Федор Годунов. Троецарствие

Глава 5

2 июля 1607 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Не обман ли это, Фёдор Борисович?

— Не знаю, Порохня, — покачал я головой. — Не похоже. Зачем меня в Тихвин заманивать, если я и сам туда собирался? Да и нет сейчас у Шуйского здесь значительных сил, чтобы очередную ловушку устроить.

— А если это не Шуйский?

— А кто? — не на шутку озадачился я. Нет, так-то у меня недоброжелателей целый вагон с прицепом наберётся. В этом я не сомневаюсь. Но вот таких, которым под силу достаточно крупный воинский отряд, для осуществления данной затеи, выставить, по пальцам пересчитать можно. — Ты ещё учти, Данила, что я, отправляясь в Вологду, и сам не знал, что в Кострому не вернусь. А пока бы эта игуменья туда добралась, в Тихвин моё войско уже бы вошло. Да и сейчас со мной две тысячи тяжёлой конницы. И Подопригора где-то в тех окрестностях со своей тысячей крутиться. Не похоже это на ловушку, воевода.

— А что это за, матушка Дария такая, государь? Больно уж сурова!

Я оглянулся на временного главу своей охраны, скакавшего чуть сзади и мысленно усмехнулся. Всё же разбаловал я его! Мало того, что уши без зазрения совести греет, так ещё и в беседу без дозволения постоянно влазит. Семён себе такого не позволял. А с другой стороны, как встречусь глазами с Никифором, аж оторопь берёт. Смотрит, словно на икону. И такая безумная готовность любой приказ выполнить; сразу, не рассуждая, словно головой в омут. В общем, не знаю, чем я такую безоговорочную преданность заслужил, но окорачивать своего телохранителя не собираюсь. Это, на мой взгляд, не самая большая плата обычному холопу рядового курского помещика, влившегося в своё время в отряд Подопригоры.

— А что ты от бывшей царицы хотел, Никитка? У самого Грозного в жёнах была! А ты ещё, дурень, её пускать ко мне не хотел. Ты на будущее, Никифор, запомни, — придал я голосу внушительности. — Придёт ко мне кто, доложи; я сам решу, надобен мне этот человек или нет. Пусть это даже последний оборванец будет, всё равно доложи. Понял ли? Если я из-за твоего нерадения что-то важное упущу, не взыщи.

— Понял, государь.

— То-то. Долго нам ещё скакать, Порохня?

— Подъезжаем уже, Фёдор Борисович.

Я стиснул зубы, сдерживая нетерпение. Всё же осталось во мне что-то от прежнего Фёдора. Что-то, от чего я никак не могу избавиться. Чуть речь о его родственниках или их убийцах зайдёт, как башку конкретно так срывать начинает. Кажется, голыми руками бы разорвал! Вот и в этот раз, стоило игуменье Дарии упомянуть имя Ксении, как меня буквально трясти начало.

Выходит не совсем соврал Ломоть в тот день, когда меня в ловушку под Москвой заманить пытался. Доля правды в его рассказе была. Перехватил таки Васька Шуйский мою сестру по дороге к Архангельску. И в монастырь, на всякий случай спрятал. Только не в Горицкий, как мне этот упырь сообщил, а в Тихвинский Введенский монастырь. Просто обманывать меня Анне Колтовской никакого смысла нет. Устроить мне ловушку по дороге в Тихвин не получится. Да и у самой инокини особой вражды ко мне быть не должно. Батюшка ко времени развода Ивана Грозного с царицей в силу ещё не вошёл, а значит, и напакостить ей не мог, а позже, став царём, даже помог, вернув обители земли, захваченные соседним мужским Тихвинским монастырём.

Скорее бы! Уже третий день скачем. Когда же эта проклятая дорога последним километров под копыта ляжет!

— Государь бой впереди идёт!

«Какой бой? Опять»⁈ — Я с плохо скрываемой ненавистью взглянул на втянувшего в плечи в голову вестового. — «Нет здесь в окрестностях значительный воинских сил, кроме тысячи Подопригоры! Им просто взяться неоткуда! Разве что новгородцы. Так я вроде с Куракиным обо всём договорился».

— Кто бьётся? С кем? Где?

— У Тихвина, царь-батюшка. Судя по стягам, кого-то из наших вражина к реке прижал. Тяжко им!

«Подопригора»⁈

Я переглянулся с Порохнёй. Других моих отрядов здесь просто нет. Рать Ивана Годунова мы вчера по дороге сюда обогнали. Но что там за ловкач, что самого Якима к стенке прижать сумел⁈ До сих пор я считал, что такое невозможно. Ушлый казак из любого капкана выкрутиться.

— Государь?

— Что, государь! — взревел я раненым медведем. — Там тысячу Подопригоры уничтожают! Здесь, на моей земле! Разворачивай кирасиров, воевода!

Порохня не стал спорить, бросив коня вперёд. И правильно. Не до споров здесь. Не буду я тактику выжидания занимать, когда мои люди впереди гибнут.

Растянувшиеся по дороге всадники ускорились, набирая ход. Я тоже взбодрил коня плетью, с тревогой вглядываясь вперёд.

Как там сестра? Что-то очень сомнительно, что вражеский командир, кем бы он не был, появился возле стен женского монастыря случайно. Таких совпадений просто не бывает. За Ксенией он пришёл. Вот только Яким неведомому супостату всю игру поломал, по своему обыкновению появившись там, где его не ждали. Выжил бы только!

Быстрее! Ну же! Быстрее!

Из леса мы вывались всей ордой, заполняя лежащее перед городом поле конной лавой. Я хищно оскалился, с тревогой всматриваясь в открывшееся передо мной действо.

Кем бы он ни был, неизвестный мне военачальник, но он побеждал. Полк Подопригоры ещё отбивался, прижатый наседающим противником к реке, но чувствовалось, что эта агония долго не продлится. Задние ряды, втиснутые в неласковые воды Тихвинки, уже начали паниковать, разворачивать коней в воду, надеясь вплавь достигнуть другого берега. Яростно рубившиеся впереди всадники тоже пятились, не в силах сдержать напора предвкушающих победу врагов. Правда, у моих сторонников ещё был небольшой шанс. Из Тихвина на помощь гибнущему полку во весь опор скакал небольшой отряд, надеясь ударить противнику во фланг. Но им навстречу уже выдвинулось полторы сотни всадников, посланных бдительным командиром врагов.

Две тысячи тяжёлой кавалерии в корне изменили ситуацию. Протяжно затрубили горнисты, разворачиваю конницу в строящуюся к атаке лаву, запаниковали враги, разворачивая для бегства своих коней, дружно в едином восторженном рыке, начали скандировать остатки Якимовского отряда:

— Годунов! Годунов! Годунов!

А врагов-то не так уж и много. Там даже тысячи не наберётся! Даже удивительно, как они с отрядом Подопригоры смогли справиться. Но против ещё двух тысяч тяжёлой конницы да ещё в лобовом столкновении, они точно не котируются. Именно к такому же выводу пришёл и неведомый мне военачальник. Тревожно протрубил рожок уже в его войске и конная масса рванула прочь, разрывая контакт с опешившими от неожиданности противниками.

— Уходят! — заскрипел зубами Порохня.

— Вижу, что уходят, — вслед за воеводой, проскрипел зубами и я. — А только вслед за ними, я твоих воинов не пошлю. Сгинут без пользы, на засаду напоровшись. На том всё и закончится.

Лавина затормозила, не встретив противника. Я послал коня вперёд, к остаткам полка Подопригоры.

Полковник был страшен. В покорёженном доспехе, заляпанный кровавыми пятнами он, яростно тряся кулаками, изрыгал проклятья, не видя ничего вокруг себя.

— Здрав будь, полковник.

— У! хрм, — чувствовалось, что Яким с трудом сдержался, чтобы не послать собственного правителя куда подальше. — Государь, — практически выплюнул он, кривя губы.

— Это обо мне, — подтвердил я, широко улыбнувшись. — Прости, друже. Какой ты полковник? Ты теперь мой воевода и думный дворянин.

— Государь? — злость Подопригоры мгновенно улетучилась, сменившись недоумением.

— Я вижу, ты ничего не понимаешь, воевода. В этом монастыре моя сестра томится. И эти, — мотнул я головой назад, — за ней пришли. А тут ты нежданно появился и помешал. Пошли выручать!

Я тронул коня, даже не сомневаясь, что сзади пристроится моя охрана во главе с Никифором и люди Подопригоры. О лучшей охране на данном этапе можно только мечтать.

По пути встретился предводитель дворянской конницы, что так безрассудно двинулся на выручку моему воеводе.

— Кто таков?

— Митька я, Воейков, — резво соскочив с коня, повалился мне в ноги бородач. — Твой верный холоп, государь.

— Я подумаю, как тебя вознаградить, Воейков, — благосклонно кивнул я дворянину. — Пока недосуг. Следуй за мной.

В монастырь нас впустили без задержки. То ли меня местный привратник признал, то ли присутствие в свите явно знакомого ему Воейкова сказалось, но мы ещё и доскакать не успели, а он уже ворота открывает. Оно и к лучшему. Иначе тумаками как его незадачливый коллега в Вологде, местный страж ворот бы не отделался. За воротами нас уже ждали.

— Государь, — склонила голову в поклоне пожилая монахиня, явно оставленная игуменьей в своё отсутствие за старшую.

— Где царевна? — рвущееся наружу нетерпение к разведению политесов не располагало. — Показывай!

— Людишек бы своих оставил за воротами, государь, — поджала губы монахиня, даже не пытаясь скрыть своего неудовольствия. — Здесь святая обитель. Здесь мужчинам не место.

— Ничего, — покачал я отрицательно головой. — Этот грех я на себя возьму. Веди говорю, не томи.

Ага. Мне ещё не хватало в одиночку сюда сунуться. У Шуйского не заржавеет и в Божьей обители своего конкурента убить. Понимаю, что это уже паранойя, но лучше я буду живым параноиком, чем мёртвым дураком. А на недовольство старой грымзы мне начхать. Пусть скажет спасибо, что я никаких репрессий к монастырю применять не собираюсь. Как-никак они мою сестру здесь два года в заточении держали.

Блуждание по монастырским переходам показалось мне вечностью. Монахиня, очевидно мстя за мой отказ, никуда не спешила, мерно вышагивая по деревянному полу. Наконец она остановилась перед одной из дверей, завозилась, перебирая связку ключей.

У, твари! Под замком сестру держали! Может, всё же разогнать это осиное гнездо? Пусть вон в Туруханске святую обитель основывают!

— Ты бы матушка поспешила, не доводила до греха, — всё же не выдерживаю я.

— Дай-ка, — Подопригора выдёргивает связку из рук опешившей монахини, быстро подбирает нужный ключ, со скрипом проворачивает в замочной скважине. — Готово, Фёдор Борисович.

Я замираю на миг, чувствуя, как бешено бьётся сердце в груди, тяну на себя дверь.

Ксения стояла посреди кельи, не сводя встревоженного взгляда с двери. Я застыл на пороге, не в силах сделать и шага, с болью вглядываюсь в меняющееся на глазах лицо. Осунулась то как, побледнела. Двухгодичное заключение ей явно на пользу не пошло. Да и этот подрясник с апостольником (чёрный платок завязываемый на затылке) её совсем не красит.

— Федя? — на смену тревоге в глазах сестры приходит узнавание замешанное на искреннем удивлении. — Ты как здесь?

— За тобой пришёл.

— Пришёл. А я уже и не чаяла, что свидимся, — Ксения продолжала стоять посреди кельи, словно боясь, что если сделает хоть шаг, видение без следа развеется. Только в глазах начали набухать слёзы да на губах появилась нечастая гостья — улыбка. — Мне сказали, что ты погиб.

Я всё же шагнул вовнутрь, прижал к груди тут же зарыдавшую сестрёнку. Подопригора деликатно прикрыл за мной дверь, давая возможность побыть с ней наедине.

— Я бы раньше пришёл да не знал, что ты здесь. Думал, у датского короля гостишь. Вот с Новгорода тебе весточку собирался послать.

— Поймали нас. Уже на третий день поймали! — шмыгнула носом Ксения.

— Да знаю теперь. Вот же, Семён. За что не возьмётся, всё прахом идёт. Даже тебя увезти не смог!

На выходе из монастыря нас уже ждали. Жители Тихвина успели подсуетится, выставив делегацию из лучших людей города во главе с игуменом Успенского монастыря отцом Иосифом.

— Благослови, отче.

Игумен благословил, размашисто перекрестив и выкатившийся следом возок с царевной и пополнив тем самым список моих сторонников, на созываемом в Костроме соборе.

— Здрав будь, царь-батюшка, — повалились в ноги стоящие за спиной бородачи. — Спас ты нас от раззора великого, татей от стен города прогнав.

— Так то не тати, — покачал я головой. — То воры, что на мою сестру, царевну Ксению умышляли. Порохня, — подозвал я своего воеводу. — Выяснил у пленных, кто они такие и кто их сюда привёл?

Рядом замер Подопригора, не сводя хищного взгляда с Порохни. По всему видать, сильно его задел едва не случившийся разгром. Не простит он такого командиру отступившего отряда.

— То литвины и казаки, государь, что от самой Польши сюда тайком добирались. А вёл их капитан Александр Лисовский.

Лисовский⁈ Вот это номер. В этой истории он на Руси раньше положенного появился, даже в битве под Гузовым не поучаствовав (сражение между войсками польских конфедератов с их королём Сигизмундом III). Плохо. Этот мясник на своём пути море крови прольёт. Узнать бы ещё, кто ему о Ксении рассказал и в поход под Тихвин отправил.

— Лисовский, значит, — сузил глаза Подопригора. — Не слышал о таком.

— Скоро услышишь, — вырвалось у меня. — Пленных повесить, — приказал я Порохне. — Лисовчикам от меня пощады не будет.

Я тронул коня в сторону города. Похоже, мне есть о чём подумать.

— Удачлив ты, Гаврила. Удачлив. Виданное ли дело, за год из детей боярских в московские дворяне выйти. И самому, без сильного покровителя. И у государя Василия Ивановича на виду. Этак ты со временем и в думные бояре выйдешь!

— Так по делам и награда, — задорно, хохотнул Ломоть. — Я царю-батюшки за этот год уже столько сослужил, что иной боярин и за всю жизнь не сослужит. Я, может, у государя самый ближний человек! — Гаврила приосанился, пьяно пуча губы. — Понадобился Василию Ивановичу осадный наряд (тяжёлая артиллерия), чтобы воров из Тулы выбить, он меня в Москву послал. Потом как знает; Ломоть всё в целости и сохранности доставит.

Грязной покачал головой, поражаясь важности полученного гостем задания, потянулся к кувшину, вновь наполнил кубок московского дворянина до краёв. Ломоть, одобрительно икнув, потянул кубок к себе.

— Хороший у тебя мёд, Василий. Крепкий. Такой и на царский стол подать не зазорно.

— Для дорогого гостя всё лучшее на стол выставил, — затряс бородой бывший опричник. — Ты, Гаврила рядом с государём стоишь, тебе и почёт с уважением. То ли дело я, — скривился Грязной, изображая вселенскую печаль. — Уже полгода в думе сижу, а до дела Василий Иванович не допускает.

— Это от того, что ты раньше руку самозванца держал, — вытер губы рукавом Ломоть.

— Э, нет, — не согласился с ним Василий. — Ляпунов с Пашковым тоже поначалу за самозванца сражались, а теперь царские полки в походы водят. Государь мне того простить не может, что Федька в моём отряде на Русь вернулся. Обманул, гадёныш старика, — смачно сплюнул Грязной на пол. — А мне откуда было о том знать? Я же его раньше не видел никогда. А меня через то едва на дыбу не определили!

Ломоть сочувственно покачал головой, потянул к себе кусок сочащегося жиром мяса, смачно зачавкал. Впрочем, сочувствие это было показным. Нужно же было хоть так отблагодарить за гостеприимство думного дворянина, случайно встреченного им на въезде в город. Этак радушно Ломтя ещё никто не привечал. К томуу же внимание одного из любимцев самого Ивана Грозного, откровенно льстило бывшему худородному сыну боярскому, поднимая значимость в собственных глазах.

— Не горюй так, Василий Григорьевич. Не долго Федьке на этом свете жить осталось. Кто знает, может он уже мёртв да только вести о том ещё не дошли.

— Ты что-то знаешь? — вскочил из-за стола Грязной, нависнув над гостем. — Что с Годуновым должно случиться⁈ Говори!

— Ишь как обрадовался! — хохотнул Ломоть. — То дело тайное, — важно поднял он палец вверх. — Но предупредить Федьку всё равно уже никто не успеет. Потому расскажу. Я для государя окольничего Ивашку Чемоданова с сыном изловил. Тот Ивашка дядькой при Бориске Годуновым был, а сын его в сотоварищах с царевичем с малых лет рос. Вот я царю-батюшке и посоветовал, Ваське Чемоданову казнью его отца пригрозить да к Федьке с смертным зельем отправить.

— А, — успокоился Грязной, садясь обратно за стол. — Это ты хорошо придумал. Будет тебе за то от государя награда великая.

— А то, — с пьяным апломбом подбоченился, гость. — За такое и боярской шапки не жалко!

В повалушу заглянул холоп, встретился глазами с Грязным, кивнул. Тот кивнул в ответ, взглянул на Ломтя, уже не пряча усмешки.

— Боярскую шапку, говоришь? То честь великая. За такое и заморского вина выпить можно. Матвейка, принеси нам того вина, что я у заморского купца купил. И Андрейку сюда покличь.

— Как прикажешь, Василий Григорьевич.

Не прошло и минуты, как Матвей вернулся в сопровождении гариллообразного Андрейки.

— Вот, господин, — Матвей выставил на стол пузатую глиняную бутыль с запечатанным сургучом горлышком. Андрейка неуклюже затоптался рядом, вопросительно смотря на хозяина.

Грязной ловко откупорил бутыль, разлил вино по кубкам, кивнул Ломтю. Тот с готовностью забрал свой, отхлебнул, пробуя вино на вкус.

— А его зачем позвал? — покосился он в сторону Андрейки.

— Тебя от души попотчевать!

Холопы внезапно навалились на Ломтя, стаскивая с лавки, опрокинули на пол. Со звоном покатился кубок, разливая тягучую жидкость. К горлу сразу протрезвевшего московского дворянина приставили засапожник, сдавливая лезвие в кожу.

— Ты чего творишь, Василий? — прохрипел Гаврила, боясь даже пошевелится.

— Так награду царскую тебе передаю, Гаврилка, — выдавил из себя ласковую улыбку Грязной. — Очень уж государь твоей службой доволен. Так доволен, что повелел тебе свой поклон передать.

— Годунов? — выпучил глаза Ломоть.

— Ну, не Васька же Шуйский! — развеселился Василий. — Ты, кстати, о здоровье Фёдора Борисовича не печалься. Не надо. Ко мне сегодня гонец от государя прискакал. Весточку о том, что схватили Ваську Чемоданова привёз и ещё государев приказ тебя, Иуду, по заслугам наградить. Я уже и в дорогу было собрался, а тут ты сам в Москву въезжаешь. И вот как тут в судьбу не поверить? — глаза Грязного вспыхнули фанатичным блеском. — По всему видать, сам Господь за Фёдора Борисовича стоит. А тебе, детинушка, прямо в ад дорожка предстоит. Слишком много нагрешил.

— Не сойдёт тебе с рук моё убийство, старик, — попробовал пригрозить Ломоть. — Стрельцы на воротах видели как я с тобой уезжал.

— И пусть, — отмахнулся от угрозы бывший опричник. — Ты думаешь, что я просто так в Москве больше полугода просидел? Нет. Тот десяток уже руку законного государя держит. И холопов твоих мы перебили. А если и дознается Шуйский, то я заради царя-батюшки и умереть готов. За то и Иван Васильевич меня к себе приблизил, и Фёдор Борисович в думные бояре вывел!

Ломоть простонал, начав от бессилия сыпать проклятиями.

— Ну, вот, — удовлетворённо кивнул Грязной. — Государев наказ я выполнил; поклон его тебе передал. А теперь пора и честь знать.

Матвей, уловив лёгкий кивок своего господина, полоснул Ломтя по горлу.