирову и Минину.

— Передайте лучшим людям, — буквально выплёвываю я слово «лучшие», — что если до заката город не откроет ворота, то все его жители будут считаться изменниками и за своё воровство сполна ответят.

— А если откроем, государь? — нашёл в себе силы спросить Минин. — Ты обещал в этом случае не карать.

— Раз обещал, старую вину прощу, — пронзил я взглядом Кузьму. — Моё слово твёрдое. Но за новые вины сполна спрошу. Ступайте!

Остаток дня до самого вечера я провёл в шатре, уединившись в нём с Тараской.

Ну, а чего суетится? План предстоящего штурма продуман, а за подготовкой к его воплощению Иван Годунов проследит. Воевода он опытный и в военном деле побольше моего понимает. Я же увёл Тараску с собой и откровенно с ним запил, заливая горе друга заморским вином. Сначала помянули его родителей, потом Мохину.

— Ты не сомневайся, Тараско, — приобнял я пригорюнившегося друга. — Найдём мы тех злодеев, кто твоего батюшку с матушкой погубили. Вот только трон свой верну, так сразу розыск учиню. Не бывает так, чтобы тати по округе шастали, а об них никто не слышал. Найдём. А за Мохину я с его убийцей уже посчитался. Грязному то дело получил. Он всё как надо исполнил.

— Значит, должок у меня теперь перед Василием Григорьевичем, — процедил Тараско, залпом выпив содержимое своего кубка. — И перед тобой, государь, — взглянул он мне в глаза.

— Ты мне это брось! — раздражённо отмахнулся я. — Мне Мохина другом был! И известие о его смерти острым ножом вот здесь резануло, — похлопал я ладонью по груди.

Помолчали, похрустывая грибочками.

— Что дальше делать думаешь? Жениться тебе нужно, Тараско, — пояснил я свой вопрос, заметив недоумение друга. — Род свой продолжить. Ты же один у родителей был? Вот и я о том!

— Матушке Настя понравилась.

— Так женись! За то, что ты из Сибири мне войско привёл, я тебя для начала в жильцы пожалую и богатое поместье под Москвой дам.

— А этот, Илейко, точно до неё не доберётся?

— А то ты Порохню не знаешь! — весело оскалился я. — Если хочешь, завтра сам туда скачи. А я как Нижний возьму, Мизинца с пушками туда пришлю. Арзамас — городишко небольшой. И защитников там мало. Все гулящие людишки сейчас либо с Болотниковым в Туле сидят, либо в Стародуб к самозванцу бегут. Не выстоять долго городу.

Нижний Новгород сдался на закате. Нехотя открылись городские ворота, выпуская лучших людей, дружно зазвенели колокола, приветствуя въезд город государя.

Наутро встал с трудом. Выдул ковригу кваса, мысленно проклиная вчерашний пир, от которого так и не удалось отвертеться, отстоял заутреню (мне только слухов о духовном небрежении на фоне обвинений Гермогена не хватало), вернувшись, надиктовал Сысою несколько посланий с извещением о взятии Нижнего Новгорода, известил Бертона о скором прибытии в Кострому и выгодной сделке, отчитался о последних событиях отцу Иакову.

— Государь, — заглянул в кабинет Никифор. — Там этот посадский, что вчера тебе от города кланялся, ждёт. Звать?

— Минин, что ли? — удивился я. — А зачем он пришёл?

— Так ты сам вчера, надёжа, приказал, чтобы этот самый Кузька, как штык непременно с утра здесь был, — удивился в свою очередь Никифор, выделив интонацией незнакомое ему слово.

— Да? — задумался я над тем, сколько вчера выпил. Видимо, не мало. Ну, ладно. Всё равно этот разговор должен был состояться. — Зови.

— Государь.

— Проходи, Кузьма, садись вон на лавку. Хватит бородой пол подметать. Он и без того тут чистый.

Минин поднялся, настороженно смотря на меня, осторожно присел на краешек лавки, застыл, боясь сделать лишнее движение.

Сторожится. Вообще-то, правильно делает. Отказ Нижнего Новгорода впустить в город царя, являлся откровенной изменой. Я, правда, обещал эту вину горожанам простить. Но мало ли что я обещал⁈ Это когда было? Правильно. Когда я у стен городских стоял. Чтобы в такой крупный город без боя войти, и не такое пообещать можно А вот выполню ли своё обещание, то большой вопрос!

А Минин, на свою беду, ещё и парламентёром от города был и отказ горожан самолично озвучил. Тут поневоле опасаться начнёшь. Особенно, когда тебя неожиданно сам царь к себе требует. Не удивлюсь, если он, уходя, с родными попрощался.

— Ты, Кузьма, не страшись. Я тебя не для расправы сюда позвал. Сказал, что опалы ни на кого класть не буду, значит, так тому и быть. Уяснил?

— Уяснил, царь-батюшка, — заметно приободрился Минин.

— Но позвал я тебя, Кузьма не просто так, — веско заявил я. — Посоветоваться с тобой хочу.

— Со мной, — я с трудом сдержал улыбку, любуясь искренним изумлением опешившего собеседника. Собственно говоря, для того я ему вот так напрямик и заявил, чтобы в ступор ввести. Будем считать, что я ему так за тот отказ о сдаче города отомстил. — Да нешто я боярин какой, чтобы тебе, государь советовать? Не по чину мне будет.

— Не по чину тебе, царю перечить, — усмехнулся я. — А с кем советоваться, я сам решать буду.

— Как скажешь, государь.

По всему видно, что мои слова Кузьму не убедили, но не спорить же с царём?

— Красивый город, Нижний Новгород. Большой, богатый. А вот скажи мне, Кузьма, на чём это богатство зиждется?

— Так на торговле, царь-батюшка, — не обманул моих ожиданий Минин. — Нижний Новгород на перепутье двух торговых путей стоит. По одной из Сибири меха везут, по другой с Персией и Индией торгуют.

— Верно. И вот теперь одну из этих дорог, что по Волге к Персии ведёт, воровские людишки перекрыли. И от этого не только Нижнему, всему государству большой убыток, — я сделал паузу и внушительно произнёс. — Вот и думаю я сибирских воевод вниз по Волге до самой Астрахани послать, чтобы шишей да татей повывели и порядок на реке навели.

— То дело доброе, государь.

— Доброе, но нелёгкое. Оно ведь как. Разобьют воеводы воров в одном месте, дальше уйдут, а те обратно набегут. Мало у нас городов да крепостей по Волге стоит. Недопустимо мало. Я хочу, чтобы тем городков, столько было, чтобы торговые караваны, что скоро вновь по реке пойдут, на ночлег каждый раз в таком городе встать могли. И чтобы стены в тех городах были крепкие, воинских людишек в достатке, а купцы там спокойно передохнуть могли. И на то я ни сил своих, ни казны не пожалею. Понимаешь, ли?

— Понимаю. — одними губами прошептал посадский.

— Но то не всё. Нужно стругов да барж речных столько настроить, чтобы хотя бы раз в месяц из Нижнего и Астрахани, царские караваны вверх и вниз по реке уходили. И на тех стругах и баржах стрельцов будет изрядно да пушек новых с огненным снарядом, что в Устюжне льют. И каждый торговый гость за плату свой товар сможет на тех баржах разместить.

— Дык это ж, каждый купец согласится, если плата будет не слишком велика, — воодушевился мой собеседник. — Со стрельцами да пушками, почти без риску плыть.

— Вот и я о том. А сколько с купцов взимать, чтобы и платить готовы были и казне прибыток вышел, сам решишь.

На нас навалилась тишина. Минин, уподобившись вытащенному на берег карасю, энергично разевал рот, до невозможности вытаращив глаза. А я откровенно наслаждался, искренне забавляясь замешательством своего собеседника.

— Ладно, Кузьма Минич, — впервые назвал я Минина по имени-отчеству, — чего вокруг да около ходить? Дело, что я задумал, трудное, но для царства русского вельми важное. Поэтому решил я Волжский приказ создать, что всеми землями, по которым Волга протекает, ведать будет. И во главе приказа встанешь ты.

Вот честно скажу, я думал Минин обрадуется. О такой карьере простой посадский человек и мечтать не смеет. Боярская же должность! Но в глазах несостоявшегося спасителя отечества я увидел лишь смятение и страх.

— Что не так, Кузьма Минич? Не хочешь, как Строгановы, хозяином Волги стать?

— Да каким хозяином, государь⁈ — в глазах Минина застыло отчаяние. — Не по чину мне сие! Ни воеводы, ни головы городские меня и слушать не станут!

Ах, вон он о чём. Ну, так-то да. Если бояре между собой на глазах у царя местничать дерзают, то что им какой-то посадский, тем более, если государь будет далеко? Плюнуть и даже не растирать. Само рассосётся!

— Посадского человека не будут, а дьяка Волжского приказа Кузьму Митича Минина придётся. В городках голову сам ставить будешь. Начального человека над каждым караваном тоже. Ну, а с воеводами крупных городов я сам переговорю. Кто не захочет тебе помогать, другое место им найду. И здесь Никите Годунову, что в Нижнем за воеводу останется, накажу тебе во всём помогать. А если кто препоны ставить удумает, — сделал я паузу. — Сысой! — гаркнул я во всю глотку, заставив вздрогнуть Минина.

— Звал, надёжа? — заглянул в кабинет послушник.

— Письма, что от дьяка Минина приходить будут, сразу мне несёшь.

— Да, государь.

— Ступай. Кто будет препоны ставить, напишешь мне. То дело государево, злодеев не помилую. О том каждого воеводу предупрежу. Но и с тебя Кузьма Минич, коли что неладно будет, спрошу. Тут уж не обессудь! Но если всё как нужно обустроишь да торговлю по Волге наладишь, в думные дьяки выведу, а сына твоего, Нефёда, в жильцы пожалую. Ну, так что, возьмёшься ли? Или мне кого-другого для дела поискать?

— Возьмусь, государь.

— Ну, вот и добре, — хлопнул я рукой по подлокотнику кресла. — Но то не всё. Хочу я, Кузьма Минич на Каспийском море флот построить. Для того и мастера из Голландского города Хорна пригласил (в том что мастер согласится приехать, я не сомневался. Кто откажется, проведя всего три года в варварской Московии, вернувшись, стать одним из самых богатых людей в Голландии?). Он нам там с десяток флейтов да пару фрегатов построит да людишек своему искусству обучит. Но то забота не твоя, Кузьма. У тебя другая докука будет. Для тех кораблей досок нужно изрядно. Вот я к весне семь лесопилок в той же Голландии закажу. Это механизмы такие, что из брёвен доски режут, — пояснил я Минину. — На водяном колесе работают. Вот только с дубравами проблема. Но ничего, к тому как лесопилки привезут, мои воеводы Богдашку Бельского с Казани прогонят. Вот туда по Вятке и Каме брёвна на специальных плотах сплавлять и будут. Тогда и решишь, где лесопилки удобнее поставить. И за доставкой досок к Астрахани проследишь.

— Исполню, государь.

— Тогда всё. Ступай или спросить чего хочешь? — поинтересовался я, заметив как замялся глава нового приказа.

— Хочу, государь, — всё же решился Минин. — Почему я?

— Много хорошего о тебе слышал, дьяк, — не стал я уточнять, что всё это хорошее о Минине напишут позже. — Надеюсь, мне не соврали. Ладно иди. А мне пора в Кострому собираться.

— Благослови, владыка.

— Бог благословит, — митрополит, перекрестив Василия, положил руку на ладони юноши. — А моё благословение всегда с тобой, сын мой. Как добрался?

— Насилу вырвался, отец Филарет, — поцеловал руку митрополита князь Сицкий. — Игумен, даже несмотря на твою грамотку, никак отпускать не хотел. Всё лаялся, что, мол, здесь иная епархия и ростовским митрополит ему не указ. Патриарху в Москву грозился пожаловаться. Спасибо Борису Ивановичу, хоть меня отпустить уговорил. А батюшка так и остался в неволе томиться. В строгости его игумен держит.

— Осмелел Киприан, зазнался, — зло процедил Филарет, стукнув жезлом о пол. — Думает, раз Кожеозёрская обитель далече, а в Москве Шуйский с Гермогеном сидят, то я до него не дотянусь. А того не ведает, что Василию царствовать недолго осталось, да и Гермогена скоро с патриаршества сведут. Ладно, пошли в мою келью. Господь велел путников привечать. Как раз время трапезничать пришло. Откушаем, что Бог дал и заодно поговорим, как дальше быть. А тебе, Борис, благодарствую — кивнул он Карпову. — Что вырваться из неволи моему племяннику помог, того не забуду.

— Владыка.

— Борис, человек нам верный, — заявил Филарет, ничуть не смущаясь присутствия самого Бориса, важно вышагивая впереди своих гостей. — Тоже от Годуновых пострадал. Да и при Шуйских не в чести.

К своему столу Филарет больше никого не пригласил. Он прочитал молитву, благословляя трапезу, отослал жестом стольника, пригубил из кружки с горячем сбитнем. Василий, отвыкший от этакого изобилия, шустро заработал ложкой.

— Как там батюшка твой, отец Сергий? Здоров ли?

— Уже второй год, как недужится ему, — захрустел капустой Василий. — Как только весть о том, что Шуйского в цари выбрали, до монастыря дошла, так отец Киприан его опять в келье на строгое держание запер. С тех пор батюшка и хворает.

— Ничего, не долго ему терпеть осталось. Вот государь трон на Москве себе возвернёт, так и Сергию сразу послабление будет. А там, глядишь, и своё вернуть сможем.

— Это как, владыка? — перестал жевать Сицкий.

— А так, что если Шуйского с трона сковырнут, так и Гермогену в патриархах не быть. Под ним уже и сейчас патриарший стол шатается. В Костроме Федька Годунов церковный собор собирает, чтобы Гермогена за его неправды и облыжные обвинения с патриаршества свести.

— А это правда, ну, — Василий запнулся, подбирая слова. — Ну, то, что Годунов с римский папой и иезуитами дружбу свёл.

— Нет, конечно, — презрительно улыбнулся Филарет. — Только такой дурень, как Гермоген, мой этакому поверить, — митрополит тактично промолчал, что об этом патриарху нашептали преданные ему людишки, состоящие в окружении Гермогена, а потом присовокупил Дмитрий Шуйский, получивший сведения опять же от романовских доброхотов. — Упрямый дурак, не видящий дальше собственного носа. Даже того, что эта анафема ему же и аукнется, додуматься не смог. Но то нам на пользу. Вернёт себе Дмитрий престол, легче будет этакого дурня с престола свести. А как стану сам патриархом, то и батюшке твоему помогу. Вместо меня в Ростове за митрополита будет. Только тут одна закавыка есть. Федька Годунов больно много силы набрал. Годуновы, как и Шуйские, нам первые враги. Покуда у власти стоят, нам добра не видать.

— То истинная правда, — подтвердил слова митрополита Борис Карпов. — Твой батюшка, — повернулся он к Сицкому. — Ещё при Иване Васильевиче отказался рядом с Бориской Годуновым рядом у царского стола стоять. Вот Борис, когда не по правде на царский трон залез, ту обиду твоему батюшке и припомнил.

— То дела прошлые, — перекрестился Филарет. — А только и сейчас не лучше. Федька Годунов, как возвернулся, большую силу набрал. Ярославль взял, Новгород, Тверь, теперь на Нижний Новгород походом пошёл. Этак скоро он и Москву возьмёт.

— А если ему шею свернуть? — заходил желваками Василий.

— Как же, свернёшь такому, — хмыкнул Карпов, надкусывая пирог с грибами. — Возле него всегда людишки толпятся. Чужого и близко не подпустят!

— Близко не подпустят, — согласился с московским дворянином Филарет. — А вот если бы нам стрелка хорошего найти.

— Так я же с детства к луку обучен, владыка! — встал из-за стола Василий. — Тебе ли не знать⁈ Я этого вора за раз убью!

— Подзабыл, — сокрушённо закачал головой ростовский митрополит. — Совсем старым стал. Но если ты вора за его неправды покарать решил, то твоя воля. Отговаривать не буду. Борис, отвезёшь князя тайно в Кострому. И проследи, чтобы он невредимым вернуться смог. А я вас благословлю.

— Как повелишь, владыка, — поднявшись из-за стола, московский дворянин истово перекрестился. — Ну, а я рядом с тобой буду, княже, — кивнул он Сицкому. — Если милостив будет к нам Господь, одолеем ворога.

— Одолеем, — встал вслед за ним Василий. — По всему видать, пришло время, за смерть матушки моей отомстить.