Японская война 1904. Книга четвертая

Глава 3

Смотрю на следы разгрома в палатке Шереметева: погнутый носик самовара, в беспорядке сваленные бумаги и сбитые в кровь костяшки пальцев.

— Надеюсь, никого не били? — кивнул я на руку командира 1-й штурмовой дивизии.

— По дереву врезал, — Шереметев тяжело вздохнул. — Сам не понимаю, что нашло… Но, когда японцы нас чуть не разбили, так обидно стало. Мы же столько готовились… Столько солдат хороших погибло… А могло еще больше!

— И что вы решили в итоге? — я внимательно смотрел на Степана Сергеевича.

— Знаете? — Шереметев потер голову. — Я тут подумал: раньше ведь, до вашего появления, я как-то жил. Вставал каждое утро, отчеты писал, даже водил солдат в бой — и не знал проблем. Был уверен, что один человек все равно ничего не изменит, даже если что-то казалось неправильным… Но потом пришли вы и все сломали! Мы ведь теперь не кто-то там, а 1-я штурмовая! Мы — лучшие, на нас корпус смотрит, армия, мы просто не имеем права проигрывать, а я… Я чуть до этого не довел! Да какое не довел! Проиграли мы тому японскому генералу! И как мне теперь людям в глаза смотреть? Вам? Своим офицерам? Солдатам?

— И что вы думаете, когда сейчас смотрите на меня?

— Ничего не думаю, просто стыдно так, что удавиться хочется!

— Но дозоры вы выставили?

— Конечно.

— Проверили, что припасы и снаряды на завтра прибудут в достаточном количестве?

— Так точно, — Шереметев с каждым ответом все больше и больше приходил в себя. — Железные дороги тоже заранее разметили, так что сейчас рабочие могут тянуть их даже в темноте.

— И чего вы хотите теперь больше всего на свете?

— Победить, — Шереметев сам не понял, как это слово будто само по себе вырвалось наружу.

— Вот и хорошо, — я улыбнулся. — Тогда последний вопрос… Вот мы, я и вы, Степан Сергеевич, вчера чуть не потеряли ваш фланг. Вы при этом на меня зла не держите, сражаться вон готовитесь, и мозги сосредоточены на самом главном. Так вот почему же вы тогда о своих солдатах так плохо думаете?

— Что⁈ — Шереметев растерялся.

— Почему вы считаете, что они, как вы сами, не готовятся к новому бою, не жаждут победы, а только и думают, как бы вас овиноватить?

— Я… Кажется, я понимаю.

— Тогда можно теперь и о деле. Японцы в сложном положении после нашего прорыва на левом фланге, но так просто точно не сдадутся и попытаются выправить положение.

— У нас!

— Точно. На вашем участке у них самое удачное положение, самый успешный генерал и достаточно артиллерии, поэтому если они где и ударят завтра, то именно здесь.

— И мы их сдержим!

— Нам нужно не сдержать, а победить.

— Тогда… Возможно… — Шереметеву было неприятно и неудобно это говорить, но он наступил на горло своей гордыне. — Мне бы пригодилось на передовой несколько батальонов Павла Анастасовича, они в обороне лучше держатся. А я несколько своих мог бы, наоборот, перебросить к нему. Там ведь враг тоже окопается, а мы… Мы ведь тоже не зря по шестнадцать часов в день учились штурмовать чужие окопы.

— К трем часам ночи должны будут закончить дорогу до новых позиций на левом фланге, — кивнул я. — К этому моменту полковник Лосьев точно посчитает, сколько именно солдат мы можем позволить себе перекинуть. Так что будьте готовы.

— Есть, — Шереметев усмехнулся, и на этот раз в его улыбке не было ни капли сожаления. Только предвкушение, надежда и жажда крови.

Я попрощался со Степаном Сергеевичем, забрался обратно в штабную двуколку и отправился дальше. В голове крутились мысли, что разговор прошел совсем не так, как я задумывал. Хотел ведь рассказать про то, что за одного битого двух небитых дают, но только увидел Шереметева, и как-то сразу стало понятно, что красивые хлесткие фразы — это последнее, что ему сейчас нужно. Вот и вышло все проще, грубее, но… правильнее. Главное, что полковник сейчас готов к бою, а насчет того, сделало ли его поражение сильнее и мудрее или же сломало, узнаю уже только завтра.

Добравшись до позиций 2-й дивизии Мелехова, я сразу ощутил совсем другую атмосферу. Здесь солдаты победили, и это чувствовалось во всем. В песнях, что тихо звучали у костров в тылу, во взглядах, которыми люди вокруг смотрели друг на друга и на меня, в словах, которыми они вспоминали прошедший день.

— У нас в отделении только двое раненых, — я слушал гуляющие эхом разговоры.

— У нас только один. Снайперы хорошо поработали!

— Наши тоже! У нас на участке было аж три японских пулемета, так они каждый успели снять до того, как нас накрыли.

— У нас только один был, но выглядело жутко. Весь обложен мешками с песком. Сбоку, сверху… Не знаю, как бы мы до него добирались, если бы не снайперы.

— Да! Этим что такое укрытие, что враг бы во весь рост стоял — есть куда попасть, точно попадут.

— Все-таки хорошо генерал придумал, что на несколько пятерок всегда есть пара прикрытия. Если бы не они, даже не знаю, что бы мы делали.

— Гранаты бы бросали, как в отряде капитана Сомова. Вы не слышали? У них сразу две группы снайперов посекло из пушек — враг будто знал, куда бить!

— Слышал. Говорят, там только поляк Мишек выжил, но один на почти десять пятерок — что он мог сделать. Тогда чуть все наступление не встало, но капитан Сомов как на тренировке: дополз по уши в грязи почти до пулеметной позиции, закинул им гранату прямо под щиток… А потом как прыгнул следом, пока все оглушенные стояли, чуть не один там японцев покрошил!

— Ну, не один. Там же все отделение за ним ползло. Но капитан точно герой, а вот не знаю, смог бы я так.

— Я бы точно смог!

— Да ты столько жрешь, что с твоим пузом только и ползать!

Несколько мгновений тишины, а потом она резко сменилась дружным хохотом. Все были свои, никто не обижался… Обижаются ведь только на правду. А тут каждый знал — и я тоже — будет нужно, и этот неизвестный солдат точно не струсит, точно доползет и так же точно бросит гранату.

— Вячеслав Григорьевич, простите… — на подходе к штабу 2-й дивизии меня встретил поручик Славский.

— Вячеслав Григорьевич, бес попутал… — рядом с ним с тем же самым шальным взглядом замер и Корнилов.

Два очень храбрых, но совершенно безответственных человека, которые бросили свои места. Ради дела, но бросили! Корнилов вместо рядовых разведчиков лично повел минные команды ставить заряды на месте будущего прорыва японцев — и хорошо провел. Никто не погиб, а те постановки в том числе не дали Иноуэ зажать части Шереметева со всех сторон. А Славский? Этот после взятия первой линии укреплений вместо того, чтобы дождаться прихода подкреплений, с ходу бросил свои грузовики на следующую. Фактически затащил целый взвод в центр вражеского строя: лишился последних машин, половина солдат отправилась в госпиталь к княжне, но… Именно этот быстрый прорыв почти на четыре километра вперед позволил нам задать темп всего наступления.

Очень безответственно и очень полезно.

— Знаете, я ведь шел к вам ругаться, — я снова смотрел на своих офицеров, и все заготовленные заранее слова таяли словно дым. — Хотел на пальцах объяснять, что ваше поведение не достойно офицера, что оно может завести ваших подчиненных в ловушку, но…

— Что? — Корнилов как разведчик до последнего ждал подвоха.

— Теперь я думаю, что был не прав. Вы молодцы, как солдаты молодцы. И я даже напишу вам представления на награды за этот бой.

— Как солдаты? — Славский нахмурился.

— Как солдаты, — кивнул я. — И это неплохо. Вы на самом деле герои — ваши решения, ваши поступки очень помогли армии, и я был бы плохим офицером, если бы сделал вид, что не вижу этого. Более того, я был бы ужасным офицером, если бы помешал вам так же помогать армии и в будущем. И я не буду вам мешать.

— Как солдатам? — переспросил уже Корнилов.

— Как солдатам, — снова кивнул я.

— Но мы — офицеры!

— Офицеры командуют, они несут ответственность за всех, кто идет вместе с ними в бой.

— Но мы никого не подвели.

— Случайно. Или хотите сказать, что заранее подумали об этом? Учли, что будет с доверенными вам подразделениями? Учли, как без вас все остальные будут выполнять задачи, стоящие перед всей армией? Иногда пойти вперед — это самое простое.

— Вы же сказали, что не будете нас ругать, — немного по-детски надулся Славский.

— А вы не видите разницу?

— Вы не верите в нас как в офицеров!

— А вы вели себя как офицеры? Будет повод — поверю, а пока… Как генерал я буду вынужден рассчитывать на вас как на героев, но не как на командиров.

— Но… — Корнилов тоже начал было спорить, но оборвал себя на полуслове.

— Помните, вы — герои, герои тоже нужны армии, — я по очереди пожал руки обоим молодым офицерам. — Но я буду рад, если однажды вы сможете вырасти и стать кем-то большим. А то так уж вышло, что героев у нас в армии хватает, а вот хороших командиров — вечный некомплект.

Я не ждал ответа прямо сейчас, его и не последовало. Корнилов со Славским только переглянулись, а потом дружно попрощались и растворились в темноте. Причем так решительно, что становилось очевидно: ни о каком сне ни один из них даже и не думал. Я несколько секунд стоял на месте, глядя им вслед, а потом решительно пошел вперед. Отдельные разговоры — это, конечно, важно, и пусть детали плана на завтра уже сложились и так, но… Все равно оставалось одно важное дело.

Я зашел в штабную палатку, тут же приметил все еще стоящего над картами Мелехова, подошел и без лишних слов крепко его обнял.

— Вячеслав Григорьевич!

— Спасибо, что смогли, — я отпустил Павла Анастасовича, напоследок хлопнув его по плечу. — А теперь… Обсудим, что нас ждет завтра.

До утра получилось поспать всего четыре часа: меньше, чем хотелось моему организму, и в то же время гораздо больше, чем могли позволить себе мои внутренние перфекционист и параноик.

— Доклад, — сполоснувшись из подвешенного на столб ведра, я тут же ворвался в штабную палатку.

— Отбили четыре японские вылазки, — Лосьев словно именно в этот момент ждал моего появления, тут же подхватил со стола бумагу и принялся зачитывать. — На участках 22-й, 33-й, 5-й и 17-й рот.

— Это все 1-я штурмовая?

— Так точно. Один раз они чуть не подловили нас во время ротации, но солдаты Степана Сергеевича тут же отбили позиции, и в итоге японцы так нигде и не смогли закрепиться.

— Ваше превосходительство, — вмешался в разговор Брюммер, потирая красные от недосыпа глаза. — А почему мы сами ночью не атаковали? Могли ведь тоже японцев побеспокоить, чтобы они свои глазенки от недосыпа совсем открыть не могли!

— А зачем атакуют японцы? Зачем лезут на минные поля, подставляясь под наши пушки и не имея возможности прицельно поддержать в темноте свой ограниченный натиск? Именно ограниченный, потому что на большую операцию ночью даже их безумные генералы еще не готовы решиться.

— Вы имеете в виду, что они идут на все эти риски, потому что не могут добиться того же днем? — понял Брюммер. — Ну, конечно! Мы-то научились прорывать их позиции, даже если японцы закопались по самые уши, а они… Либо им нужна успешная операция дивизионного уровня, как вышло у генерала Иноуэ, либо они так и бьются о наши позиции без всякой пользы.

— Пока бьются, — уточнил я. — Рано или поздно всему научатся, но пока… Нам нет смысла растрачивать силы ночью, лучше отдохнуть и хорошенько сделать свое дело при свете солнца.

И мы снова погрузились в штабную работу. Стук телеграфов, почтовые голуби, адъютанты на лошадях и даже пара сигнальщиков на воздушном шаре. Последний, правда, японцы почти сразу подбили: ну да, было наивно надеяться, что у них не получится рассчитать расстояние до цели и выставить дистанционные трубки на зарядах шрапнели. Я вздохнул: при обзоре с высоты мы бы такое преимущество получили, но… Японцы тоже это понимали и не собирались сдаваться.

Более того, они верили, что могут победить, и снова попробовали ударить в стык между нами и 6-м корпусом. Вдали, на правом фланге Оку давил на позиции Бильдерлинга и Зарубаева, но пока и там, и там наши уверенно отбивали все атаки. А вот на левом уже мы снова шли вперед. Работа отдельными пятерками помогала продвигаться, несмотря на огонь японских батарей. Пулеметы один за другим накрывали снайперские двойки, ну а окопы мы брали с помощью гранат. И пока японцы просто ничего не могли поделать с этой машиной. Совместная работа, прикрытие и бесконечное движение.

К полудню мы продвинулись на пять километров, начиная заходить в тыл японским позициям. В этот момент я словно начал чувствовать сердцебиение сражения: еще немного, и мы сможем нанести смертельный удар дрогнувшему врагу. Штурмовики проложат дорогу, а четыре тысячи конной пехоты довершат начатое.

Генерал Тамэмото Куроки не понимал, почему каждое новое сражение выходит у него хуже, чем старое. Он ведь не стал глупее. Его солдаты все так же храбры. И тогда… Неужели это русские с каждым разом становятся все сильнее? Как они умудряются растягивать свои силы и все равно держать линию фронта? Как такими крошечными отрядами они ухитряются прорывать их ряды? Почему несколько пятерок могут обратить в бегство целый взвод, и даже целые батареи, прикрывающие места прорыва, не могут накрыть эти юркие, постоянно ползущие вперед фигуры в глупых китайских ватниках?

— Тайсё, — Есимити Хасэгава склонился перед своим генералом, — разрешите гвардии ударить им навстречу! Их передовые отряды оторвались от артиллерии, а у меня свежий полк. Мы снесем самых наглых и дерзких, и остальные уже не смогут давить с той же силой.

Это было хорошее предложение. В любой другой ситуации Куроки дал бы добро одному из лучших японских офицеров, но… Уже второй день поступали сигналы о задержке поставок из Японии. Из-за штормов до Дальнего мог добраться только один из пяти обычно отправляемых кораблей. А до Инкоу и вовсе один из десяти. Большую часть просто нельзя было выпускать в море в такую погоду, а другие выходили несмотря ни на что, но терялись где-то в пути. И как в такой ситуации сражаться до конца?

Встанешь, повиснув словно собака на медведе, а запасы снарядов, которые так и не успели довести до нормы, покажут дно. Под Ляояном им хватило их на четыре дня боя, и тогда его артиллеристы стреляли меньше, чем сейчас. Раньше Куроки в таких ситуациях не сомневался, но прошлые поражения, слабость тылов — все это давило, и генерал, словно разом постарев еще на десяток лет, решил не рисковать.

— Вы ударите, — посмотрел он на Хасэгаву. — Но не чтобы победить, а чтобы отбросить русских. Хотя бы пару часов, но вы должны выиграть армии, чтобы мы смогли без лишних потерь отойти назад.

— Будем отступать? — сглотнул Хасэгава.

— Чтобы сохранить армию. Чтобы выиграть время и найти спасение от новой тактики русских. Возможно, генерал Иноуэ был прав, говоря, что нам нужно больше учиться у них.

Куроки вздохнул. Большинство японских офицеров еще испытывали нездоровый энтузиазм от старой европейской тактики. Так, в последние дни многие любили порассуждать про новые части, сформированные главнокомандующим Оямой с офицерами-германцами и англичанами… Как же наивно. Во-первых, что смогут изменить всего несколько полков? А во-вторых, Куроки на самом деле с каждым днем находил все больше смысла в словах Хикару, который считал, что старые европейские военные школы и в подметки не годятся новой русской.

— Тогда… Разрешите использовать все запасы ракет Конгрива, что нам скинули англичане, — Хасэгава вскинул вверх подбородок, а в его глазах загорелся недобрый огонек.

Тоже испортился… Куроки усмехнулся про себя, глядя своего подчиненного. Раньше он бы не стал и думать о каких-то хитростях, а теперь — чем дальше, тем больше все молодые офицеры, как он, как Иноуэ, стараются походить на русских. Думать, искать, побеждать, используя любую возможность, даже то, что еще недавно казалось невероятным или просто ненужным.

— Ракеты? — задумался Куроки вслух. — Они же слабо бьют. И не точно.

— Для русских солдат, которые считают, что скорость защитит их лучше окопов — должно хватить. А насчет точности… Нам скинули их почти две тысячи: если не экономить, то мы взорвем их столько, что не попасть просто не получится.

— Тогда начнем через два часа… — Куроки прикинул, сколько потребуется времени, чтобы передать информацию об отступлении всем своим офицерам.

Чтобы каждый точно не потерялся, чтобы продумал, как и куда отходить. Девять месяцев назад, когда война только начиналась, такая скорость командования и реакции армии на его решения казалась Тамэмото просто невероятной. Сейчас же, глядя на неотвратимо ползущие вперед русские отряды, на то, как они постоянно меняли свои цели и маршруты, эти два часа выглядели уже вечностью.

Лавр Георгиевич Корнилов ругался про себя. Вчера ночью, после того как Макаров высказал ему за неумение командовать, очень хотелось напиться, но… Еще больше хотелось доказать, что генерал ошибся. Что он, Корнилов, способен на большее, причем не когда-нибудь в будущем, а прямо сейчас. Славский, одержимый той же идеей, быстро нашел решение: собрал нестроевых, оттащил посеченные осколками остатки своих грузовиков и взялся приводить их в порядок. Как он сказал: для наступления их теперь точно не хватит, но вот раненых с передовой вывозить — вполне. Особенно в первые часы, пока железная дорога еще запаздывает, а носильщики уже давно вытащили с передовой первых пострадавших.

И ведь смог поручик! Выкинул из котлов все сложные детали, которые было не починить на передовой — мощность упала раза в три, но машины снова завелись. Скрипели, трещали, свистели, но ехали. И раненых таскали под сияющим взглядом Славского… У самого Лавра Георгиевича такой же яркой идеи, как себя быстро показать, не было. Пришлось просто работать, рассылать группы, собирать информацию, изучать… Очень хотелось опять рвануть на передок самому, чтобы кровь горела, чтобы сердце стучало, как рядом с самой прекрасной женщиной в мире, но… Корнилов раз за разом сдерживался.

Собирал информацию, изучал, и вот… Уже второй доклад от пластунов, идущих вместе с переданным 2-й дивизии 22-м полком, говорил о том, что японцы подозрительно зашевелились. Причем не на передовой, а в тылу — верный признак подготовки встречного удара. И теперь Лавру Георгиевичу нужно было решить, что делать: доложить как есть, одни догадки, или же сначала попробовать подобраться поближе и все точно разузнать.