Знак Огня

Глава 16

Утро выдалось добрым, я проснулся в хорошем настроении и даже улыбнулся тому, что матрас снова сдулся наполовину и моя задница снова лежала на жёстком полу, а ноги и голова торчали выше.

Как победить этот матрас, я не знал, вчера ведь полчаса перед сном выискивал, откуда фонит, чтобы приплавить пробоину, но ничего не нашёл. Скорее всего, подсунули Санычу где-то жуткий неликвид, пропускающий воздух немного, но по всем швам, а он и взял.

Зато солнце светило прямо на меня, жарило просто, через окно-то, и было его тепло до того родным, что мыслям чёрным и унынию места не нашлось, было только удовольствие и жажда действий.

Было уже часов девять, поздновато для подъёма в деревне, и я решительно переполз по сдувшемуся ложу на твёрдый пол, постановив себе сегодня обязательно купить новый, вместе с прочей оргтехникой.

Пусть Тимофеич не сильно верит в прогресс, но я всё же надеялся с его помощью выцепить хоть что-то из книг Никанора. Буду сканить листы по отдельности, буду разбирать сам, буду посылать специалистам, поброжу по форумам, нахватаюсь вершков, глядишь — и получится что-нибудь. А ещё распечатаю и повешу над рабочим местом то самое фото Кнорозова, с кошкой в руках, для вдохновения, у него-то потруднее задача была, и справился же!

— Доброе утро! — поприветствовал меня вкатившийся в комнату Федька, — как спалось? А у нас всё хорошо и тихо! Дом сохнет, радуется! И в посёлке всё хорошо тож!

— Доброе, — ответил я, надевая штаны, — и это, Федь, я тебе всегда рад, но не врывайся ты так, ради бога, одеться хоть дай! Я, может, это — стесняюсь!

— Ой, — и смущённый домовой юркнул обратно в коридор, и затаился там, переводя дыхание и прислушиваясь.

— Как там Никанор? — спросил я, ну не было у меня пока понимания, что с ним делать. Снять печать и выгнать — сопьётся же окончательно, морда, придётся пока просто терпеть, видимо.

— Сохнет! — обрадованно отозвался Федька, — и свежим ветерком продувается! Уже даже и не пахнет почти! Пусть пока там повисит, а потом, ежели не покорится, то в подвал его отнесём, в этой же авоське, пусть в ней и сидит, верблюд несчастный! Вот как похолодает, так и отнесём!

— Как скажешь, — пожал плечами я и вышел из комнаты, — ладно, сейчас умываться, потом завтрак, потом всё остальное, а ближе к обеду в соседнее село пойду, на рынок, к этим, как их там Тимофеич назвал, к циганям, вот! По магазинам прошвырнусь, на людей посмотрю, а потом будем ладить мы с тобой, Федя, антенну для модема!

— Будем! — снова обрадовался Федька, — а что это такое?

— Увидишь, — я нагнулся, взлохматил ему шёрстку на голове и вышел во двор, умываться. На улице всё оказалось ещё лучше, там был прохладный свежий воздух и тепло солнца, там чирикали какие-то птички, шарились по кустам вдалеке бурундуки и белки, идиллия просто.

Я основательно умылся до пояса в уличном умывальнике, не став подогревать воду, и вытерся докрасна, но тут мимо моего дома просеменила Зоя Фёдоровна, и была она чем-то очень встревожена до такой степени, что даже не посмотрела в мою сторону.

Я лишь пожал плечами, потому что шла она сверху, от той самой вчерашней Ольги, интересно, что там у них опять стряслось, но окликать не стал — хотела бы, сама бы остановилась и сказала.

На завтрак я решил не заморачиваться с готовкой, ведь как раз именно для такого случая и придумали умные люди лапшу быстрого приготовления, я и сам поел с удовольствием, и Федьку угостил, очень ему интересно было к новым вкусами приобщиться.

А вот чай пить мы с ним вышли во двор, в беседку, зря, что ли, в частном доме живём, и вот только мы уселись, только разложили печенье с конфетами, как внизу, на дороге, показалась целая процессия, и была в той процессии Дарья Никитишна, с боков её поддерживали Зоя Фёдоровна с Алёной, а за ними ещё кто-то шёл, но всего пара человек, не больше, мне из-за забора было не видно.

Убегать было поздно, да и незачем, Федька спрятался, а я остался сидеть и начал ускоренно пить чай, чувствуя, что узнаю я сейчас последние известия и встанет мне от них недопитое колом в горле.

— Да-а-анечка! — так оно и случилось, Зоя Фёдоровна наконец увидела меня и обрадовалась так, как радуются неожиданному помощнику, который, правда, о своей роли ещё не подозревает, — здравствуй! Как же хорошо, что ты здесь!

Видя, что я не очень-то и спешу их встречать, и встаю медленно, и иду неуверенно, в глубине души надеясь, что они вот так все вместе и пройдут дальше мимо, Алёна отпустила свою бабушку и, подойдя к моей калитке, энергично в неё постучалась.

— Что опять? — поприветствовал я её, открыв дверь. Но так, правда, поприветствовал, чтобы слышно было только ей.

— Не что опять! — вспыхнула она, — а выйди на дорогу, ко всем, и послушай, что скажут! И не думай отсидеться, понял?

— Да понял, — вздохнул я и вышел, куда было сказано, — здравствуйте! Что-то случилось?

— Ой, случилось, Данечка! — снова нараспев затянула Зоя Фёдоровна, — ой, случилось!

Она говорила, а я видел, что эти бабки, а здесь все, кроме Алёны, были в возрасте, и в самом деле встревожены, и что готовы они шуметь и кричать, и распирает их от негодования просто, но что делать, не знают, и надеются они на кого-то втайне, а тут я удачно попался.

— Ольге же утром ранним сообщение пришло! — Зоя Фёдоровна была у них, видимо, негласным лидером, ну или просто громче всех умела разговаривать, — что, мол, налог вам начислен! На продажу квартиры! Пятьсот тысяч почти!

— Ну, да, — согласился я, вспомнив всё, что я знал о квартирах этой самой Собакиной, — владение меньше трёх лет — держи налог.

— Вот видишь! — обрадовалась Зоя Фёдоровна моим познаниям, — ты разбираешься, Даня! А она же думала, что уплочено же всё! Ей так риэлторша сказала! И побежала Ольга на конечную остановку, звонить-узнавать, там же связь есть! А я слышу — бежит кто-то мимо и воет в голос просто, и выскочила, и поймала её! И пошли на конечную, а там Алёна! И все вместе стали мы звонить, по громкой связи-то! А там, Данечка, что там было-то, там ведь такое было!

— Успокойтесь, пожалуйста, — попросил я её, потому что Зоя Фёдоровна распалилась и разволновалась до того, что начала хвататься за левую руку, — валерьянка или валидол есть у кого?

Валидол нашёлся, но с таблеткой под языком не смогла Зоя Фёдоровна нормально разговаривать, и я перевёл взгляд на Алёну:

— Давай ты, а? Что там дальше было?

— Ужас там был, Даня, — вздохнула Алёна, — я-то думала, поговорим, узнаем, может, ошибка, может, ещё что, а там… Там над нами издеваться начали, Даня, с ленцой такой, с оттяжечкой, там, такое ощущение, всеми криками нашими наслаждались. Там Ольгу, Даня, прямо-таки в гроб загоняли, вот что там было. Там риэлторша эта уже не скрывала ничего и не стеснялась, не врала и не выкручивалась, она нас словами избивала, она же перегавкала нас троих просто влёгкую!

— По делу давай, — попросил я её, морщась, потому что бабки опять начали волноваться, — что конкретно случилось?

— По делу, — кивнула Алёна, — по делу вот что: налог платить придётся, это раз. Денег Ольга с продажи квартиры почти и не увидела, это два. Мол, за долги, за прошлые налоги, за дом этот, за ремонт его, за переезд — вот и нету ничего, и не даст риэлторша Ольге больше ни копеечки!

— Плохо, — от души посочувствовал я, — но тут и правда ничего уже не поделаешь, Алёна. Платить точно придётся, налоги — дело такое. Разве что в суд подавать, о признании сделки недействительной, но тут я вам не помощник. И не потому, что не знаю, а не хочу просто. В именно эти дела вы меня не впутывайте.

— И Ольга не хочет! — обрадовала меня Алёна, — те-то люди, говорит, не виноваты! Дети у них! А хочет она тут остаться, и чтобы не трогали её больше! Нравится ей тут!

— Ну, препятствий не вижу, — пожал плечами я, — трудно ей, правда, придётся, с половиной-то пенсии, но в деревнях бабули и на меньшее живут.

— Живут! — влезла Зоя Фёдоровна, — тяжело, но справляются как-то! И Ольга бы справилась! Но плохо то, Данечка, что ткнули мы палкой прямо в осиное гнездо этим звонком! А когда я про суд ляпнула, то взбеленилась риэлторша эта, и как оттаскала нас всех, и приехать пригрозила сегодня, и разобраться с нами по-свойски! И что если Ольга хоть дёрнется, то выкинет она её из этого дома в другой, на дальних линиях, знаю я его, он ведь развалился уже почти, сгнил и разрушился, и жить в нём нельзя, тем более что зима впереди, Даня!

— Понятно, — мне и в самом деле всё стало ясно, — ну, это сильно вряд ли, если с документами всё в порядке. От меня-то что требуется?

— Говорю же, приедет она сегодня! — напомнила мне Зоя Фёдоровна, — а нельзя её с Ольгой наедине оставлять! Не дай бог, ещё что-то сотворит плохое! Присутствовать кто-то должен, говорить с риэлторшей этой, документы смотреть! Я-то могу, но у меня сердце больное, и так рука левая с утра самого отнялась уже почти! Помоги, Даня, ну, не Алёне же одной с ней в битву вступать! Перекричала же нас риэлторша эта, там такая стерлядь, ты себе даже не представляешь! Побудь с нами сегодня, документы посмотри, разберись, ты же мужик, ты можешь! Не дай в обиду-то, Данечка!

— Хорошо, — кивнул я, стараясь сильно не морщиться, — а когда приедет-то?

— Сегодня! — обрадовались все, конечно, ещё бы им не радоваться, — сегодня точно, а когда именно — не сказала!

— Ну, вы тогда идите к Ольге, — начал соображать я, — мне там пока делать нечего. А вы успокойте её, чаю попейте, что ли. А как приедет, то и я подойду, не пропущу, не переживайте.

— Даня, — умоляюще посмотрела на меня Алёна, — а вдруг пропустишь? Вдруг там быстро всё будет? Ну пойдём, ну пожалуйста, посидишь там в тенёчке, мы тебя и обедом накормим, и тихо себя вести будем, ну пойдём, ну что ты!

— А если вечером приедет? — спросил я, не поддаваясь на провокации, — что мне тогда, весь день там сидеть и вас слушать?

— Даня, — Алёна чуть не плакала, — ну пожалуйста! Мне ведь не справиться с ними со всеми!

— Вот что! — и я решительно огляделся, — я сейчас ворота открою настежь и камней на дорогу накидаю, чтобы даже танк не проехал. И во дворе весь день ковыряться буду, так что не пропущу, не бойся, ну что ты, как маленькая!

— Тогда кидай сейчас, — сдалась Алёна, — чтобы я видела! И ворота открывай тоже! Но если пропустишь, то я не знаю, в общем, можешь тогда к нам больше не подходить!

— Договорились, — по обочинам и в самом деле валялось много больших кусков чёрного сланца, остались после отсыпки, и я за несколько минут соорудил небольшую баррикаду, — довольна?

— Ворота открой, — потребовала Алёна, — не закрывай больше, и во дворе будь, как обещал!

— Хорошо, — я прошёл в калитку, и открыл створки ворот настежь, нет у меня собаки и не будет, могу себе позволить. — Так пойдёт?

— Да, — и они все вместе перелезли через навал из камней и пошли дальше, много спокойнее уже разговаривая, а я остался.

И хорошо, что не пошёл, потому что, как только они туда подошли, то шум там начался и вой, Ольга завывала же в голос, и успокаивали они её, и сами ревели, дурдом, в общем.

А риэлторша эта не спешила, да и вообще вероятность того, что она приедет, как мне казалось, была не слишком большой, ну чего ей здесь делать? Криками этими наслаждаться, что ли? Так что я спокойно, плюнув на свои утренние желания, ковырялся во дворе, наводя порядок, а Федька вместе с домом этому радовались, ну, хоть кому-то хорошо было.

Я и пообедать успел, и чаю несколько раз в беседке выпил, и успокоился, тем более что сами они не вытерпели долгого ожидания, сначала Дарью Никитишну домой провели, потом незнакомые мне бабульки туда же отправились, и Зоя Фёдоровна несколько раз туда-сюда сходила, оставаясь дома с каждой своей ходкой всё дольше и дольше, в общем, когда начало смеркаться и перед завалом из камней неожиданно остановился белый «Лексус», то я даже немного опешил.

— Эй, хозяева! — крикнул чей-то женский голос в открытое окно машины, звонкий и наглый был голос, нетерпимый такой, уверенный и злобный, но я, насторожившись до предела, не ответил, и тогда внедорожник решительно заехал ко мне во двор, поперёк всех дорожек и клумб, прямо к дому самому, и остановился там, испортив мне всю мою дневную работу.

Дверь машины открылась, и на брусчатку перед домом вышла молодая женщина, не заметив меня, я ведь сидел в беседке, не дыша.

— Эй! — уперев руки в перчатках в бока, она, уверенно расставив ноги и задрав голову вверх, принялась звать хозяина, — ты где, сволочь⁈

А я, не отзываясь, потихоньку выходил из беседки и смотрел на неё во все глаза, ведь странная она была, очень странная. Ладно одежда, стильная и дорогая, но ведь и шляпка с вуалью на ней были, и перчатки по такой жаре, а ещё фонило от неё чем-то таким, очень опасным и знакомым, чем-то, чего я боялся и от чего убегал.

А она почуяла меня, и дёрнулась её голова в резком повороте, и застыла она в какой-то внезапной, жуткой и звериной радости, а потом развернулась ко мне всем телом, и я похолодел.

— Не может быть! — издевательски чётко проговорила она, откидывая вуаль шляпки вверх. — Искала медь, а нашла золото! Даниил, ты ли это? Алина-то все глазоньки свои проплакала, за что же ты так со своей законной женой, Даниил? Мы ведь тебя, скот, по всему Приморью ищем, а ты вот где спрятался, под носом почти!

Я не отвечал, я лишь смотрел на то, что было спрятано под вуалью, красивая ведь когда-то была женщина, очень красивая, если бы не ожоги незаживающие в половину лица, если бы не ненависть лютая в глазах. И руки, ведь сняла она перчатки свои и бросила их на брусчатку, руки её тоже были в ожогах, и подняла она их перед собой, чтобы я смог получше рассмотреть все эти трещины в коросте, всю эту сукровицу и потёки крови.

— Видишь? — почти ласково спросила она, но в глазах её плясали ненависть с безумием, это был взгляд наркомана во время ломки, упоролась, наверное, чтобы боли не чуять, — твоя работа, Даниил! И вот сейчас ты мне за всё ответишь, мразь!

Женщина начала медленно приближаться ко мне, а я с тоской подумал, что вот, наверное, всё и кончилось, не успев начаться. Мне бы в дом её заманить, там бы мы сгорели вместе с гарантией, а так, во дворе, я смогу уйти, но уйду один.

— Что молчишь? — она не спешила, она наслаждалась, — или ты думаешь, что я тебя сейчас возьму за ручку, посажу в машину, отвезу в город, и всё пойдёт по-старому? Нет, мразь, ты сейчас моя и только моя добыча, понял? У нас с тобой ночь впереди, Даня, вся ночь, и будет она только нашей! А утром ты у меня сам, понимаешь, сам, ну или то, что от тебя останется, повесится на своих же собственных кишках, верь мне, Даня! И не будешь ты помнить имени своего, ничего от тебя не останется, выпью я всю жизнь и всю силу твою, через боль выпью и через муки!

Я судорожно сглотнул, в ушах застучали молоточки, нужно было что-то делать, и я выхватил из кармана нож, да располосовал себе левую руку от локтя и до кисти, чтобы кровь хлынула, чтобы хоть так, чтобы хоть что-то, и она рассмеялась.

— И это всё? — издевательски спросила она, — всё, что ты можешь? Столько силы — и только это? Бычок-дурачок!

Не знаю, что она хотела этим сказать, ведь не для неё я сейчас своей кровью обмазался, а для себя, для себя я это приготовил, и нужно уже было, наверное, начинать, нельзя тянуть было, хоть и жаль очень оставлять всё тут, дом этот, Алёну, Федьку с Тимофеичем, тигру огненную, что бегал сейчас где-то там, вдалеке, жизнь свою оставлять, старую и новую, и я поднял голову вверх, чтобы не видеть её рожу мерзкую, всю в пузырях и коросте, не это я хотел видеть в последний момент, а хотел я посмотреть на уходящее солнце и на закатное небо, красное и тёмно-синее, хотел вдохнуть последний раз чистого воздуха, но и тут не получилось.

Женщина что-то сделала руками, и прошептала что-то этому вслед по-змеиному, и захлопнулись ворота, и темно стало, и мир как будто разделился на тот, что есть здесь, во дворе, и на весь остальной, и не было ни тому, ни этому до другого никакого дела.

Всё, что было за забором, теперь жило своей жизнью, не обращая больше на меня внимания, забыв обо мне накрепко, и весь мой мир резко сузился до размеров этого двора, где были только я и смерть моя.

Женщина подошла ещё ближе, она не торопилась, она наслаждалась, она забыла сейчас про всё, даже про собственную боль, и донёсся до меня запах гниющей плоти, и понял я, что всё, пора, тянуть дальше нельзя.

Но я не хотел уходить просто так, я хотел ударить во всю силу, выложить себя всего без остатка, пусть всё тут сгорит вместе со мной и домом вместе, Федьку только жалко, чёрт, как же плохо, и я начал было, но тут же понял, что не получается, что мешает что-то, что остановились мысли мои, и что весь я утонул в чужих, безумных глазах, не стоило мне в них смотреть, потому что сейчас не осталось для меня ничего другого.

И я проваливался туда, в эту бездну безумия, и не было мне спасения, потому что не осталось для меня ничего в этом мире, кроме этих глаз, но тут отпустили они меня почему-то, отвлеклись в гневе и ярости, и я очухался, и увидел, что это Никанор вылетел из-за угла дома серой молнией, и вцепился женщине в волосы, и укусил её несколько раз прямо в лицо, в эти глаза, в щёки, губы и в нос, да быстро, да несколько раз, а когда подняла она свои руки, чтобы сбросить его, то скусил он ей ещё и все пальцы.

— Гаси ведьму! — проревел он с такой яростью, отплёвываясь, что я немедленно очнулся, — жги гадину! Всё, нету половины колдовства, нету! Дай огня, Данила!

И я дал, я подскочил к ней и ударил огненными когтями наотмашь, по груди, справа налево, во всю силу, но изогнулась она назад мгновенно так, как люди не гнутся, выскользнув из-под удара, и бросилась бежать от меня сначала за машину, потом за дом, потом через деревья и кусты к дальней стене забора.

— Гони её, гони! — подстегнул меня крик злобный крик Никанора, — не дай уйти! А меня хватай и сажай на плечи! Ну же, бегом!

Я на бегу, с низкого старта, подхватил дядьку и бросил его себе на загривок, и рванул вслед за ведьмой в жутком азарте, ведь надо было догнать её и убить, нельзя её отпускать, как нельзя отпускать ядовитую змею или паука в собственном доме, тут или я, или она.

— Быстрее! — бесновался у меня на плечах Никанор, — быстрее! Не дай уйти! Гони её, лахудру, в лес гони, на болота, к реке прямо!

И я наддал, и почти догнал её у забора, и перепрыгнул через прутья ограды вслед за ней, а потом, на пустырях, на пустых участках, взял правее, отсекая её от посёлка, и погнал её в лес, как требовал Никанор.

Ведьма вырвалась сначала вперёд, отчаяние придало ей сил, да и тело её изменилось, низким оно стало и сгорбленным, вытянулись руки и скрючились ноги, узловатым всё стало каким-то, тёмным и старым, но сил у неё ощутимо прибавилось.

— Не отпускай! — командовал Никанор, вцепившись мне в волосы, — но пока не приближайся! И гони её, гони! А в лесу из виду не теряй, не теряй ни за что, заморочит, обманет и выскользнет! Давай, Данила!

И я давал, я гнал ведьму в десяти-пятнадцати шагах от себя, не давая ей оторваться, и вот мы уже пронеслись по редкому лесу куда-то на запад километр примерно, а я только вошёл во вкус и даже сумел успокоить дыхание, и даже сумел войти в какой-то незнакомый мне ранее охотничий транс, но всё же удивился, когда услышал от сопящего Никанора неожиданное и сварливое:

— Ты книги мои читал ли?

На это я лишь помотал головой отрицательно, чтобы дыхание не сбивать, но дядька не унимался:

— А почему?

— Непонятно! — выдохнул я в несколько приёмов, — же! Как… курица… лапой!

— Ну и дурак! — обиделся Никанор, — всё там понятно! Но только чего же ты бежишь за нею, коли ничего не умеешь?

— Когтями! — снова на выдохах отозвался я, — когтями… порву! А ты… поможешь!

— Помогу, — согласился Никанор, ёрзая на мне от азарта, — но убить её должен ты сам! Я тебя научу сейчас, это просто, слушай!