Знак Огня

Глава 8

Я не сразу добрался до полноценного берега, сначала мне потребовалось пересечь протоки и островки, по болоту пролезть, по кочкам, извозиться в илистой грязи, так что пришлось телепаться почти до самого посёлка и уже там искать небольшое озерцо с чистой водой, чтобы привести себя в порядок, чтобы заявиться к людям в цивильном виде, вроде вот только-только с автобуса вышел.

Но справился с этим я на удивление быстро, с удовольствием умылся и почистился, привёл в порядок рубашку, брюки и ботинки, даже из мусорного пакета сделал какое-то подобие сумки, обрезал и ручки проделал, чтобы не бросалось в глаза, и вот теперь сидел на бревне в кустах, у конечной остановки дачного автобуса, отринув нетерпение с беспокойством, у меня теперь это хорошо получалось, да ждал первого утреннего рейса.

И комары меня не одолевали, не по вкусу пришлась им моя кровь, раньше надо было дать им себя попробовать, и спрей бы не пригодился, так что ждал я в комфорте, и утренняя свежесть не доставляла мне неудобств, научился я с ней бороться, и было это легко, я просто как будто на ходу вспоминал давно забытые умения.

Можно было, конечно, отправиться к дому Саныча сразу и напрямки, но мне захотелось пройтись по посёлку в компании дачников, чтобы осмотреться по сторонам не торопясь, чтобы послушать разговоры, чтобы понять, кто здесь живёт. И ещё, я ведь раньше никогда ни от кого всерьёз не таился, потому просто не знал, каким же именно образом следует играть в шпионские игры.

Вообще вся жизнь этих полудач-полупосёлка концентрировалась здесь, на конечной остановке. Тут была большая площадь, отсыпанная для всеобщего удовольствия мелкими чистыми гранитными камушками, а не грязным гравием, были лавочки для ожидающих в тени разлапистых деревьев, были три магазинчика, не слишком отличающихся от ларьков, и были торговые ряды.

Сначала-то, когда их установили, обрадованные дачники думали, что это они будут продавать здесь свои дары огородов заезжим людям, и даже отдельные скандальные бабки схватились было тут не на шутку в битве за торговые места, но не прокатило. Ездили сюда, конечно, отдельные товарищи, чтобы по дешёвке затариться овощами в сезон, но редко и мало, далеко же от основной трассы, и не было смысла тут сидеть в ожидании покупателей.

Вместо этого здесь самим дачникам начали продавать всякую хозяйственную мелочь, семена там, удобрения, мелкий инструмент, спирали от комаров, перчатки и много чего ещё.

И даже сейчас, рано утром, в почти семь, начало восьмого, тут уже тёрся народ. Кто-то ждал автобус, чтобы уехать в город со своими битком набитыми корзинами, кто-то кого-то встречал, а ещё несколько похмельных тел изнывало в ожидании у магазинчика, ну где же эта продавщица, мать её за ногу, когда она так нужна, ну нельзя же быть настолько неклиентоориентированной, ну надо же понимать свою социальную ответственность!

Я невольно поулыбался в ответ на эти горячие речи, но тут все резко оживились и загомонили, потому что сначала раздался гул большого двигателя и завывание уставшей трансмиссии, а потом из-за поворота показался старый здоровенный автобус, и был он набит битком.

И сидели в том автобусе всё сплошь пенсионеры, да и то в основном бабки без дедов, потому что если у какой бабки и сохранился дед, то она уже, как королева, в автомобиле передвигалась, пусть обычно стареньком, но всегда бодром и, самое главное, вместительном.

Я не торопясь встал, пусть автобус подъедет, пусть остановится, пусть все глаза смотрят только на него, и вышел на площадь только тогда, когда она вся заполнилась шумом и гамом.

Желающие уехать начали штурмовать свободные места, мешая друг другу своими корзинами, площадь заполнилась людьми, и я решил пересечь это небольшое человеческое море, потому что кое-кто уже направился бодрым шагом по дороге вперёд, к родным грядкам, кое-кто остановился поболтать, в общем, было самое время.

И ведь прошёл я по краешку, но всё равно, пришлось уворачиваться от каких-то грабель и корзин, всегда меня бесило это в бабках, и вот одна, громогласная такая, увлечённо пояснявшая что-то другой, оступившись, толкнула своей необъятной кормой соседку, та следующую, и вот её, эту следующую, мне и пришлось ловить, потому что она, взмахнув руками, собралась падать.

— Ой, Никитишна! — спохватилась та, громогласная, — ты как, не расшиблась?

— Нет, — прокряхтела Никитишна, крепко уцепившись за мою руку и не собираясь отпускать, — поймал меня кто-то, спасибо ему.

— Так! — быстро сориентировалась громогласная, — очень хорошо! Вы, молодой человек, бабушку доведёте, раз поймали? Вам куда самому надо-то?

— На восемнадцатую линию, — ответил я, пожав плечами, втайне довольный, что внедрение началось, и началось очень успешно, — и доведу, конечно. Мне не трудно. Только скажите, куда именно.

— На пятнадцатую! — радостно ответила Никитишна и я, посмотрев в её лицо с нацепленными на нос большими чёрными очками, понял, что она если и не слепа как крот, то рядом с этим. Но само лицо хорошее было, доброе и улыбчивое, интеллигентное даже, с таким отчётливо видимым на нём выражением стеснения, что мне немедленно захотелось ей помочь.

— А как же вы без палочки-то? — спросил её я, увлекая за собой и прихватывая в свободную правую руку её корзину, мой-то пакет на левой висел, вместе с самой Никитишной, — да в столь дальний путь?

— Так ведь вижу я! — обрадовала меня она, — немного, с растопыренную пятерню на вытянутой руке, но вижу! И встречать меня правнучка должна была, но проспала, наверное, распустёха.

— А что же вы себе зрение-то не почините? — удивился я, — ведь делают сейчас, в микрохирургии делают.

— Ой, милый, — всплеснула свободной рукой она, — так ведь мне восемьдесят пять лет уже, это раз! И работала я там, в микрохирургии этой, сама работала, вот сколько она там стоит, столько и работала, это два. Пойми, так я хоть что-то вижу, а ведь могу и ничего.

— А-а, — уважительно отозвался я, — понятно. Меня Даниил зовут, кстати.

Собственным именем называться было опасно, наверное, но придумывать себе другое было бы глупо, ведь знали меня здесь все эти соседи немногочисленные в лицо, на это и был расчёт.

— А меня Дарья Никитишна! — заулыбалась бабушка, — и извини меня, Даниил, что вцепилась в тебя, что тащиться тебе со мной придётся в даль такую, что неудобство тебе одно со мною…

— Стоп-стоп-стоп! — решительно прервал я её, — во-первых, нам всё равно по пути, а во-вторых, никаких неудобств нет, не придумывайте.

— Спасибо, — поблагодарила меня она и замолчала, изредка поглядывая на меня в неловких попытках рассмотреть.

— А вы знаете что, Дарья Никитишна? — предложил я ей спустя минутку тишины, — вы, может, расскажете чего, про дачи эти расскажете? Я тут человек новый, мне интересно. Дорога долгая, а так покороче будет.

— Ну, если интересно, — оживилась она, — то слушай!

И я узнал, что дачи эти хорошие и большие, и что микроклимат тут, разве что подтапливает иногда. И есть одна главная дорога, по которой мы идём, и от неё двадцать пять линий нарезано, в сторону от реки, но по-человечески, как в настоящем посёлке, только на первых трёх-пяти линиях живут, а вот чем дальше, тем хуже и реже, за двадцатой линией даже и света нет, но оно там никому и не надо.

И связи с интернетом здесь нет тоже, точнее есть, но одно деление, и то за ним надо на крышу лезть, а года её уже не те, чтобы по крышам лазить. И что свет здесь отключают часто, как дождь или гроза, так и отключают, но вода есть, с девяти до пяти подают, только из Амура она напрямую, пить не рекомендуется, а вот грядки поливать можно. Не сразу, конечно, надо ей отстояться дать, профильтровать даже, обеззаразить, и тогда можно. А для питья колодец не подойдёт тоже, уж очень грязны поверхностные воды, скважину бить нужно, у них вот есть, на сто двадцать метров скважина.

И магазины тут есть, хорошие, недорогие, на площади у конечной они стоят, далековато, правда, ну да что делать. Тем более что все овощи с картошкой у них свои, и закрутки она делает, и соленья, и варенья, и погреб у них есть, большой да сухой, где всё это помещается в целости и сохранности, так что немного им в этих магазинах-то и надо. Керосину, правда, теперь днём с огнём не найти, а ей нужно, для лампы керосиновой нужно, потому что свечи — это плохо, дорого и опасно, но ведь закрыли, говорят, последнюю керосиновую колонку в городе, и как теперь быть?

И что тихо тут у них, тихо и спокойно, хотя недавно полиция приезжала, на седьмую линию приезжала, арестовывала кого-то, устроили там притон, и ладно бы тихо сидели, так ведь музыка на все дачи у них была, крики и драки, к местным цеплялись, Александру вот с пятой линии нахамили и побить грозились, машину ему ещё поцарапал кто-то, а он ведь в Чечне воевал и в наркоконтроле служил, так что приехали к ним в ночь с пятницы на субботу, много травы дурной нашли, так что, говорят, теперь лет восемь там спокойно будет, а ей больше и не надо.

А я шёл и слушал, крутил головой по сторонам, поддакивая в нужных местах, и Дарья Никитишна разговорилась, и знакомила меня с разными людьми, попадающимися нам по пути, вот Гриша, он насосной руководит, что воду из Амура подаёт, вот Николай, он воду развозит, кому надо, и шамбо откачать это тоже к нему, потом номер его у меня возьмёшь, пригодится, а вот Антонина Петровна, местный активист, за чистоту борется, и не дай бог тебе, Даня, намусорить где. Она, Антонина эта, раньше в магаданской колонии работала и умеет она, значит, к порядку призвать.

Обстановка по пути и правда менялась, сначала это был обычный посёлок, но с каждой пройденной линией чувствовалось запустение, сначала появился заброшенный недострой, потом вообще пустые участки, а потом, уже ближе к нашим пятнадцатой-восемнадцатой линиям, пошли заросшие молодыми деревьями и плотным кустарником пустыри, перемежаемые отдельными домами, и мало было среди них жилых. Хотя дороги были, тут всё нормально, и содержались они в порядке, и столбы со светом выглядели крепкими.

— Пришли! — объявила мне Дарья Никитишна и остановилась у поворота на свою линию. Но чувствовалось, что не хочет она пока отпускать меня, а хочет, чтобы проводили её ещё, и я не сплоховал.

— Так ведь корзина-то у тяжёлая вас, — взвесил я на руке и правда оттянувшую мне всё корзину, — давайте до дома уже доведу, если только соседей не стесняетесь.

— Да чего мне их стесняться, — хихикнула она, а потом, подумав, добавила, — да и мало их, соседей-то этих. Да и было бы кого, если честно.

Я на это пожал плечами, и мы пошли налево, на пятнадцатую линию, по довольно хорошей, отсыпанной мелким и крупным чёрным сланцем дороге. Сразу на повороте справа и слева стояли дома за глухими высокими заборами, не сразу и поймёшь, живёт там кто-то или нет, дальше пустые участки, потом просто огород справа, потом недострой слева, потом ещё что-то жилое, но уже сильно обветшалое, потом кусты, потом деревья, и вот за всем этим на нас выплыл прямиком из девяностых небольшой двухэтажный замок в том ещё новорусском стиле.

— Вот здесь мы и живём! — радостно показала рукой на этот дом Дарья Никитишна, — но на первом этаже только, и всё равно места столько, хоть собак гоняй!

Дом и правда внушал, два здоровых этажа и полноценная мансарда с настоящими башенками, украшенными остроконечными крышами, с крыльцом под козырьком даже не на столбах, а на колоннах, как в помещичьих усадьбах, с обложенным тротуарной плиткой двором, с отдельным гаражом и ещё какими-то постройками, с кирпичным забором, убранным стальной фигурной решёткой, с мощными воротами и калиткой, в общем, это был прямой привет из той эпохи, когда строить не стеснялись, когда ни на кого не оглядывались и воплощали свои представления о прекрасном во всю ширь, лишь бы денег хватило.

У Саныча, кстати, было примерно то же самое, хотя и поскромнее немного, и слава богу.

— Ого! — не стал разочаровывать я Дарью Никитишну, — и участок большой?

— Сорок соток, из двух один! — похвалилась она и, подойдя к своей калитке, открыла замок ключом да принялась толкать её внутрь, но не преуспела, дверь почему-то не поддавалась.

— Интересно! — вдруг во весь голос заявила она, начав стучать ногой по воротам, но получалось у неё плохо, — есть в этом дворе собака или нет?

Я присмотрелся из-за её плеча в приоткрывшуюся щель и увидел, что там, привалившись к калитке, в утренней тиши и свежести спит без задних ног огромный кабысдох, чуть ли не алабай, и что просыпаться он не собирается в принципе.

— Данечка, — попросила меня Дарья Никитишна, — постучи пожалуйста, сам, и покричи туда ещё так: Алёна, бабушка приехала! Видишь же, что творится, в дом зайти не могу! Что это с ними со всеми там, может, случилось чего?

Я поднял с земли хорошую такую сухую ветку и сначала ударил несколько раз по двери костяшками пальцев, хорошо так ударил, громко, и захочешь не пропустишь, но когда даже в ответ на это результата не воспоследовало, никто и ничего, тишь да гладь, то с силой ткнул через щель этой веткой спящего кабысдоха в задницу.

Собака подхватилась, у неё спросонья не сразу получилось вскочить на ноги, и сначала зарычала недоумённо, а потом, почуяв меня, принялась лаять так заполошно и яростно, что я невольно отступил назад.

— А ну-ка, тихо! — вперёд вышла Дарья Никитишна, и собака залаяла ещё громче, только уже с радостью, — всех же соседей разбудишь, оглоед!

— Всё тогда? — стараясь перекричать этот лай, спросил я, — будем прощаться?

— Подожди, Данечка, — попросила меня бабуля, — минутку подожди! Сейчас Алёна или Митенька выскочат, образину эту загонят, а то ведь вырвется же телок наш, чуть я калитку открою, сразу и вырвется, он для того тут и сидит, лови его потом по лесу да по болотам. Он хоть и не злобный совсем, и к людям не подходит, но выглядит внушительно, и коз пугать любит больше всего, а на меня пастух потом так ругается!

Я кивнул с улыбкой, собака добрая, видно по ней, но дурная, и был бы я козой, испугался бы тоже, но тут на крыльцо выскочила заспанная девушка, успевшая накинуть на себя только лёгкий домашний халат и тапочки.

Она побежала к нам, придерживая разлетающиеся полы и иногда, через каждые пять шагов, запинаясь на всём ходу и останавливаясь, чтобы поправить слетающую обувь.

— Ой, бабушка! — издалека начала она оправдываться, — а у нас вчера свет вечером выключили! А дядя Митя рыбы много принёс, разделать надо было! А ночью дали! И я до трёх с ней возилась, котлет ещё нажарила, чтобы на весь день сегодня, чтобы картошки только отварить и всё! И проспала, бабуля, проспала тебя! А дядю Митю не добудишься!

Девушка ухватила собаку за ошейник и поволокла её за собой, к вольеру, а пёс не упирался, он радостно скакал на всех своих лапах, пытаясь вырваться, но не в полную силу пытаясь, и потому шёл, куда ведут.

А я смотрел на всё это и пытался понять, что же это со мной сейчас такое происходит. Хорошая была девушка, спору нет, даже не девушка, женщина молодая, лет двадцати пяти навскидку, стройная и статная, высокая, симпатичная, очень симпатичная, густые чёрные волосы кудряшками до лопаток, смешливые глаза, аккуратно очерченное доброе лицо, а ещё собака эта её дёргала, и было видно при этом, какие у неё крепкие руки да сильные ноги, и всё остальное тоже ничего так смотрелось, отлично даже смотрелось, чего уж там, но, блин!

Там Алина — здесь Алёна, и, пусть та была невысокая да блондинистая, и одевалась она только в то, что сидело на ней, как влитое, даже дома так одевалась, и умела она себя подать, и не улыбалась она никогда вот так радостно, от души, всегда была в спокойном и холодном равнодушии, эта же была высокой брюнеткой, и волосы её отливали не в холодную синь, а в тёплую медь, и во всём остальном она тоже была полной противоположностью Алине, но меня вдруг накрыло внезапным холодком, накатил острый приступ отвращения, я как будто огромную жабу увидел, и я испугался, всерьёз испугался, и от этого обалдел больше всего, даже в ступор впал.

Не девушки испугался, нет, а своей реакции на неё, и разозлился, на себя разозлился, ведь даже ежу было понятно, отчего и почему это со мной, и что не здорово это, совсем не здорово, что дурь это самая настоящая, болезненный выверт психики, но как быть и что делать мне прямо сейчас с этим своим внезапным закидоном, сообразить и настроиться не успел, слишком уж быстро и неожиданно всё произошло.

Алёна эта чёртова рывком отворила калитку и подскочила прямо ко мне, сунув руку за корзиной, и улыбалась она всё так же мило и чуть застенчиво, вот как весна улыбается, так и она улыбалась, и смотрела своими глазищами прямо мне в душу, чуть вопросительно и с очень лестным для любого мужика интересом, а вторую руку она прижала к сердцу, извиняясь передо мной и перед бабушкой, и обдало меня всеми запахами её молодого тела, и всё было хорошо, отлично просто, и мы, и утро это, и свежий воздух, и тишина вокруг, в общем всё было хорошо и прекрасно, вот только тараканы в моей голове взбунтовались неожиданно и мощно.

— Держите уже, — и я так сунул Алёне эту корзину в протянутую руку, что ушиб ей ручкой пальцы, даже не сунул, а бросил, как что-то поганое, и ей пришлось ловить, и она охнула от боли и неожиданности, а потом резко развернулся и пошёл тяжёлым шагом восвояси, сухо бросив им на прощание:

— До свидания.

И вот я шёл вниз по линии, резко, со злостью впечатывая каблуки в мелкий сланец, а спиной чувствовал взгляды, один недоумённый, второй испуганный, и в обоих сквозила обида, в одном прямо-таки детская, это баба Даша была, без сомнения, а вот во втором…

Уж лучше бы она презрительно хмыкнула и припечатала бы меня каким-нибудь ругательством, Алёна эта, уж лучше бы так, согласен, со всем согласен, я бы тогда успокоился немного, послал бы её в ответ да успокоился, чем вот так, спиной и обострившимся собственным чутьём ощущать такое, к чему и слов-то не подобрать. Уж лучше бы они меня сейчас вдвоём обложили, ну хоть что-нибудь бы сделали, в конце-то концов, но они просто стояли и смотрели мне вслед, не отрываясь.

Но вскоре деревья и соседские заборы закрыли меня от их взглядов, слава богу, а там и линия кончилась, и я свернул налево, чуть не снеся с ног ещё одну бабку, чёрт бы её побрал.

— Ладно! — сказал я сам себе вслух, — могло быть и хуже!

В конце концов, о существовании именно этой бабки и именно этой внучки я узнал только что, жил же всю жизнь без этого знания и ничего, забуду просто про них, вот и всё, тем более что есть у меня сейчас проблемы и поважнее, от злой сказки на хвосте, что могла настичь меня в любую минуту, и до жилья на восемнадцатой линии. А то ведь может случиться и так, что я сейчас поцелую ворота или вообще пройду мимо, стараясь не привлекать к себе внимания, куда глаза глядят, туда и пойду.