Знак Огня

Глава 15

— Так кто там всё-таки был? — Алёна с большим сомнением посмотрела на меня. — Наши-то алкоголики все наперечёт, у них здесь своё, как бы это сказать, поселковое комьюнити, они по одному не ходят. И не пакостят тут, закон у них такой. Здесь они члены общества, не просто так.

— Я ж говорю, приблудился, — мне пришлось вложить в слова всё своё умение убеждать, — не местный он, из алкогольного штопора выходил, на свежем-то воздухе. Как здесь оказался — не помнит, вроде бы, говорит, пили что-то отвратное в кустах у автобусной остановки, потом провал в памяти. Сижу, говорит, в лесу и не понимаю, где я и как тут оказался. А к людям выходить боялся, было, говорит, чувство у него такое, что натворил он что-то, и по лесу идти тоже страшно — незнакомые же места, заблудиться можно. Вот, пришлось проводить. Сначала до трассы, а там он мост увидел, обрадовался и сам в город рванул, не попрощался даже.

— Ладно, — пожала плечами девушка, — мне бы твою уверенность. Но я скажу бабушке, в магазине продавщице тоже скажу, а уж она до всех остальных донесёт, такое знать надо. Хорошо ещё, что у Ольги этой собак полон двор, и все здоровые!

— Скажи, — согласился я, — обязательно скажи. Мало ли, пусть по сторонам посматривают. Но не приукрашивай, не надо. Бомж да бомж, безвредный даже, ничего такого, где их нет. Был, да сплыл.

— Это точно, — кивнула Алёна, — в последнее время ничего на дачах не пропадало, и не лазил никто по огородам, не было таких слухов. Может, и правда безвредный.

— Ну вот видишь, — обрадовался я, — не поднимайте панику, нормально же всё.

— Не будем, — улыбнулась она и остановилась в свете фонаря у поворота на свою линию, — ладно, дальше провожать меня не надо. А то бабуля увидит, выскочит, будешь ещё и ей всё это рассказывать.

— Хорошо, — улыбнулся я в ответ, — бабушка у тебя, конечно, славная, я б с ней поговорил, но поздновато уже. И постою тут немного, ты не думай ничего, просто, как до ворот своих дойдёшь, так и я домой пойду.

— Ну, — вздохнула она, соглашаясь, — что ж, постой, посмотри, только вслед мне не пялься, не надо. Вчера бы ещё не разрешила, но вот заразила меня Ольга эта чем-то таким, до сих пор мурашки по коже, жутковато у неё в доме, честно говоря. Мы ведь чуть не извелись с ней там за эти два часа, не позвонить же никому и со двора не выйти, ты ещё куда-то делся, блин. Умом понимаю, что всё, как всегда, что ничего опасного, а озноб всё ещё пробивает. Кошки вот в кустах шныряют, а я вздрагиваю.

— Страх заразителен, — кивнул я со знанием дела, — и да, кошки сегодня чего-то разбегались, эскорт прямо. Ладно, целоваться не будем, иди уже.

— Ну спасибо! — наконец рассмеялась она облегчённо, — а я-то уж надеялась!

Алёна помахала мне кистью руки, развернулась и пошла домой, а ко мне, едва дождавшись её ухода, выперся из кустов здоровый бобтейл с Тимофеичем на загривке.

— Князь! — возбуждённо затараторил он, — ты почему упыря-то не сжёг, ежели споймал, а? Почему? Сжечь его надо было, сжечь!

Я не отвечал, и тогда домовой пришпорил своего коня, чтобы переместиться ко мне поближе, со стороны казалось, что кот подошёл потереться об мои ноги, на самом деле коту было всё фиолетово, а за штанину меня настойчиво теребил сам Тимофеич.

— Эй, князь, ты чего? — пытался заглянуть мне в глаза он, — чего молчишь-то?

— Не пали контору, — сквозь зубы прошипел я еле слышно, — вдруг увидит кто, ещё я перед котами только не отчитывался. Дуй домой ко мне и жди, вот приду и поговорим.

— Ага! — тут же сориентировался старшина, — понял! Как раз Федьку с Никанором проведаю!

— Исчезни! — шикнул на него я, внимательно рассматривая соседский забор, потому что Алёна именно в этот момент резко обернулась, чтобы проверить, не пялится ли кто ей вслед.

— Всё-всё! — донеслось со спины убегающего кота, — исчезаю!

В общем, когда я пришёл домой, то там меня только и ждали. Тёплым светом горела керосиновая лампа, а в камине, подальше от углей, стоял уже вскипевший простой металлический чайник, и теперь он тихо побулькивал, храня тепло, здесь, видимо, про такую ересь, как «кипячение до белых ключей», никто и слыхом не слыхивал.

На столе были аккуратно разложены кое-какие продукты, что могли мне понадобиться именно сейчас — тушёнка там, хлеб, масло, лапша, яйца, чай, сахар, остальное не менее аккуратно было убрано в дальний угол комнаты и прикрыто большим полотенцем. Вообще много я сегодня натащил, и денег потратил много, но оно того стоило.

Федька с Тимофеичем чинно сидели у камина на пустой коробке из-под печенья и о чём-то разговаривали, но быстро слезли с неё и встретили меня поклоном, стоило только войти.

— Сначала ужин, — прервал я их, вытираясь после умывания чистым и свежим, ну что за кайф, полотенцем, — дела потом. Как там Никанор, кстати?

— В авоське сидит! — обрадованно отрапортовал Федька, — думы думает! Тяжкие! Я ему, хозяин, свою печеньку давал, половинку ровно — не берёт! Отворачивается! Волком смотрит!

— Хозяин-барин, — сказал я невозмутимо, оглядывая стол и соображая, чего бы сегодня соорудить на ужин, решено, будем готовить яичницу с колбасой, — ну и пусть сидит, если такой гордый.

— Гордый, как же, — хмыкнул Тимофеич, — орёл прямо, только комнатный! Небось, ежели бы мерзавчика поднесли, выпил бы, не побрезговал!

— Очень даже может быть, — согласился я, взяв в руки большую сковородку и поставив её на стол, да пододвинув к себе колбасу с разделочной доской, — но проверять не будем, и так всё ясно. Ладно, на вашу долю яйца жарить? И как вы, кстати, питаетесь?

— Не! — дружно отказались домовые, а Тимофеич принялся меня обстоятельно просвещать, — молочко мы любим, Данило! И прочие молочные продукты! И кисломолочные тоже! Исконные любим, и новомодные уважаем — йогурт, к примеру, очень хорош! А попервости пробовать его не решались! Ещё хлеб любим, свежий! А также другие хлебобулочные изделия! Сладости любим, кашу! Но не это главное! Не что, Данило, а как! Ежели ты, допустим, от всего сердца это сделал, с уважением, да вслух про то сказал — лучшего яства и не сыскать! Надолго нам такого хватает! Ещё хорошо бы тебе, Данило, подарить Федюньке деревянную ложку, малый веничек и свечи восковой огарочек! Ещё монеток несколько, поблестящее, пуговок столько же, лоскутков немного, да и всё на этом!

— Ну… ладно, — пожал плечами я, пересев на пол, к ним поближе, и сунув сковороду на угли, — а ты, Федь, не молчи про такое. Видел я сегодня в магазине и ложку деревянную, и свечи, а вот пуговицами, кстати, надо бы и самому запастись, это да.

Я свежекупленной вилкой переворачивал шкворчавшую колбасу, отсветы язычков пламени в углях падали на довольные рожицы домовых, мягко светила лампа, тепло ещё было дома, тепло и уютно, и Тимофеич продолжал свои основательные объяснения:

— А вот как всё это у Федюньки будет, так он в силу и войдёт! По-настоящему сможет в дому хозяйствовать, хранить его и защищать! В каждой профессии свои инструменты! Вроде бы мелочь — лоскуток, пуговица, а без них никак!

— Понял, — отозвался я, разбивая пару яиц в сковороду, наедаться на ночь не хотелось, будет же ещё хлеб с маслом, большая кружка чая следом, весь день о ней мечтал, с шоколадом да печеньем, вот и хватит мне. — Так вам молока налить?

— Не, — снова дружно отказались домовые, — хватит, в неделю раза хватит, а то и в месяц! Каждый день не надо! Да и то, налил — на следующий день убери, скиснет же!

— У, какие экономные, — улыбнулся я, — золото, а не соседи!

— Мы такие! — приняли они это за чистую монету, — с нами хорошо, а без нас плохо! Приятного аппетита!

— Спасибо, — содержимое сковороды уже лежало в чистой и новой, подогретой тарелке, рядом заваривался в пузатом чайничке чай, был нарезан хлеб и снята упаковка с небольшого бруска масла, но не это главное, главное, что на меня сейчас, за этим столом, навалилось ощущение родного дома, тепло и уют навалились, и это было совсем не так, как на той, сгоревшей кухне, где мне было холодно и где я чувствовал себя чужим, хоть и не осознавал этого.

Я стал медленно есть, вспоминая давно забытые ощущения, Федька с Тимофеичем деликатно шептались у камина, сидя на своей коробке, а я ел и наслаждался, но не едой, а вот этим теплом и уютом.

— Хозяин, я помою! — кинулся Федька, увидев было, что я доел и встал с места с кружкой чая в руках, чтобы пересесть туда, к ним, к живому огню в камине.

— Нет, — расстроил его я, — не помоешь. Я сам это сделаю, но чуть позже. И всегда сам это буду делать, понял меня, Федь? Ну, вот и хорошо. А пока давайте военный совет держать.

— А давайте! — тут же загорелся скисший было Федька, — а как его держать-то?

— Не лезь поперёд! — одёрнул его Тимофеич, повернувшись затем ко мне с самым серьёзным видом, — но да, надо бы. Может, и присоветуем чего. Да и там, — он кивнул в сторону первых линий, — указаний от руководства ждут. Внимания жаждут! Обрадовались же тебе все, князь!

— Тогда начну, — я сделал глоток чая и поставил кружку на пол, рядом с собой, и ставил-то её на паркет прямо, но получилось на бумажный кружок, что моментально подсунул туда Федька. — Слушайте! Дела наши, в общем, не то, чтобы совсем уж хорошие. Средние наши дела, прямо скажем. Из плюсов — нежить я усмирил, в доме хозяином сел, с вами подружился. Ещё нечисти злобной и ведьм в округе нет, это радует. Но всё это может быстро кончиться, Тимофеич, в любую минуту, и это надо понимать. Может, смертный бой принимать придётся, если врасплох застанут, а может, бежать удастся. Федьку я тогда с собой заберу, а тебе, старшина, на этот случай вот две ухоронки.

Я протянул руку к своей наплечной сумке и вытащил оттуда два свёртка, в одном триста, в другом четыреста тысяч, сегодня их сделал, когда деньги доставал, в магазин сходить.

— Один — для меня, на всякий случай оставляю, — и я протянул Тимофеичу первый, — на чёрный день. Второй, это если дом сгорит, то хозяину бывшему подкинешь аккуратно, приедет когда, и не перепутай, потому что здесь денег больше и письмо ещё есть, видишь?

— Вижу, — чрезвычайно серьёзный старшина принял оба свёртка от меня с поклоном, — и сделаю! Можешь не сомневаться, Данило, у нас не пропадёт! Не проспим и не прошляпим! Спасибо, значит, за доверие!

— Кому, как не тебе, — улыбнулся я и продолжил: — Но это я о том, что было. Теперь о том, что есть и что будет. А вот тут всё уже много хуже. Мне надо в силу входить, пока же получается только сидеть и ждать у моря погоды. И, если всё так будет продолжаться и дальше, ни к чему хорошему это не приведёт.

— Всё так, — вздохнул Тимофеич, — всё верно. Сидеть здесь — не высидишь ничего. Тебе бы, Данило, старшего какого найти, да поучиться от него уму-разуму, по-другому никак.

— Хорошо бы, — согласился я, — да только где ж его взять? У вас, кстати, на примете никого нет? И вообще — ну, разве ничего подобного ты, Тимофеич, раньше не видел? Должны же были тебе на жизненном пути все эти ведьмы и колдуны попадаться, ведь сказочные же вы эти, как их, персонажи, одного поля ягода!

— Должны, — кивнул старшина домовых, — и попадались. Но только проездом и только такие, от которых мы в лес бежали. Товарищ капитан вот ещё был, да. Пойми, Данило, никому наш посёлок не нужен. Не интересный он, понимаешь? В городе вся жизнь! А у нас ведь даже не посёлок, дачи у нас! Пришлые же все! Ни старожилов, ни правильной крестьянской работы, ничего — видимость одна! Не жили тут по-настоящему никогда, не роднились с этим местом, не возвращались сюда, как на родину! Тут даже слухи и сплетни — и те силы не имеют! Наплевать же всем! И на всё! И на всех!

— С одной стороны, это даже хорошо, — кивнул я, — это мне в самый раз. Значит, буду выкручиваться самостоятельно. В общем, связь мне нужна, телефон с интернетом, может, там найду хоть что-нибудь.

— С телефоном можно устроить, — Тимофеич неожиданно оказался очень продвинутым в этом плане, — по трассе в соседний, настоящий поселок можно сходить, да там на рынке у циганей и купить. С картой вместе, без паспорта! Но только, Данило, интернет твой — хрень полная, нет там ничего, кроме котов да баб гулящих, уж я-то насмотрелся из-за хозяйских плеч! Потеря времени, лени рассадник, ума живого погибель! Силы нечистой порождение!

— Ну, — улыбнулся я, — так уж и порождение. Да и нет у меня другого выбора, придётся там искать.

— И ничего там не найдёшь! — упорствовал Тимофеич, — пойми, Данило, знания сокровенные — это ведь не просто так! Это такая тайна, что сама себя бережёт! Хранитель ей нужен, знаток и блюститель!

— Как дядька Никанор? — вдруг тонким голоском перебил его Федька. — У него же и книги имеются, с письменами прелестными! И блюститель он их, и хранитель тож!

— Почему раньше не сказал? — неожиданно сварливо и посмотрел и спросил у него Тимофеич, — я-то, голова садовая, до того давно на Никанора этого рукой махнул, что и не сообразил сразу! Алкаш он в моих глазах, путаник и пьяница! И нет от него ничего хорошего! Но ты-то должен почтение иметь! Дядька же, не кто-нибудь!

— Вот, — растерялся Федька, — я и говорю.

— Говорит он, — передразнил его старший домовой, — лучше книги тайные тащи, а я его самого сюда сейчас представлю, выспрашивать будем!

— Помочь? — вызвался я, отставив в сторону кружку с чаем, — тяжёлый же!

— Нет! — замахал на меня руками Тимофеич, — если бы ты знал, Данило, сколько я его за годы-то прошедшие на плечах таскал, в зюзю пьяного, откуда же только не вытаскивал! Сам не пойдёт, так пусть хоть проедется в последний раз! Ну и сказать ему хочу кое-что без свидетелей!

Я пожал плечами и уселся поудобнее, принявшись смотреть на огонь. Не нравился мне этот Никанор, дурной он какой-то, но, если сумеет объяснить мне хоть что-то, путь показать, поклонюсь ему, от меня не убудет. Хотя отношения с ним я себе испортил, да.

— Вот! — радостный Федька выложил передо мной на пол три книги, — принёс! Смотри!

Книги были даже на вид интересные, как я их пропустил только, совсем из головы же вылетело, и все разные. Одна мощная, прямо кирпич, с обложкой из тонкой дощечки, оклеенной какой-то дорогой даже на вид тканью, с корешком из тонкой кожи, а ещё был на ней замок, и был он закрыт.

Так что пришлось её отложить и взять в руки другую, более похожую на нормальную книгу, третья-то вообще на походный блокнот смахивала.

Я раскрыл книгу и прищурился в потёмках, Федька сразу же подтащил керосинку и выкрутил в ней ещё фитиля, для большего света, но лучше не стало.

Не, так-то было всё видно, и буквы можно было рассмотреть, и бумагу, толстую такую бумагу, потемневшую от времени, вот только буквы эти были ужасно древними, не просто с ятями и ерами, как до революции писали, это я бы смог разобрать, а ещё раньше.

И писано было всё мало того, что в одну строку, без пробелов, так ещё и писано очень коряво, от руки. Буквы налезали одна на другую, мешали друг другу, и бумага была им под стать, такая же, много видевшая и пережившая, тёмная, с пятнами, заломами и потёртостями.

Так что письмо это было больше похоже на берестяные грамоты — некоторые буквы были знакомыми, но на этом и всё, и в слова они складываться упорно не желали, плыли и двоились у меня в глазах, в общем, тут был нужен или телефон с интернетом, или Никанор. Лучше бы, конечно, Никанор, потому что во втором случае потребуется ещё и бездна времени, и нет надежды на успех.

— М-да, — со вздохом протянул я, откладывая эту книгу и беря в руки блокнот, в надежде на лучшее, но без успеха, в блокноте всё было ещё хуже, — филькина грамота это, в общем. Тут специалист нужен.

В этот момент из коридора послышались звуки энергичной борьбы, как будто две кошки сцепились, а потом в дверном проёме комнаты возник Тимофеич, и пятился он задом, и тянул за собой с усилием Никанорову авоську, а помятый дядька ехать не желал, и цеплялся он за доски паркета когтями, и отбрыкивался от старшины ногой, и елозили они туда-сюда, шаг вперёд и два назад, но тут к ним кинулся Федька, и вдвоём они быстро представили передо мною так нужного мне специалиста.

— Да он же в невменозе! — разочарованно сказал я, посмотрев на Никанора, — Тимофеич, ты только глянь в глаза его мутные, он ведь до сих пор никакой! Его в больничку бы, под капельницу положить, витаминами прокапать, а не тексты толковать!

— Косит! — авторитетно отрубил старшина, — хоть и плохо ему сейчас, но разговаривать может! Ты бы знал, Данило, как он меня сейчас обложил! Словами-то бранными! И колдовать пытался же, сволочь, но печать твоя не дала!

— Так он и меня недавно обласкал, — припомнил я, — ты что же это, Никанор, лаешься матерно? Да ещё при девушке? Не надо так, рот должен быть чистым!

— А ты почему нежить не пожёг? — уставился он на меня без страха своими пропитыми, оловянными глазами, — почему с ним разговоры разговаривал?

— А что, не надо было? — развёл руками я, изображая полное недоумение с растерянностью, — так ведь откуда мне, Никанор, знать? Наставить-то меня некому, такие дела! Не видел я никогда раньше нежить-то, не знал, что оно такое, так что считай это интересом исследователя, понял?

— Понял! — и Никанор желчно сплюнул мне под ноги, — вот и исследуй дальше! Хрен тебе, а не знания тайные!

— Послушай, — вздохнув и успокоившись, тихо и для всех, не для одного Никанора, старательно не замечая плевка, хотя Федька оскорбился смертельно, начал я, — дядя. Не знаю, что у тебя случилось и какое горе произошло, да и откуда мне. Но я в нём не виноват, и Тимофеич тоже, про Федюньку уж и не говорю. Ты пришёл к ним много лет назад, меня тогда даже на свете не было, и приняли они тебя, и приютили. И терпели все выходки твои, и ухаживали за тобой с почтением, которого ты уже не стоишь. К знаниям твоим почтением, к положению твоему. Дали они тебе своё сочувствие, в помощи не отказали, но так, наверное, и надо, так и должно быть. Вот и я сейчас прошу у тебя помощи, не справиться нам без тебя. Сила у меня есть, Никанор, а вот знаний, как с ней управиться, нет совсем. И враги у меня есть, как же без них, и идут они по следу моему, и найдут, наверное, довольно скоро. И не думаю я, что выстоять сумею, не смогу я защитить ни себя, ни кого другого, а потому надо нам…

— Гладко стелешь, — перебил меня Никанор довольно-таки желчно и злобно, ни капельки он не смягчился, — надо же, какая сирота казанская! Когда меня мучили водой холодной, по-другому разговаривали! Смеялись, порошком в глаза сыпали! На верёвке держали, как собаку! Били, огнём пугали! Книги мои присвоили! А потом, в конце самом, ты же меня в нужнике утопить грозился! Не помнишь разве?

— Чего не скажешь в шутейном разговоре, — пожал плечами я, — между своими-то! Я пошутил, все улыбнулись, это чтоб обстановку разрядить. Но так ведь и ты передо мною не ангелом предстал, Никанор, вид непотребный у тебя был до невозможности, и запах, и мухи, как же без бани обойтись-то было? Без бани, друг, было никак нельзя. Так что не обижайся ты, не враги мы тебе, наоборот, разве стали бы враги так делать? И Тимофеич за тебя переживал, и все остальные, даже я проникся, ну не обижайся ты, пожалуйста. Понимания у тебя прошу я, Никанор, понимания и помощи, без тебя ну никак!

— Без бани! — передразнил он меня и снова сплюнул мне под ноги, — а не нужна мне ваша баня! И сам ты не нужен, орясина! И беды ваши себе оставьте! Не нужны они мне! Ни капельки! Наплевать мне! Мне своих хватает! Отдавай книги, снимай печать, и пойду я куда глаза глядят! Как много лет назад пошёл, так и сейчас пойду! Ты мне никто и звать никак, понял? Хрен тебе, а не понимание!

— Вот Федя даст тебе тряпочку, — медленно и тихо начал я, но домовые тут же подобрались в тревоге, даже и Никанор замер, — и ты вытрешь наплёванное. Или, если хочешь позора большего, я это тобой сделаю, так и знай. Мордой тебя повожу, понял? А потом возьмёшь свою авоську, пойдёшь на улицу, и сядешь сушиться обратно, на то же самое место, и будешь там сидеть до просветления. Или до тех пор, пока меня ведьмы не найдут, тогда, наверное, печать спадёт и будет тебе свобода, но не раньше.

Никанор скривился, но взял в руки тряпочку, что кинул ему прямо в рожу разгневанный и не боящийся его сейчас от этого Федька, не стоило дядьке в доме плевать, совсем не стоило, и медленно, с очень независимым и гордым видом подтёр за собой, причём самостоятельно, мне даже примучивать его через печать не пришлось.

— Книги отдай, — проронил он в тишине, когда брошенная в огонь тряпочка сгорела дотла, — не твои они.

— Не отдам, — покачал головой я, — и забудь про них, Никанор. Ты их потерял много лет назад вместе с совестью, это Тимофеич их хранил, не ты. Ты их пропил, ты забыл про книги, потому не ты их хранитель, а он да Федька. И это ты сейчас никто и звать никак, без места и без смысла. А теперь пошёл вон, пьянь гидролизная, видеть тебя не желаю больше.

Никанор затравленно и злобно огляделся, но сочувствия не нашёл, наоборот, он даже вздрогнул, как от пощёчины, когда заглянул в глаза Тимофеичу, и сгорбился он от этого, и пошёл себе прочь, волоча за собой порванную авоську, но злобы и желчи своей не утратил.

— М-да, — протянул я, дождавшись его выхода, — не получилось у нас. Испортил я всё, Тимофеич.

— Не ты, — решительно помотал головой старшина, — он! У меня ведь сейчас, Данило, как будто пелена с глаз пропала! Рассмотрел я его, болезного, наконец! Упырь он, как есть упырь! А мы-то столько лет с ним носились, как с писаной торбой! А он! Чего он себе позволяет-то!

— В доме плюёт! — поддержал его Федька, он даже притопнул ногой от гнева, — нешто так можно?

— Вот именно! — повернулся в его сторону Тимофеич, — расплевался, как верблюд! Так что поделом ему, поделом! Вот только что теперь делать-то будешь, Данило?

— Что-нибудь да буду, — пожал плечами я, — книги-то, вот они. Как говорится, любите книгу, книга — источник знаний. Так что телефон мне нужен, интернет, компьютер, сканер, модем с антенной, электричество и бездна времени, попробую разобраться. Мне бы только понять, куда идти, к чему стремиться, мне бы только самую суть ухватить!

— Оно так! — поддержал меня Тимофеич с напускной уверенностью, которую он сам явно не испытывал, — по науке-то! Глядишь, и получится!

— Ладно, — поднялся я на ноги, — утро вечера мудренее, спать пора, завтра займусь. А пока спасибо тебе, Тимофеич, за помощь, и тебе, Федя, тоже спасибо. Без вас, как без рук, не знаю, что и делал бы.

— Что ты! — разулыбались домовые, — что ты! Для того мы, значит, и существуем! Спокойной ночи тебе, Данило, спокойной ночи!

И я лично проводил до ворот чрезвычайно гордого по этому поводу Тимофеича, и помыл посуду, и прибрался, и лёг спать, вот только сон долго ко мне не шёл, ведь нужно было что-то делать, прямо сейчас делать, не откладывая, нужно было что-то придумать, а на книги тайные, если честно, надежды не было никакой.

Может, тигра прибежать успеет, вспыхивали в моей голове мысли, мешая заснуть, может, он что-то знает. Может, до Никанора достучаться сумею, не все же он мозги пропил, может, ещё что-нибудь, и вот под все эти лихорадочные может и накрыл меня спасительный сон.