Федор Годунов. Троецарствие

Глава 18

30 сентября 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Государь. Может ещё повременим?

Я нервно передёрнул плечами, оглянулся на ровные выстроившейся перед городом ряды кирасиров и рейтаров. Последний резерв, оставленный на случай, если бы что-то пошло не так. Если не считать, конечно, тысячу Тараски, что сторожевыми отрядами по окрестностям рассыпалась.

Застоялись люди. Наверное, уже часа три так стоим. Вон, даже кони раздражённо пофыркивать начали.

— Да куда уж дольше ждать? Вон уже и Солнце взошло!

— В городе ещё бой идёт, государь, — поддержал Никифора Порохня. — Выстрелит кто невзначай, а мы в этих сумерках и не разглядим.

Я лишь головой покачал. Вот же, перестраховщики! Настоящего боя, можно сказать, и не было. Разве что, всадники Подопригоры с приданными им двумя тысячами стрелков Кривоноса, беря под контроль все ворота внешнего Деревянного города, немного саблями позвенели. Да и вообще, захват Москвы прошёл на удивление удачно, без обычных в таких случаях накладок. Не готовы оказались москвичи, свои головы за Василия Шуйского класть, на сторону победителя предпочли перейти. И теперь разве что Замоскворечье под контроль мои воеводы ещё не взяли. Там сейчас в стрелецких слободах брожение идёт. Ничего; погорланят немного и поклонятся. Им просто деваться некуда.

Так что сработала всё же та мина замедленного действия, что я Шуйскому два года назад подложил.

Василий Грязной со своей задачей справился на отлично. Действовал старик очень осторожно, сделав акцент в вербовке моих сторонников на служилое дворянство и стрельцов. И где-то около пятой части тех же стрельцов на мою сторону перетянул. И, с появлением моего войска под стенами Москвы, боярин, как было заранее условленно, подгадывал момент, когда одновременно на страже одних из ворот в Скородом (внешний Деревянный город), Белый город и Кремль, переметнувшиеся на мою сторону стрельцы стоять будут. В этом случае, если не зевать, можно было сразу весь город почти без боя захватить, а не биться лбом в каменные стены Белого города, Китай-города или Кремля. Именно потому я, не предпринимая активных действий, две недели под Москвой и проторчал; гонца от Грязного с известием, что всё готово, ждал.

И вот послевчера Грязной мне с Тимофеем такую весточку прислал. Сретенские ворота в Скородом открыл моему войску стрелецкий десятник Юрий Левшин, что их охрану сегодня ночью возглавлял. Одноимённые Сретенские ворота в Белый город, к тому времени, сам Грязной со своими людишками захватил. А затем уже у Боровских ворот Кремля конницу Ивана Годунова стрелецкий сотник Иван Полтев с поклоном встретил. К этим воротам, правда, Годунову со своим отрядом скакать через весь Белый город пришлось. Но перешедшие на мою сторону стрельцы, как только он в Белый город ворвался, сторожей на улицах повязали и рогатки с дороги убрали, расчистив путь к Кремлю.

— Выстрелить и днём могут, — грустно усмехнулся я, вспомнив покушение в Ярославле. Никифор побледнел, неосознанно чуть сдав назад. А вот нечего, было, царю, что делать, указывать! — Поеду в середине строя кирасиров, кто меня разглядит? А в Кремле Жеребцов всех моих недругов, что в его списке были, под стражу взял. Даже в храмы божьи заглянул, — усмехнулся я одобрительно. — Вот, наверное, Гермоген лютует! Ефим, — оглянулся я на тысячника рейтаров. — Пошли кого-нибудь на подворье к крутицкому митрополиту Пафнутию. Скажи, государь Фёдор Борисович повелевает ему немедля в Кремль прибыть.

— А зачем тебе, царь-батюшка, митрополит понадобился? — удивился Подопригора.

— А к присяге москвичей кто приводить будет? Не Гермоген же! А отец Иаков из Костромы когда ещё приедет! Тронулись. Больше мы тут ничего не выждем.

Москва затаилась, настороженно наблюдая за сменой власти. Обычно оживлённые в это время улицы опустели, разогнав людей по домам и на пути встречались лишь небольшие отряды воинских людишек, взявших под охрану ворота и рогатки в конце улиц. Над забором одного из подворий показалась голова какого-то мальчишки, с любопытством уставившегося на движущуюся по дороге колонну, но тут же скрылась, под встревоженную брань рассерженной матери. И вновь никого не видно; только псы яростным лаем по пути встречают.

— Ишь, попрятались. Не знают, что от смены власти в городе ждать, — закрутил я головой по сторонам. — Ефим! Выдели людей; пусть проедут по всем улицам и кричат, что царь Фёдор Борисович Годунов на отчий трон вернулся, опалы на жителей города не держит и их крамолу и воровство прощает.

— Как прикажешь, государь.

К Боровским воротам не поехали. Зачем, если Жеребцов с Годуновым весь Кремль под свой контроль взяли? Я теперь и через более близкие Фроловские ворота въехать могу.

— Да, почти три с половиной года прошло, как мы с Ксенией отсюда без оглядки бежали, — остановил я коня перед аркой. — Тогда особо и не верилось, что вернуться смогу.

— Добрая крепость, — одобрительно прогудел Порохня. — Так просто такую не возьмёшь.

— Так может, перейдёшь ко мне на службу, Данила? — оглянулся я на запорожца. — В боярство тебя как Якима возведу, вотчиной пожалую. Доведётся, сам будешь эту крепость оборонять.

— Нет, Фёдор Борисович, — упрямо склонил голову Порохня. — Я казак. И наш уговор помню. Вот помогу тебе ещё самозванца от Москвы отогнать и обратно на Сечь вернусь. Тоскую.

— Ну, как знаешь.

Значит, для начала, попробую Бородавке помочь в кошевые атаманы выйти, а Порохне в старшины при нём пробиться. А в дальнейшем и о булаве для Данилы можно подумать. Так, глядишь, Запорожскую Сечь на полвека раньше против Речи Посполитой развернуть получится.

В Кремле, в отличие от города, было многолюдно. Соборная площадь была забита стрелками с копейщиками, то и дело появлялись конные разъезды, барражирующие во все стороны, у входа во дворец выстроилось с десяток священников во главе с Гермогеном.

— Государь, — подъехал ко мне Тимофей Кердыба, назначенный мной вместо Севастьяна воеводой. — Большой воевода тебя вместе с Годуновым и Колтовским в Грановитой палате ожидают.

— А Васька Шуйский где?

— Его в Благовещенской башне вместе с братом Ивашкой в темницу посадили.

— А Митька?

— Пропал, Фёдор Борисович. Не было его в Кремле. Ищем. Покуда не нашли.

— И не найдёте! — неожиданно развеселился я. — Умеет Митька убегать. Этого у него не отнять. Ладно. Сначала с Гермогеном потолкую. А то неудобно; стоит, ждёт, взглядом прожигает.

Патриарх, и вправду, стоял с высоко поднятой головой, с силой вдавив жезл в белокаменную мостовую. Смотрит грозно, непримиримо. И намёка на то, что благословить собирается, нет. Только я даже с коня не стал слезать, не то что благословения просить. Не та фигура, опальный монах, чтобы царя благословлять.

— Что ты здесь делаешь, монах? Разве тебе не сообщили о решении святого Собора? Не место тебе на патриаршем дворе!

— То схизматики по твоему наущению в Костроме собрались! Их решение незаконно!

— Ловок ты, старик, всех без разбору клеймить. То меня пособником римского папы называешь, то православных иерархов в ереси обвиняешь. Мне бы тебя за поругание царской чести и клевету на своего государя смертной казни придать. И старца Иова, опять же, по твоему повелению в монастырской темнице сгноили. Эх, — с непритворным сожалением покачал я головой. — Если бы не отец Исидор, что за тебя, монах, заступился и послабление вымолил, — я сделал внушительную паузу, давая понять, что ожидало бы в этом случае бывшего владыку. — Ступай в Чудов монастырь. Там отец Игнатий (патриарх, предшественник Гермогена) уже третий год как Богу молится. Будете теперь вдвоём свои грехи замаливать. Иван Иванович, — увидел я вышедшего из дворца Годунова. — Пусть твои людишки старца проводят. Оно, вроде и недалеко, но вдруг заблудится?

Тронул коня, свернув в сторону от дворца с Грановитой палатой, обогнул Благовещенский собор, направляясь к Благовещенской башне.

— На Ваську Шуйского хочешь взглянуть, государь, — понятливо кивнул пристроившийся следом Иван Годунов.

— Да сдался мне этот Васька! — отмахнулся я от боярина. — Как мне Грязной доложил, князь Скопин-Шуйский тоже в этой башне заключён. С ним побеседовать хочу.

Устроился князь Михаил не так уж и плохо. Вроде и темница, а широкая лавка медвежьей шкурой застелена, рядом стол, бочка с питьевой водой, на стене два факела горят, рядом ещё несколько оставленных тюремщиками про запас. Да и сам князь не в цепях. Сразу видно, что царь своего пленника берёг, всё ещё надеясь в будущем к делу пристроить. Вот только не успел чутка.

— Здрав будь, князь Михаил Васильевич.

— И ты будь здрав, Фёдор Борисович, — поднявшись со скамьи, поклонился Михаил. — Я так понимаю, теперь вновь ты на Москве царствуешь?

— Выходит так.

— Не послушал меня значит, дядя, позволил тебе с войском к стенам города подойти, — усмехнулся князь. — А я ведь его предупреждал.

— О чём? — живо заинтересовался я, присаживаясь на поставленный Никифором столец. Сам главный рында отошёл за спину, встав рядом с ещё двумя охранниками. — Да ты садись, Михаил Васильевич. В ногах правды нет.

— О том, что в городе твоих сторонников много и они могут ночью ворота в город открыть. Нужно было твоё войско на подходах к городу встречать да по частям бить.

— Это как? Это же надо воинских людишек на ещё одно войско набрать.

— А я много и не просил, — развёл руками Михаил. — Две тысячи конницы да пушек с десяток. Ну, ещё указ Бутурлину с владимирцами ко мне на соединение идти. Ты, государь, воюя, шибко торопишься, — поднял на меня глаза Скопин. — То я приметил. Спешишь до цели побыстрее добраться. Оттого свою пехоту зачастую вперёд пускаешь, чтобы потом, уже ближе к намеченной цели её конница догнала. Вот я дяде и предложил, твою пехоту недалеко от Троице-Сергиевого монастыря встретить и до подхода конницы разгромить. Всего-то и нужно, ударом своей конницы пехоту в кучу согнать, а после из пушек расстрелять.

— А что Васька? — облизал я пересохшие губы.

— А ему кто-то как раз донёс, что я к тебе, Фёдор Борисович, переметнуться хочу. Вот он и решил, что это уловка такая, чтобы мне с войском к тебе уйти.

— Как однако вовремя донесли! — протянул я.

— Очень вовремя, государь, — улыбнулся в ответ князь, не сводя с меня глаз.

Ишь ты, какие мы все умные! Это он мне, сейчас, намекает, что догадывается, кто за этим доносом стоит. Ну, и пусть догадывается. Впрямую ему в этом я всё равно не признаюсь.

— А к чему ты мне это рассказал, князь? — решил я отставить тему доноса в сторону. — Не знаю, может быть ты и разбил бы мою пехоту, а может и нет. Там воинские людишки как раз против конницы воевать обучены да и не совсем без прикрытия шли. Трёхтысячный отряд Подопригоры вокруг крутился, — уточнил я свой намёк собеседнику. — Но дело не в этом. Ты ведь мне сейчас в своём воровстве признался. Против законного государя сражаться хотел. А вдруг я осерчаю?

— На всё твоя воля, государь, — посмотрел мне Михаил прямо в глаза, — а только лгать тебе не хочу. Кто на троне московском сидит, тому верой и правдой служу. Повелишь, и тебе преданным холопом стану. Потому и говорю обо всём без утайки, чтобы тебе ведомо было. Всё равно ведь потом донесут.

— Донесут, — со вздохом согласился я. — Ещё и того, чего не было, домыслят. Ладно, князь, собирайся, — поднялся я со стольца. — Тут вор с ляхами да казаками под Москвой стоит, а ты в темнице сидишь. То не дело. Навестишь покуда жену с матушкой, а завтра во дворце тебя жду. Присягу примешь и будем думать, как с ворами ловчее управиться.

— Государь, — остановил меня уже на пороге Скопин-Шуйский. — Что с Шуйскими будет? Казнишь?

— А ты как бы с ними поступил? — оглянулся я на князя. — Вон, Гришка Отрепьев их, было, помиловал. И где он теперь, тот Гришка? Но дело даже не в том. Сошли я Ваську с Митькой хоть в Сибирь, всё равно часть боярства в них претендентов на престол видеть будет и от их имени козни да заговоры устраивать. Разве не так?

— Так, государь, — помрачнев, согласился Михаил.

— А об Ивашке дознание будет. Если выяснится, что он против меня и моего батюшки не умышлял, предстоит ему дорога в Сибирь на веки вечные, новые земли на Востоке открывать. А если нет, то и ему в живых не быть.

Мы вышли вместе с князем в узкий, каменный коридор, заполненный народом. Дюжий тюремный служка, перебирая связку ключей, сунулся к двери, норовя её запереть.

— А Васька с Ивашкой далече ли сидят? — поинтересовался я у него нехотя, скорее уж для порядку. Встречаться прямо сейчас со свергнутым царём, у меня никакого желания не было.

— Дык рядом, царь-батюшка, — согнулся в поклоне мужик. — Как раз следом за узилищем, где Тульский вор на цепи сидит.

— Это какой вор? — замер я, боясь поверить собственной догадке.

— Так Ивашка Болотников, государь. Как с дыбы сняли, сюда в кандалах и привели.

Я лишь покачал головой, переглянувшись с Порохнёй.

Андрею Васильевичу Шерефединову недужилось. Престарелый московский дворянин, как обычно, проснулся с первыми петухами. Слез, откинув одеяло на подушки, с широкой, прикрученной к стене лавки, перекрестился в сторону скрытого в темноте красного угла.

— Демьян.

— Здесь я, господин, — дворовый холоп вошёл, хлопнув дверью, шустро вставил сальную свечку в прекреплёный к стене медный подсвечник.

— Квасу подай.

Демьян молча выскочил за дверь и почти сразу вернулся назад, с полным холодного кваса ковшом. Шерефединов с наслаждением приложился к нему, роняя капли на исподнее, вытер ладонью губы, чувствуя, как слегка затихает боль в груди. О том, чтобы эта боль ушла навсегда, Андрей Васильевич уже и не мечтал.

Стар он уже стал. Если Бог даст, девятый десяток скоро разменяет. Какое уж тут здоровье? Особенно после того, как эти разбойники Ивашки Болотникова его под Москвой сильно избили. С тех пор боль в груди и поселилась, время от времени напоминая о себе.

— Опять воры озоровали? — проворчал он, возвращая ковш застывшему рядом холопу. Шерефединов хоть и жил в Белом городе, но его усадьба стояла у самого края на стыке Земляного города с Замоскворечьем. Так что выстрелы, куражившихся под стенами города шляхтичей, стали вполне привычны. — И не спится им, нехристям!

— Дык это, Андрей Васильевич, — почесал затылок Демьян. — Кажись с другой стороны балуются. И, как во двор выйдешь, будто земля гудит.

— Земля, говоришь, гудит? — насторожился московский дворянин. С той, другой стороны стояло войско Годунова. — А ну-ка, Демьянка, быстро неси одёжу. И Господь с ней, с лоханью, — отмахнулся он, от потянувшего к медной посудине с водой, холопа. — Тут как бы собственной кровушкой не умыться! Поднимай людишек!

Боевых холопов у Шерефединова было не много. И десятка умелых воинов не наберётся. Да и откуда ему их больше набрать? После судилища устроенного над ним Шуйским и потери вотчины, совсем оскудел. Впору на паперть с протянутой рукой вставать! И это ему, ближнему человеку самого Ивана Грозного!

Застарелая обида вновь напомнила о себе, наполнив душу горечью. Уж не он ли, не щадя живота своего, служил, пытаясь вернуть утерянное положение? На убийство царицы решился, а вся почести князю Рубцу Мосальскому и Молчанову достались. В неудачной попытке убийства расстриги участвовал, и позже, даже под пытками, князя Василия не выдал. И вновь, с приходом к власти Шуйского, вместо ожидаемого почёта, тюрьма и унижение. Вот и приходится теперь доживать свой век в убогих хоромах. А тут ещё и младший Годунов к Москве подошёл!

— Все здесь? — на подворье московский дворянин вышел уже в кольчужной рубахе и шишаке, опоясавшись саблей.

— Всех собрал, господин, — пробасил из темноты Демьян. Рядом с ним, в предрассветном сумраке Шерефединов с трудом различил ещё несколько теней. — Что делать будем, Андрей Васильевич?

— С подворья покуда уйдём, — мрачно ответил тот, прислушиваясь к нарастающему шуму и редким выстрелам. — Нужно выяснить для начала, что это за буча такая в Москве приключилась? Как бы людишки Годунова в город не ворвались.

— А коли так?

— А коли так, прорываться из города в Тушино будем. Там мне тоже шибко рады не будут, но всё лучше, чем к Годунову в руки попасть! Выводи коней!

Ускакать московский дворянин не успел. Небольшая конная группа едва успела выехать на улицу, как на неё вынеслось с полсотни всадников с горящими факелами. Отряд в одно мгновение преодолел пару сотен метров, разделяющих их, придержал коней, беря в кольцо, прижавшихся к забору холопов Шерефединова.

— Здрав будь, Андрей Васильевич. Слава тебе Господи, успел!

— Василий Григорьевич, — облегчённо выдохнул Шерефединов, узнав в командире отряда Грязнова. С думным дворянином они в последний год, если и не дружили, то приятельствовали, зачастую захаживая друг другу в гости; вспомнить за чаркой медовухи старину, посетовать на неблагодарность царя. — Ты как здесь?

— Да вот спешил тебе сообщить, — подъехал к нему бывший опричник, — что людишки Годунова в город вошли. Сейчас, поди, уже и в Кремль ворвались!

— Благодарствую, что вспомнил обо мне, — кивнул Грязному московский дворянин. — С таким отрядом нам будет легче из Москвы вырваться. Нужно через Замоскворечье уходить.

— Твоя правда. Так оно проще будет, — вроде бы согласился с ним собеседник. — Вот только бежать тебе уже никуда не нужно. Бей!

Неожиданно брошенный аркан, затянулся узлом на плечах, резко дёрнул, вырывая из седла. Шерефединов охнул, неловко упав на землю, дёрнулся было, попытавшись дотянутся до засопожника, но в следующий миг на него навалились, выламывая руки за спину. Завязавшаяся над головой схватка быстро стихла, сменивших всхлипами раненых.

— Никуда тебе, Андрейка, бежать не нужно. Ни к чему это, когда тебя сам государь видеть желает.