Федор Годунов. Троецарствие

Глава 19

30 сентября 1608 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

К Болотникову я не пошёл. Ни к чему мне своё тесное знакомство с воровским воеводой афишировать. Мне как раз против этих воров русский люд поднимать предстоит.

Да и день впереди маячил непростой. Город нужно было окончательно под контроль взять, своих людей на ключевые посты расставить, с дворянством и оставшейся в Москве знатью, как-то договориться, к присяге опять же привести. Да много тут всего понамешано! И всё безотлагательно, всё пристального внимания требует. И хоть часть этого груза я на плечи своих воевод и бояр перекину, самому тоже как белка в колесе покрутиться придётся.

Так что терпел Иван Исаевич «местные неудобства» почти два года, ещё немного потерпит. Я, между прочем, итак, ему уже лишний год жизни подарил. Болотникова же ещё в прошлом октябре в Каргополе утопить должны были. Но только, в этот раз Каргополь уже давно под моей рукой находится. Вот и оставил Шуйский своего поверженного врага в Москве, а потом, видимо, не до него стало.

— Иван Иванович, — подозвал я своего дворецкого, выйдя из Благовещенской башни. — Распорядись от моего имени с Ивашки Болотникова кандалы снять и в строгости более не держать. А ещё лучше, пусть его в темницу, где князя держали, пересадят.

— Государева вора помиловать хочешь, Фёдор Борисович? — удивился, вышедший следом, Скопин-Шуйский.

— Так он не у меня, а у Васьки Шуйского воровал, — усмехнулся я. — А мне то только на пользу пошло. Пока вы тут с ним ратились, силу накопить успел. А я с его людишками только раз, под Нижним Новгородом столкнулся. Да и то, вор, что за царевича Петра себя выдавал, к тому времени Ивашку в Туле бросил и от собственного имени действовал. Но просто так я сего злыдня миловать не собираюсь. Ему, чтобы свои в злодеяния сполна искупить, много придётся потрудиться.

— Государь! Фёдор Иванович! — окликнули меня издалека.

Неподалёку топчется Грязной в окружении десятка спешившихся всадников, поглядывает неприязненно на перегородивших дорогу стрельцов и рынд.

— Василий Григорьевич! — растолкав охрану, подхожу к Грязнову, обнимаю, не дав упасть на колени. — Рад тебя видеть, боярин. Где запропал?

— Так ворога твоего, царь-батюшка ловили, — Грязной горделиво огляделся по сторонам: видели ли, как его сам государь привечает? — Вот, пред твои очи вора привели.

Холопы Грязного расступились, вытолкнули вперёд связанного старика в кольчужной рубахе.

Да ну⁈ Я почувствовал как во мне поднимается волна злой радости густо замешанной на ненависти. Вот и довелось ещё раз свидеться. Дожил таки, старый убийца, до справедливого возмездия.

— Вот так гостинец! — благодарно кивнул я боярину. — Знатно ты мне, Василий Григорьевич услужил. Мало того, что Москвой поклонился, так ещё и с поимкой убийцы моей матушки расстарался. Тут и награда должна достойной быть. Прими, покуда, шубу с моего плеча, а я подумаю чем тебя по-настоящему отблагодарить. А этого до поры в железо оденьте, благо место после Ивашки освободится. Этакого злодея прилюдно на лобном месте казнит нужно! Ладно, поскакали во дворец, — вздохнул я, вскочив на коня. — Дел впереди много.

И понеслось. Больше полдня ушло на приём и принятие поздравлений с возвращением на престол. Впрочем, из представителей родовитых боярских семей, в Кремль так никто и не пришёл. Часть, те же Голицыны, Салтыковы, Романов, сбежала, переметнувшись к Тушинскому вору, другие, во главе с Мстиславским, затаились, чего-то выжидая.

Ладно. Мы с плеча рубить не будем. Крутицкий митрополит Пафнутий, хоть и был сторонником Шуйского с Гермогеном, оказался человеком разумным и против новой власти не пошёл. Вот и посмотрим, для начала, осмелятся ли бояре завтрашнюю присягу проигнорировать?

Ближе к полудню пришли с повинной стрельцы из Замоскворечья. Понятно, что бородачи от безысходности подчинились, но прессовать служивых людишек не стал, лишь приказав Кердыбе ввести в нижний город два полка.

После обеда, велел Ивану Годунову гнать очередных поздравителей (А вот нечего! Кому нужно было, с утра подсуетились. Я тут до ночи с каждым раскланиваться не собираюсь) и ушёл вместе с дьяком Иваном Семёновым в кабинет. В Новгород, как в прошлой истории, создатель «Временника» так и не уехал. Просто я этот город на пару месяцев раньше под свою руку взял и посылать туда кого-то для администрации Шуйского больше не имело смысла. Вот и застрял неуживчивый дьяк по прозвищу «Кол» в Москве, оставшись практически не у дел. И сегодня, среди прочих, пришёл к государю поклонится. Ну, мне то его характер до одного места; тут перед государем свой норов показывать не принято. Вот я и решил его к себе в секретари пристроить. Дело своё Семёнов хорошо знает, а я заодно за тем, как его труд пишется, присмотрю.

— В первую очередь, — заявил я, замершему передо мной дьяку. — Воззвание к народу напишешь. Дескать я, Фёдор Борисович Годунов, с Божьей милостью вернул себе отчий престол на Москве. Далее напишешь, что опалы на свой народ, за то, что в обман Гришки Отрепьева поверили и сему расстриге поклонились, не держу и ту вину, всем, кто в своей неправде покается, прощаю. Но теперь под Москвой другой вор, в царские одежды обрядившийся, стоит. Упомяни, что это скрытый еврей. Что он за помощь обещал латинянам католичество на Руси ввести, а польскому королю Смоленск с Псковом отдать. Что тайный договор с ляхом Ружинским заключил, о том, что половина всего, что в Москве есть, его будет. А покуда, в качестве платы, ляхам да казакам все города и деревеньки нещадно грабить дозволил.

— Вот же нехристь проклятый! — не удержался дьяк и тут же сам испугавшись своей несдержанности, сполз коленями на пол: — Прости, царь-батюшка, за язык мой поганый.

— Далее запоминай, — отмахнулся я, с трудом удержавшись от сакраментальной фразы: «Встань, Федя. Я тебя не виню». — Об Филарете, обскажи. Что сей старец в патриархи без всякого церковного собора, евреем-самозванцем выкликнут. И за это, сей Филарет, все эти договоры тушинского вора с ляхами да иезуитами благословил. Всё понял ли?

— Да государь.

— Ну, и в конце призови все города собирать ополчение для борьбы с иноземцами, что пришли на нашу землю грабить и убивать. А я, ради такого дела, пятую часть всего, чем владею, пожертвую. Как сделаешь, мне потом прочтёшь, что написал. Мы это воззвание по всем городам и весям разошлём.

— Всё со всем старанием исполню, царь-батюшка.

Старайся, старайся, а я потом посмотрю, что у тебя получилось. Мне рядом с собой грамотный, думающий секретарь нужен, а не простой писец. Так что эта работа для тебя своеобразным экзаменом будет.

— Ещё напишешь послание воеводам в Смоленск, Владимир и Коломну, с требованием привести эти города под мою руку.

— А в Переяславль Рязанский?

Нет, всё-таки секретаря я себе правильно выбрал. Этот простым исполнителем не будет. Этот всё, что я ему говорю, анализирует и, вон, даже спрашивать осмеливается.

— А в Рязань мы ничего писать не будет, — весело оскалился я. — Словно и нет её, Рязани той. Это для Прокопки Ляпунова даже пострашней прямых угроз станет. Вот и пусть теперь сидит и думает. Хотя, — на мгновение задумался я. — Какого-нибудь дьяка с воззванием мы в Рязань всё же пошлём. Вот и посмотрим, осмелится ли помешать рязанский воевода, ему царское воззвание перед народом прочитать. Всё понял?

— Понял, Фёдор Борисович, — поклонился Семёнов и неожиданно продолжил. — Если Владимир и Коломна под твою руку уйдут, Переяславль Рязанский, как до того с Москвой было, между двух сил зажата окажется. Есть о чём Ляпуновым задуматься.

— Верно, — кивнул я своему секретарю — Ещё будет нужно послание патриарху и царевне Ксении написать, чтобы в Москву перебирались. Но то, я тебе сам вечером надиктую. Ступай.

Дьяк, поклонившись, направился было к двери, замер возле неё, нерешительно переминаясь с ноги на ногу и всё же не удержался, развернулся к выходу спиной.

— Дозволь слово молвить, государь.

— Ну, молви, — удивился я.

— Может то воззвание, что я напишу, ещё и к ворам в Тушино отправить? Как узнают православные, что еврей с ляхами русскую землю промеж себя делят, глядишь и опомнятся; уходить от самозванца начнут.

— Пошлём и в Тушино, но чуть позже, — усмехнулся я. Не рассказывать же дьяку об намеченной операции под кодовым названием «Марина Мнишек». Не настолько я пока Семёнову доверяю. — Ступай.

Следом за дьяком стал собираться и я. Вновь одел под шубу латный доспех, зарядил пару колесцовых пистолетов. Очень уж с непростым собеседником мне встреча предстояла. Тут никакие предосторожности лишними не будут. Поэтому на подворье к Фёдору Мстиславскому сначала ввалилось больше сотни рейтар Ефима (царским стременным я, пока, не доверял), а затем, уже въехал и я в сопровождении рынд и холопов Грязнова.

— Честь то какая, Фёдор Борисович! — всплеснув руками, поклонился мне Мстиславский. — Вот только не ждали мы тебя, государь. Как бы мне не осрамиться на старости лет!

Ага, как же, осрамишься ты! Этакие хоромы и с царским дворцом роскошью поспорить могут. Всюду золото, бархат, ковры персидские. Богато живёт князь, ни в чём себе не отказывает. Хотя, если с другой стороны посмотреть, по другому и нельзя. Как-никак первый думный боярин. От самого Гедимина свою родословную ведёт. Тут даже простой намёк на скудость в интерьере, уроном чести будет.

— Уж прости за нежданный визит, Фёдор Иванович, — как можно радушнее улыбнулся я. — Разговор у меня неотложный, а ты в Кремль не спешишь. Вот пришлось самому тебя навестить.

Ага. Если гора не идёт к Магомеду, то Магомед идёт к горе. И взрывает её ко всем чертям! Зачем ему такая гора?

— Уж не приболел ли ты часом, Фёдор Иванович? — участливо поинтересовался Грязной. — Сказывают, что на Москве половина бояр животами маются.

— Мне, и вправду, с утра недужится, государь, — метнул в сторону бывшего опричника убийственный взгляд боярин. — Насилу поднялся поутру. Но завтра на крестоцелование обязательно приеду.

— Так что, князь, сказывают, что у тебя в подклети (кладовая) несколько бочек с отменным заморским вином стоят. Угостишь гостя? А за кубком и побеседовать можно.

Я прошествовал вслед за князем в отделанную бархатом повалушу, кивнув на жест хозяина, сел во главе стола. По бокам расположились Мстиславский и Грязной. Рынды расположились за моей спиной, а холопы во главе с сыном Грязного, Тимофеем, встали у стены, контролировая вход в зал.

Нет, если честно, никакого покушения на себя я не ожидал. Не тот человек Мстиславский, чтобы так подставляться. Хитрый и расчётливый политик, князь Фёдор за свою жизнь пережил шесть царей, умудрившись ни при одном из них не утратить своего положения и не разу не попав в опалу. Он всё время оставался в тени, выдвигая на первые роли других и, в случае неудачи, оставаясь в стороне. Вот и я, зная об участии Мстиславского в моём свержении с престола, практически не мог ничего ему предъявить. Пока не мог… Так вот. Не будет князь меня в собственном доме душить или на куски резать, как бы при этом он ко мне не относился. Не в его это стиле. И всё же лучше перестраховаться, чем потом, скребя окровавленными пальцами по стене, хрипеть: «Но это же нелогично»!

Вино в повалушу внесла сама княгиня Прасковья, с поклоном поставив на стол сделанную из серебра ендову, отступила, машинально положив руку на заметно округлившийся живот. Следом вошли челядинцы, шустро заполняя столь всевозможными явствами.

— Иди, я сам, — отмахнлся от одного из них Грязной, ловко разливая вино по кубкам. — Не по чину тебе, царю, за столом прислуживать. Будь здрав, государь!

Ну да. Здесь проверять, отравлено ли вино, некому. Вот Василий первым и выпил.

— Смотрю, Фёдор Иванович, на сносях давно княгиня — начал я разговор. — Неужто скоро с наследником тебя поздравить можно будет?

— Дай то Бог, Фёдор Борисович, — широко перекрестился Мстиславский. — Сам ведаешь, что троих детишек уже в младенчестве похоронил. Если не сын родится или опять не выживет, то всё, угаснет род. Пятьдесят восемь лет — срок немалый. Да и здоровье уже не то.

Грязной, зачерпнув из миски капуты с грибами, презрительно фыркнул. Ну да, его такими цифрами не впечатлишь. И нахмуренными бровями не испугаешь. Вот уж у кого никакого пиетета перед родовитым боярством нет. Я для того и взял с собой бывшего опричника, чтобы он своим поведением Мстиславского бесил. А то ещё подумает, что я к нему как проситель приехал.

— Обязательно сын будет, — успокоил я князя. О том, что по итогу всё же родится дочь Ольга, которая и года не проживёт, сообщать я боярину не стал. — Жаль только, если кроме твоего имени он унаследовать ничего не сможет.

— Это как, государь? — насторожился князь.

— А так, что к приходу на Москву Гришки Отрепьева и ты князь, руку приложил.

— Государь!

— Приложил! — заставил я жестом замолчать Мстиславского. — Я свот прикажу Ваську Шуйского на дыбу поднять, так он всё о твоём участии в заговоре расскажет. Или ты в том сомневаешься? — пронзил я взглядом хозяина. Князь не ответил, опустив глаза. Было видно, что в стойкость Шуйского он не верил. — Вот и получится, что ты вор и государев изменник. Тебя на плаху, имущество в казну, жену с сыном в монастырь.

— Чего ты хочешь, государь?

— Завтра чтобы все бояре в Кремле были, — жёстко отрезал я. — А затем в думе мой указ об отмене местничества поддержишь. И других заставишь его признать.

— А ну, стой! Кто такие будете?

— Встречают, ироды, — прошептал одними губами Грязной. — Думный дворянин Василий Грязной с сыном да холопами из Москвы к государю добирается. — повысив голос, крикнул он командиру небольшого отряда казаков, остановившемуся неподалёку.

— А почему с юга едешь?

— Так я из Замоскворечья через Калужские ворота вырвался. Вот и пришлось круголя до Тушино добираться.

— Вот оно как, — задумался командир казачьего разъезда. Вчерашним утром много беглецов из Москвы в Тушино прискакало, так что ничего странного в появлении ещё одной группы не было. — Ладно. Бросайте оружие и мы проводим вас до лагеря. А там пусть атаман разбирается.

— Ишь ты, шустрый какой, — хищно оскалился боярин. — Я своё оружие кому попало не отдаю, — отрезал он. — А ты сам подумай, атаман, — Василий решив, что сдобрить свой отказ капелькой лести будет не лишнем, повысил собеседника в чине. — Были бы мы вороги; перебили бы вас и ушли. Людишек у меня не меньше, а вооружены мы лучше. Ты уж, и вправду, проводи нас от греха к атаману. Там уже ваша сила будет.

Жутко воняло. Тушинский лагерь представлял из себя смесь наскоро поставленных избушек с крышой, крытой соломой и густо обложенных лапником шалашей. Всё это было выстроенно в полном беспорядке, как попало, создавая сходство с гигантским, уродливым муравейником. Вокруг царила суета, звон, ржание лошадей. Люди сновали во все стороны, вяло переругиваясь между собой, что-то куда-то несли, горланили песни, дрались. А дальше, на высоком холме, у реки Сходня, над всем этим бардаком возвишалась большая изба, облепленная шатрами бояр и шляхтичей.

— То царёв дворец, — кивнул в сторону избы казак. — Там и дума царская сидит.

— Выходит и мне туда нужно, — кивнул сам себе Грязной. — мне как раз по чину в думе сидеть.

— Сначала к атаману, — недовольно насупился провожатый.

— Ну, и где тут твой атаман?

— А тут я, — вышел как раз из дома довольно молодой казак в богатом польском жупане. — Царский стольник Андрей Просовецкий. А ты кто такой будешь, милчеловек?

— Думний дворянин Василий Грязной. К государю из Москвы отъехал.

— Грязной? — сузил глаза атаман. — Уж не тот ли ты Грязной, что два года назад от царского воеводы Болотникова к Шуйскому в Москву переметнулся?

— Может и тот, — окрысился Василий. — А только не велик ты, стольник, чином, чтобы перед тобой ответ держать. Над моей головой лишь государь волен!

— Ой ли? А по мне, и я тебе голову снести смогу.

Вокруг Просовецкого начали собираться казаки, потянулись к саблям, окружая пришлых. Холопы, в свою очередь, окружили Грязнова, вынув из чехлов пистоли. В воздухе буквально заискрило от бросаемых противниками друг на друга взглядов. Казалось, ещё мгновение, и столкновения уже не избежать.

— Стой, атаман! Разбой творишь!

— А тебе что за дело, Юрий? — прошипел Просовецкий, оглянувшись на подъезжающего с отрядом тушинского воеводу. — Не видишь, я лазутчика Шуйского изловил.

— А то, что знаю я сего дворянина, — покачал головой Беззубцев. — Он в ближниках ещё батюшке государя, самого Ивану Васильевичу Грозному служил. И Дмитрий Иванович такому слуге тоже рад будет. Поехали, Василий Григорьевич, я к государю провожу.

Отъехали, провожаемые злым взглядом Просовецкого, запетляли между жмущимися друг другу избами, приближаясь к холму. Грязнов тихо выдохнул, убрав руку с пистоля. Чудом со смертью разминулся! И сына едва не погубил. Но только так, каждый раз рискуя своей жизнью, можно на самый верх поднятся. Он уже государю столицу помог взять и убийцу его матушки изловил. Если ещё и лжецарицу сумеет в Москву доставить, рядом с троном встанет. А тут ещё и Беззубцев вовремя объявился! Годунов ещё в Путивле о нём говорил.

— Нам бы переговорить без лишних глаз, Юрий Афанасьевич, — огляделся по сторонам Грязной.

— Переговорим. Обязательно переговорим, — заходил желваками Беззубцев. — Вот только как с тобой поступить я ещё не решил.

— Да всё ты решил, — отмахнулся бывший опричник. — Ты же понял давно, почему я в Москву ушёл? Видел царя?

Юрий не ответил, остановив коня у ещё одной избушки, бросил узду подбежавшему воину.

— Антип, проследи, чтобы никто к дому не лез. Мне тут с гостем поговорить нужно. И людишек его размести.

Вошли в дом. Грязнов громыхнул чем-то в тёмных сенях, протиснулся через узкую дверь горницу, окинул придирчивым взглядом неказистую обстановку.

— Не богато тут у тебя.

— Видел. Самозванец это.

— Вот то-то и оно, — Грязнов зачерпнул ковшом воды в стоящей в углу бочке, крупными глотками выпил до дна, огладил усы. — Каково это за простого шиша свою кровь проливать? О том ли ты в Путивле мечтал, Юрий Афанасьевич? Самому то не тошно?

— Может и тошно. А только у меня другого выбора нет. Шуйский второй раз не простит.

— Да нет уже Шуйского, — отмахнулся от довода бывший опричник. — Он уже в цепях в темнице сидит. Забудь.

— Тогда кто? Годунов? Так я и ему одним из первых изменил. Тут тоже на прощение надеятся не стоит.

— А вот тут ты не прав, — развеселился боярин. — Федьку Кочина помнишь? Того, что вместе со мной в Путивль приехал.

— Ну, помню.

— Вот и он тебя помнит! Только то не Кочин был, а сам Фёдор Борисович Годунов, что к войску Болотникова пристав, на Русь тайно возвращался.

— Не может быть! — поднялся с лавки Беззубцев, пожирая глазами Василия. — И ты о том знал⁈

— Знал, — кивнул Грязной. — За то и в чести теперь у государя. В бояре вышел. Так вот, Юрий Афанасьвич, если ты мне здесь в Тушино в одном деле поможешь, то я тебе полное прощение от государя обещаю, а если ещё и Серпуховом Фёдору Борисовичу поклонишься, то и возвыситься сможешь.

— Откуда ты знаешь, что мой отряд в Серпухове стоит?

— Государю всё ведомо.

— Согласен, — решительно тряхнул головой тушинский воевода. — Что нужно сделать?

— Самозванная царица, что за жену вора себя выдаёт, Фёдору Борисовичу весточку с повинной прислала. Так вот, нужно ей помочь, сегодня ночью в Москву сбежать.