Знак Огня

Глава 7

И вновь я бежал под ночным небом по родному городу, неторопливо вроде бы бежал, незадышливо и спокойно, но получалось быстро и ловко, и бежал я не просто так, из одного места в другое, а по уму прокладывая маршрут, избегая на пути всех людных мест и камер наблюдения, всё-таки у нас не Москва, есть ещё где прошмыгнуть беглецу, есть где укрыться.

Так что бежал я сейчас в своё удовольствие, всем телом ощущая жизнь в ночи вокруг, но не давая ей себя заметить, и не на выход из города, а в северную его часть, туда, где мост.

По окраинам-то уже, наверное, ждут меня, тем более по дорогам, по любым дорогам, ни одной не упустят, да и немного их здесь всего, дорог этих, и на мосту ждут тоже, это к гадалке не ходи. Но вот за мостом, там уже было раздолье, хорошее там было место.

Вообще город наш весь на одном берегу сидел, вытянувшись вдоль него длинной колбасой, и на другой берег внимания не обращал совершенно, да ведь даже и область там другая была, чужая область, а потому город наш туда расширяться не стремился, да и зачем, если тут, на этом берегу, высоком и от этого не затапливаемом, земли хватает. И потому селения на той стороне были только вдоль единственной трассы вдоль Амура, а вот всё, что севернее, было чистым полем, болотистой тайгой, до Якутии до самой, если не вообще до Северного Ледовитого Океана.

Но были там и посёлочки, на том берегу, в стороне от трассы, непонятные такие, дачи не дачи, жильё не жильё, а невнятное что-то. Раньше, лет двадцать назад, начали там активно строиться, на тех дачах-то, коттеджи на продажу строить, но так как дело это было новым, то и прогорело оно. Не впёрлось никому селиться там, на отшибе, без нормальных дорог и столбов вдоль них, со светом столбов, с так нужным в быту электричеством, и без прочей инфраструктуры.

На зиму, здесь долгую, уматывали дачники обратно в город, переставали ходить автобусы и теплоходы, снег на дорогах никто не чистил, и что делать прикажете в этом комарином раю? На тот берег издалека любоваться, на все эти огни и кипение жизни?

А ещё когда пронеслось здесь несколько наводнений, затопивших все эти посёлки подчистую, вот тогда и стало всё окончательно ясно.

Нет, люди там жили, но не крепко, и сторонились местные приезжих, а те их старательно не замечали в ответ, и менялись у заброшенных коттеджей хозяева, и никто уже на это внимание не обращал. Тем более что иногда то один дом, то другой, внезапно оживал, то гостевой бизнес был, коттеджи посуточно, а из-за удалённости предполагалось, что творить там можно такую дичь, на которую вблизи от города не осмелишься, участковых-то нет, но всё равно бизнес такой прогорал, когда финансово, а когда и буквально, наловчились уже местные с ними бороться, вот такие там были глухие и недружелюбные места, самое для меня оно.

И ведь я бежал туда не просто так, на удачу, нет, знал я, куда мне бежать. У Саныча, бригадира нашего, был там как раз такой дом, по наследству ему достался, от богатого родственника, которому деньги не помогли. И ездили мы туда с Санычем и ребятами из бригады, на день металлурга ездили в этом году, недавно же совсем, Алина как раз на целую неделю куда-то уехала, и познакомился я там с немногочисленными местными, не пил ведь я и не веселился вместе со всеми, вот и познакомился.

Рыбачил, помню, в компании пожилых дачников, загорал, комаров кормил, с людьми разговаривал, надо же было всю субботу-воскресенье чем-то себя занять, вот и запомнили меня там, и хорошо запомнили. Саныч ещё, помню, увидев это, всё продавал мне этот коттедж за денежку малую, лишь бы спихнуть, а я вроде бы соглашался, да так, что не понять, шутка это или нет, и все это тоже видели.

А ещё Саныч был настоящий мужик, из тех, чьё молчание — золото, и не будет он кипиш поднимать, если дойдёт до него что-то, и не будет кому-то помогать меня искать, не так он воспитан, а сам тихонечко, издалека, постарается вызнать, лично, что же это такое происходит, но не будет он при этом спешить, точно не будет.

И на это, кстати, у меня была нешуточная надежда, потому что телефон мой сгорел, а номера Саныча я вот так, навскидку, уже не вспомню.

На выходе из частного сектора, где дорога превращалась в шоссе и с одной стороны начинался пустырь, я тормознулся у ночного ларька. Хороший был ларёк, с богатым ассортиментом и убранной камерой видеонаблюдения, уж очень местные бродяги просили убрать её, не доводить до греха, а то что же это получается, чуть они, значит, придут сюда, какую-нибудь победу отметить, как их тут же на видео и запечатлевают для полиции, всех ещё в пылу битвы и от того в выражениях не стесняющихся, не надо так делать, вот и убрали камеру.

— Приветствую, — постучался я в одиноко светившееся окно, — есть кто?

Внутри явственно завозились, завздыхали, закашлялись не торопясь, и лишь потом, секунд через тридцать, створка прилавка приоткрылась.

— Давай, заказывай, — хриплым голосом пригласили меня к покупкам, пожилым таким голосом, спокойным, — клиент, мля, полнощный. Чего же тебе не спится-то, клиент, а?

— Тушёнки пять банок, — ответил ему я, разглядывая полки с товарами в окне, — вот этой, подороже. А лучше десять, есть у тебя столько? Вот и хорошо, ещё чаю давай, крупнолистового, в фольге, кофе давай растворимый, две банки разного. Сахару если нет, то шоколаду давай, дорогого самого, с орехами, с изюмом, чтоб посытнее.

— Да ладно! — внезапно оживились там, — а я тут лежу, понимаешь, скучаю — рацию слушаю, и это не тебя там, случаем, искать вот прям щас начали? По описанию вроде похож.

— Тревожную кнопку не нажал ещё? — дело приняло серьёзный оборот, вот ведь рожа любопытная, но надежда ещё была, ведь не простоит долго ларёк с такими продавцами в нашем районе. — Если нажал, скажи прямо, я тогда просто уйду. И любопытный ты, я смотрю, до невозможности.

— Если нажму, — уверил меня хриплый голос, — то у меня тут же оба родителя в гробу перевернутся и, самое главное, клиентура этого не оценит, так что не бзди. Интересно просто — я ведь не видел тебя никогда раньше, ты не отсюда, что ли?

— Отсюда, отсюда, — ответил я ему, — совсем недалеко жил, там, где пожар.

— Ладно, — и обладатель хриплого голоса с отчётливым звуком потёр щетину на подбородке, — пожар я видел, да. Потом поинтересуюсь, а пока у тебя времени нет, тут быстро надо.

И в ларьке шустро завозились, а потом рука в татуированных перстнях высыпала на прилавок передо мной пяток зажигалок:

— Соберём тебя сейчас по уму, не кипишуй. И ты первый раз, что ли, на лыжи-то встал? Тебе, кстати, далеко или так, в «зарницу» поиграть? И это, лучше найди себе хату, любая хата лучше, чем по оврагам среди бичей ныкаться, они тебя, кстати, и сдадут сразу же. А «Перехват»-то, он долго не идёт, в первые сутки если ушёл, потом на третьи повезло, потом на пятые и считай, вырвался. И ты чего натворил-то?

— Тебе не всё равно? — неприязненным тоном спросил его я, надо же, Шерлок Холмс нашёлся.

— Давай пока пять тыщ, — проигнорировали там мой вопрос, — и прилавок подними, я тебя сейчас на нём собирать буду.

Я пожал плечами и поднял полку небольшого прилавка, а потом, не став сомневаться, сунул в татуированную руку ту бумажку, что выдал мне Коннор последней.

— Пока расставляй, — предупредили меня, — паковать потом будешь. И держи для начала пакеты, это мои личные, кстати, в продаже их нет, но без них никуда. Под задницу там сунуть, от дождя закрыться, положить в них чего да зажигалкой запаять — милое дело!

Он и правда мне сунул первым делом непочатый свёрток мусорных пакетов, недешёвых, кстати, больших и плотных, я в такие сменные покрышки упаковывал.

— Много тебе не надо, — и он быстро бросал на прилавок то, чего я просить даже и не думал, упаковку одноразовых бритв, например, пользованное мыло в пользованной же мыльнице, бумажные полотенца, гигиенические салфетки, спрей от комаров, несколько упаковок жевательной резинки, складное зеркальце с расчёской, лейкопластырь, катушку ниток с воткнутой в ней иголкой, причём большей части того, что он выкладывал, в продаже не было, собственным, видимо, делился, — один хрен не выйдет из тебя Робинзона, всё равно придётся от людей и до людей передвигаться. А потому — рожа у тебя должна быть бритой и чистой, пикничковую-то щетину от городской менты на раз отличают. Видно здорово ещё, в одежде ты спал или нет, и самое главное — у костра не сиди перед выходом, тем более что сейчас лето, можно и без огня обойтись, запах костра долго держится и даже в толпе выдаёт. И капли вот возьми глазные, у меня клиенты некоторые просят по утрам, хе-хе, чтобы, значит, шары свои запойные от начальства скрыть, для них и держу, пригодятся.

— Благодарствую, — ошеломлённо сказал я, глядя на всё это, но в ларьке на это лишь насмешливо хмыкнули.

— Детский сад, — выставили передо мной всего лишь три банки тушёнки да пакет сухарей, банку кофе и пачку чая, да несколько больших шоколадок, — ты бы ещё с пакетом из «Пятёрочки», битком набитым, а то и двумя, на рывок собрался. Тебе бы, знаешь, рюкзачок где найти такой, модный, молодёжный, вот хорошо бы было, а всё остальное хрень полная.

— Согласен, — кивнул я, представив, как буду пробираться по лесу с двумя полными пакетами в руках, — да где ж его взять, в ночи-то. А это чего?

— А это, — и рука схватила выставленную передо мной бутылочку грамм на двести, — то самое. Хорский гидролизный завод, выдержан в настоящей пластиковой бочке, без обмана.

— Не, не пью, — отказался я, — на спорте.

— А тебе и не надо, — отреагировали там, — но бери, пригодится, не сомневайся. На царапину плеснуть, руки-ноги растереть, комариные укусы смазать или вот, на этикетке же написано, предназначен для повышения октанового числа, вдруг тебе понадобится где-нибудь срочно октановое число повысить, а тебе и нечем!

— Аргумент, — улыбнувшись, согласился я и, оглядев свой невеликий, но очень полезный скарб, спросил: — сколько с меня?

— Да пятёры твоей хватит, — уверили меня, — за глаза. И давай собирайся резче да рви когти, рация-то слышишь, надрывается? Если сюда кто на машине завернёт, сразу за ларёк сигай, не присматривайся и не надейся на лучшее, нет у тебя его сейчас.

— Хорошо, — согласился я, начиная набивать один мусорный пакет, немного вышло, кстати, если бы был у меня этот самый молодёжный рюкзачок, аккурат бы и поместилось, — сигану без вопросов. И ты, это, вдруг начнёт интересоваться кто…

— Да не бзди, — лениво и с ухмылкой уверили меня из ларька, — спал, скажу, не видел ничего, первый раз, что ли. Не таких видал, паря.

— А вот и, — я уже заканчивал собираться, распределяя кое-что по карманам, — не видал. Так что, говорю тебе, если начнут всерьёз интересоваться, не упирайся. Да, скажи, был тут один, озирался всё, лапши набрал да побежал куда-то. Описать им меня можешь в точности, мне уже это без разницы. Но не упирайся, понял? Иначе плохо тебе может быть.

— По беспределу тебя ищут, что ли? — створка окна наконец отворилась полностью и оттуда показалось пожилое, болезненно худощавое лицо с очень короткой стрижкой и колючими глазами, и осмотрело меня это лицо полностью, да сунуло через окно мне в руки какой-то грязный ворох, — тогда держи ещё вот.

Я двумя пальцами принял эту тряпку, и оказалась это лёгкая куртка, типа «Аляски».

— Ты не гляди, что старая она, — уверил меня продавец, — а что тонкая — так спали мы на ней. Но тебе, наоборот, это даже и лучше. Носков бы тебе ещё, трусов, маек, но это уже сам.

— Благодарю, — и я протянул в окно ещё пять тысяч, — бывай.

— Бывай, — там без звука приняли деньги, чего ж не взять, если сами суют, — рви уже, а я на шконарь залягу, послушаю, чего в округе делается, пока ещё кто-нибудь не припёрся.

Я схватил плотно набитый небольшой пакет и, перекинув его через плечо, не говоря больше ни слова, рванул дальше. Хорошо бы было, конечно, в какой-нибудь торговый центр зайти, аптеку там посетить, но всё же делать это уже было нельзя.

Ритм города изменился, и изменился всерьёз, это была не просто ещё одна сонная летняя ночь, нет, и я ощутил это всем телом. Город встрепенулся, насторожился, он наполнился злым шумом и подозрительностью, не иначе, и вправду какой-нибудь «Перехват» объявили, быстро это они.

Пролетели туда-сюда несколько полицейских машин, они начали рассредоточиваться по районам, начали пробивать пронзительными фарами все тёмные фигуры во дворах и на улицах, все кусты и укромные уголки, и я с азартом почувствовал, что началась охота, и была эта охота именно на меня.

Я раньше никогда не то, что не попадал в такую ситуацию, а даже и не примерял её на себя, но уходить нужно было быстро и тихо, не оставляя следов. Хорошо ещё, что возможности для этого были, много частного сектора по пути да пустырей ещё много, сумею просквозить между микрорайонами, как нож сквозь масло, в этом я не сомневался.

Пусть это было и слишком самонадеянно, но не сомневался, у меня сейчас другие мысли и эмоции были, холодные и расчётливые, не свойственные мне раньше, уверенные такие.

Это собакам, вновь подумал я чужую мысль как свою, азарт нужен и ярость, чтобы по следу идти, а нам нет, нам это вредно. Нам нужно всё видеть и всё слышать, спереди, сзади и по бокам, а другие нас видеть и слышать не должны. Вот и весь секрет.

И потому я вроде бы и медленно, но на самом деле быстро, очень быстро, больше всего избегая света встречных фар, от тени к тени, где в одиночку, а где и пристраиваясь к кому-то, не боясь нырять в непроглядную для других темень кустов и отсиживаясь там иногда, сумел выбраться на берег реки без проблем.

Правда, далековато от моста получилось, но зато и от людей далеко, от любопытных глаз, от стоящих на якоре барж, от излишнего освещения. Планов искать лодку у меня не было с самого начала, украденную лодку будут искать, украсть лодку значило заорать во всё горло, мол, я там, на том берегу, поэтому нужно было рискнуть, нужно было сделать что-то такое, чего от меня никто бы не ожидал, пусть ищут по дорогам, пусть выставляют посты, пусть шерстят машины, но пусть всё это делают там, вдалеке, здесь же нужно было сохранить тишину и спокойствие.

Я почему-то с самого начала знал, что сумею переплыть Амур в темноте, ночью, и не потому, что плаванием занимался, наоборот, ещё вчера я бы отмёл такую мысль со знанием дела как дурную, но сегодня я был уже другой, и был мне этот заплыв по плечу точно.

Берег встретил меня тихим плеском волн, свежей прохладой и комарами, было их тут неожиданно много и потому сразу же пригодился спрей, спасибо ларёчнику.

Не торопясь, нашёл себе плоский камень в кустах и принялся перепаковываться, раздевшись одновременно до трусов, голышом как-то не захотелось, скованно себя чувствуешь голышом, а вот в трусах вроде нормально.

Все мои вещи прекрасно уложились в четыре двойных пакета, из которых я подвыпустил воздух, чтобы на грани плавучести были, чтобы не выделялись они пухлыми чёрными подушками на фоне волн, да и запаял зажигалкой. Потом надрал длинных полосок коры с побегов тальника, делать из них верёвочки я с детства умел, да и примотал своё добро к предусмотрительно прихваченному по пути в частном секторе метровому обломку сухой доски-пятёрки.

Можно уже было отправляться, точнее, нужно было, потому что небо на востоке скоро начнёт светлеть и тогда любопытные глаза могут увидеть дурака, и зверь во мне снисходительно попытался приободрить меня, мол, не бойся, хозяин, я уже это делал и тебе помогу, но мне пришлось осадить его.

— Ты ведь места эти хорошо знаешь? — мыслеобразами да эмоциями общаться, конечно, прикольно, но тут требовались именно слова, я хотел, чтобы не было сейчас даже тени недопонимания между нами, а потому сидел на камне в одних трусах, положив доску с пожитками на колени, да чуть слышно бормотал себе под нос, точно зная, что зверь меня услышит и поймёт.

В ответ на меня полыхнуло не слишком-то сдерживаемой горделивой уверенностью в себе, в ответ мне попытались что-то показать, берег океана показать, что был далеко на востоке, леса Сихотэ-Алиня и болота Приамурья, горы и озёра, сопки и ручьи, все эти бескрайние поля и просторы, по которым пришлось ему много побродить следом за стадами кабанов и оленей.

Дороги я увидел, разные да много, были там лесные, едва заметные звериные тропы и человеческие, дурно пахнущие, опасные и мешающие всем в тайге, всем её жителям, увидел логова и лёжки, увидел людские поселения с обилием таких вкусных и полезных собак, увидел гиблые места и следы пожарищ, увидел кипение жизни и её сон, много чего я увидел, хоть и не просил.

— Тогда ты сейчас, — я говорил медленно, тщательно проверяя, чтобы каждое моё слово было правильно понято, — тихо, не привлекая внимания, от огонька к огоньку, от свечки к костерку, от спички к искорке, идёшь на юг. Ты знаешь, что такое юг?

В ответ меня окатили волной недоумения и волнения, непонимания волной, мол, как же так, зачем, ведь нам хорошо вдвоём, вдвоём мы со всем справимся, кто нас на том берегу, в болотах, найдёт, там же нет прохода человеку, а мы там везде пройдём и найдём себе пропитание, мы там не пропадём, зачем ему одному идти на юг? И да, он прекрасно знает, что это такое, и даже получше меня.

— Когда выйдешь за город и за посёлки, — втолковывал я ему дальше, терпеливо и спокойно, — то побежишь вдоль владивостокской трассы, то есть вдоль самой большой дороги, не приближаясь к ней и не давая себя заметить. Идти так будешь день и ночь, но хорошо идти, во все свои новые силы. Потом повернёшь на восток и через самые безлюдные места пойдёшь к океану. Там найдёшь на берегу человеческое поселение, в которое не идут никакие дороги извне, это важно, и дашь себя заметить, понял? Причём заметить так, как тебя сегодня все заметили, на крыше дома и перед большим пожаром, только найди что-нибудь такое, чтобы вреда от тебя большого не было, это тоже важно, очень важно, не вздумай кого-нибудь сжечь или горе принести, ответишь за это передо мной не в шутку.

Зверю неожиданно понравилось это задание, он уже больше не протестовал против разделения, он даже одобрил этот хитрый охотничий трюк.

— И собак не жри, — не забыл я его огорчить, — незачем оно тебе теперь. Найди заброшенный дом, в котором жизнью уже несколько лет не пахнет, да и порезвись в нём, дотла можешь, но быстро всё делай, чтобы заснять тебя не успели, это когда вот так делают, — и я поднёс руку к лицу с как будто зажатым в нём телефоном, — два-три удара сердца покрасовался и хватит. Ещё можешь напугать кого-нибудь отдельно, только компанию, не одиночек, да несколько раз, для гарантии, но тоже быстро, понял меня? И местных жителей выбирай, с кем родство чуешь, они в тебя сильнее и правильнее поверят, а приезжих не надо, мало ли, на какого идиота нарвёшься.

Зверь уже предвкушал долгую дорогу, он уже что-то там себе прикидывал, где можно пройти и куда побежать, но он всё понял, и я стал накидывать ему ценные указания дальше:

— Потом, когда будешь уверен, что всё сделал правильно, тайно побежишь на запад, — тут зверь опять стал слушать внимательно, — далеко побежишь, на другой берег большой реки, туда, где живут другие люди.

Я не удивился, когда он понял, что я имел в виду китайцев, был он уже там пару раз, таскал сладких и жирных поросят у местных крестьян, но уж очень многолюдно там, не понравилось ему, не охота, а сплошное расстройство.

— Забежишь на их земли и по ним пойдёшь на север, сюда, ко мне, — выдал я последние детали своего плана, — но тихо, никому не показываясь, от огонька к огоньку. Если заметят — значит, бегал ты зря и привёл опасность ко мне, а это плохо, это хуже всего. Потом переплывёшь реку и найдёшь меня где-то там, — и я протянул руку на тот берег, — ты ведь сможешь меня почувствовать и сделать это?

Зверь довольно фыркнул в усы, размялся и одним мощным прыжком оказался рядом со мной, и я ещё один раз уважительно удивился, какой же он, сволочь, здоровый.

Его шкура мерцала в ночи слабым пламенем, и было это мерцание едва заметным, голубым и оранжевым, в такт полоскам на шкуре, и было оно похоже на мягкий болотный огонёк среди дня, или на полыхание спирта под ярким солнцем, когда вроде есть марево, есть жар, а самого пламени не видно, и понял я, что в маскировке и умении прятаться этот зверь понимает больше моего, и от сердца у меня отлегло.

— Тогда вперёд, — приказал я ему, — и быстро. Не отвлекайся и не задерживайся нигде — ты мне нужен здесь. Очень нужен, понял?

Зверь поднялся во весь свой немалый рост, от земли и до холки в нём было больше метра точно, весь вопрос в том, насколько именно больше и, нюхнув меня на прощанье, едва заметным холодным огоньком рванул вверх по склону крутого утёса, без лишних прощаний.

И я тоже не стал смотреть ему вслед, а, поднявшись на ноги и держа на уровне груди доску с пожитками, пошёл в сторону реки, время уже начинало откровенно поджимать, заставляло поторапливаться, благо идти было недалеко, несколько шагов всего, вот склон крутого, поросшего лесом утёса, вот узкая полоска пляжа, а вот и холодная лента тёмной воды.

Сейчас я ощущал Амур не как обычную реку, пусть и большую, сейчас передо мной лежало огромное, неторопливое тело вечно живого существа, и я тут же невольно вспомнил все рассказы на эту тему.

И что духа этой реки местные зовут ПодЯ, вот так, с упором на последнюю букву, и что одновременно с этим он был странным образом ещё и духом огня, и домашнего очага вдобавок, но это не точно. Хотя, Амур для местных и был домом, был всем их миром, так что почему бы и нет. Его задабривали, его кормили, с ним делились, ему даже наливали, но немного, много было нельзя — пьяным станет, зло шутить начнёт.

А вот китайцы называли Амур рекой чёрного дракона и верили, что в его водах этот самый дракон и живёт. А до него там жил белый, и он был злой, но потом откуда-то и зачем-то пришёл добрый и его победил.

Чёрт его знает, я всегда относился к этому просто как к россказням, но вот сегодня я ощутил, что все эти сказки были не так уж и неправы.

Как там в точности обстояло дело, сказать я не мог, было это слишком велико и необъятно для меня, потом попытаюсь узнать, а потому счёл за лучшее очень вежливо и очень уважительно поклониться реке, так что я натурально поклонился Амуру и тихим шёпотом попросил пропустить меня на ту сторону.

Сначала не было ничего, только холод воды и плеск волн, но потом, на грани восприятия, я почувствовал едва заметное, далёкое добродушное безразличие, как будто кто-то рукой на меня махнул или даже отмахнулся, мол, давай, если хочешь, то плыви, но впредь надейся только на себя и не отвлекай меня по пустякам больше.

И я успокоился после этого всерьёз, ведь я точно могу, и медленно, привыкая к холоду, вошёл в реку, а потом, постояв несколько секунд в воде по грудь, оттолкнулся и поплыл, поплыл сильно и размеренно.

Я держал руками перед собой доску с вещами и толкал себя вперёд только силой ног, не борясь с течением и стараясь не наглотаться воды. Ведь Чёрный Дракон, или Хэйлунцзян на их языке, или Хэйхэ, или Кара-дамур, или Кара-мурэн, у этой реки вообще было множество названий, это очень красиво и авторитетно, конечно, но ведь там, выше по течению на чужом берегу, сидят миллионов сто-двести потомков создателей этой легенды, и все эти миллионы дружно гадят своему Чёрному Дракону на голову, без зазрения совести гадят, а ведь ещё и наши от них не отстают, добавляют по мере сил, так вот, забывать об этом тоже не следовало.

Но я выкинул эти мысли из головы, ни к чему они мне сейчас, и спокойно плыл в темноте в чёрных водах, ориентируясь на огни моста слева и на те звёзды, что я выбрал себе путеводными перед заходом в реку.

И мне повезло, никто не светил в мою сторону прожектором, не было ни плывущих в ночи кораблей на моём пути, ни барж на якоре, ни костров любителей отдыхать на природе, ничего не было, ни сзади, ни спереди, только я, река и комары, что радостно встретили меня уже ближе к другому берегу.