Башни Латераны

Глава 16

Глава 16

— Что ж. Сегодня они больше не полезут, — барон Хельмут фон Вардос стоял у высокого окна, руки сцеплены за спиной, взгляд устремлён в темноту за стеклом.

Там, за чертой городских стен, полыхали сотни огней — лагерь короля Арнульфа раскинулся, как созвездие на земле. Костры, факелы, огненные точки палаток и кузниц, дым от варева в котлах. Армия устраивалась на ночлег, грелась, ела горячую пищу, пила вино из захваченных обозов. Они могли себе это позволить. У них — почти десятикратное преимущество в солдатах, в оружии, в магах, во всем.

Барон долго смотрел на эту картину — чёрную массу земли, усеянную враждебным светом, словно зверь с тысячей глаз лёг у ворот Вардосы и ждал утра, чтобы снова вцепиться в горло города. Потом резко развернулся и окинул взглядом зал.

Большой зал его резиденции был переполнен. Но не так, как на празднике или пиру — здесь не было ни смеха, ни музыки, ни звона бокалов. Только тяжёлое дыхание усталых людей, скрип кожаных ремней, тихий звон металла. Воздух был густым, спёртым, насыщенным запахами битвы — потом, кровью, гарью, ржавчиной, грязью. Многие пришли прямо со стен, даже не сняв доспехов. На табардах — бурые пятна, на лицах — копоть, в глазах — пустота тех, кто видел смерть слишком близко.

Барон Хельмут сам выглядел старше, чем утром. Под глазами залегли тёмные круги, будто кто-то углём провёл по коже. Седые волосы растрепаны, камзол измят. Руки его лежали на столе, сжатые в кулаки, костяшки побелели. На груди покачивался треугольник Триады — серебряный, тускло мерцающий в свете свечей.

За столом сидели те, от кого зависела судьба города. Командиры. Маги. Церковники. Главы гильдий. Все молчали, ожидая слов барона.

Хельмут фон Вардос уселся на свое большое кресло из черного дерева с подлокотниками, поднес одну ладонь к голове, массируя виски.

— Как наши дела? — спросил он глухо. Собравшиеся в зале переглянулись. Дитрих Шварценберг первым нарушил тишину. Командир городской стражи был затянут в кольчугу, из-под которой проступали пятна крови — чужой или своей, неясно. Шрам через всё лицо, от виска до подбородка, казался свежим в этом свете. Голос его был хриплым, но твёрдым:

— Сорок убитых. Восемьдесят семь раненых. Из них двадцать — безвозвратно. Больше не встанут. Не поднимут меч. Не выйдут на стену.

Он сделал паузу, будто глотая горечь:

— Пролом у Речной башни залатан магией Земли, но это… заплатка. Временная. Стены в трёх местах держатся на честном слове инженера Циммермана и чуде магистра Грунвальда. Стража на пределе. Ополчение вымотано. Люди падают от усталости прямо на посту.

Из угла зала донёсся тихий, почти шёпот, но в мёртвой тишине он прозвучал как крик:

— Среди погибших… если добавить и тех, кто не сражается, то почти два десятка на речном рынке. Огненный шар туда прилетел, наверное, промахнулись… из-за этого в нижнем городе завалы. Был пожар, но удалось потушить.

Кто-то сглотнул. Кто-то отвёл глаза.

Инженер Циммерман нервно теребил свёрнутый чертёж, его пальцы дрожали:

— Камень держится… пока держится. Но если ещё раз накроют заклятьем такой силы… — он запнулся, облизал пересохшие губы, — развалится участок метров на пятнадцать. Может, больше. А у нас нет времени чинить. Нет людей. Нет материала.

Магистр Морау, старый, сухой, с вечно раздражённым выражением лица, на этот раз выглядел просто измотанным. Голос его был тих, но каждое слово падало, как камень:

— Все наши маги выжали себя за ночь. Огонь работал до изнеможения. Ловушки на пределе. Щиты трещат. — Он поднял глаза, и в них мелькнуло что-то, похожее на страх. — Боюсь, второй такой штурм мы не выдержим.

Он сделал паузу, оглядел собравшихся:

— Архимаги Арнульфа… их минимум трое. Пятый Круг. Вы понимаете, что это значит? Один из них одним ударом стёр в пыль часть стены. Один удар — и метров пятнадцать камня просто… испарились. Превратились в пыль и дым.

В зале повисла гнетущая, почти физическая тишина. Даже бывалые наёмники, видевшие десятки сражений, избегали смотреть друг другу в глаза. Магия Пятого Круга — это уже не просто сила. Это стихия.

Бранибор Каменски, «Железная Челюсть», огромный, как медведь, сидел, сгорбившись, словно и на его плечи давила тяжесть этих слов. Голос его был глухим, едва слышным:

— Арифметика проста. У них людей — в десять раз больше. Орудий — в десять раз больше. Магов больше, сами маги — сильнее. А ещё трое архимагов…

Он поднял голову, и в его глазах плескалась ярость — не на врага, а на саму несправедливость мира:

— Еще один такой день и все. Мы едва успели к пролому.

Отец Бенедикт медленно поднялся. Тучный, в богатой рясе, с треугольником Триады на груди. Он тяжело обозначил тройной жест — лоб, губы, сердце — и заговорил. Голос его был низким, торжественным, но в нём звучала усталость:

— Церковь открыла все амбары. Все храмы стали госпиталями. Благословлённая пища поможет тем, кто голоден, кто ранен, кто умирает…

Он сделал паузу, и в зале все поняли: дальше будет «но».

— Но даже благословение не творит чудес из воздуха. Мы продлим запасы… Но и только. Нам нужны воины а не еда.

Генрих Линденберг, глава Малой торговой гильдии, выглядел как живой мертвец. Осунувшееся лицо, красные глаза, руки, которые мелко дрожали. Смерть дочери сломала его, но он всё ещё был здесь. Долг сильнее горя.

Голос его был тихим, надтреснутым, еле слышным:

— Склад с провизией сгорел. Запасы муки и зерна, почти половина… — он опустился обратно на стул, закрыл лицо руками.

— Только этого не хватало. — вздохнул барон и потер виски пальцами. Поднял голову и криво усмехнулся: — а с другой стороны на черта нам сейчас запасы. Ясно же что мы недели не продержимся. Что же… — он сделал паузу, глядя на окружающих. Стиснул зубы. Выбор, всегда был выбор, и он как главный тут — должен был его сделать. Может быть, он зря понадеялся на защиту Благочестивого Короля Гартмана Четвертого, может быть, не стоило быть верным клятве которую приносили его отец и дед этой династии? Может быть, нужно было раскрыть ворота города и накормить, напоить плотью города армию Арнульфа?

Даже сейчас у него все еще есть выбор. Он может послать гонца за стены, послать чтобы выторговать условия сдачи. Первое — никакого разграбления города… и это условие Арнульф скорее всего исполнит, ему и самому нужна Вардоса как город, как торговый центр, как источник денег и провизии, а также людей в его армию. Второе — никаких казней его людей. И это тоже исполнимое условие. Всего лишь принести присягу королю Арнульфу, единственному настоящему королю Латераны, ныне присно и во веки веков. Третье… позволить Вардосе остаться в статусе вольного города. А вот тут… тут юный и горячий Арнульф скорее всего не согласится. И Вардоса станет ленным владением нового короля или кого-то из его присных, подаренная как кусок мяса на серебряной тарелке. Что будет дальше? А дальше будет уже не его, бывшего фон Вардосы забота. Но он знает этот город, знает, что эти люди не станут мириться с тиранией нового правителя, который конечно же задерет налоги чтобы выжать из города как можно больше. Итог — бунт, восстание, его подавление… и все те же тела на ветках деревьев, сожженные дома и женщины в разорванных платьях, рыдающие над своими мужьями и детьми. Итог… итог всегда один. Впрочем, если бы у него были твердые гарантии — он, может быть, и согласился бы на это. Сдал бы город Арнульфу, сам постарался бы занять место управляющего, сгладить противоречия между новой властью и горожанами… но гарантий никаких не было. Юный Арнульф прославился еще и тем, что не исполнял свои договоренности. Герцог Мальтийский, кузен Гартмана открыл ворота своего замка, сдавшись на милость победителю без боя… а потом неожиданно умер. И наследство отписал не своим детям, а «милостивому истинному королю Арнульфу». Если бы на его месте был Гартман, то барон мог бы договариваться о сдаче. Но не с Арнульфом.

Он вздохнул. Ничего не остается, только стоять до конца. Ходят слухи что Гартман все же двинулся к Вардосе, падение города ему очень невыгодно. И если он зажмет Арнульфа во время осады, то может и выиграть. Вот только барон понимал, что эти слухи — не более чем просто слухи. Возникающие среди людей от отчаянной надежды, от веры что все будет хорошо, и Архангел их не бросит в тяжкую годину.

В этот момент у дальней стены поднялся молодой офицер городской стражи. Лицо бледное, взгляд беспокойный.

— Простите, милорды… Есть ещё кое-что. Про… про защиту пролома в восточной стене.

Все головы разом повернулись к нему. Офицер сглотнул, но продолжил: — Город полон слухами. Про неизвестного воина. Который держал брешь. Один. Пока не подошла тяжёлая пехота. По помещению прокатился гул голосов. Кто-то кивнул. Кто-то нахмурился.

Бранибор Каменски глухо подтвердил: — Я видел. Сам видел.

Он поднялся, массивный, как башня, и его голос прогремел под потолком большой залы.

— Один человек. В полном доспехе. С мечом. Стоял в проломе, где должны были стоять десять, плечом к плечу. Не знаю кто это, но он бился как демон. Никто из тех, кто приближался к пролому не выжил. Славный был бой.

Он сжал кулаки: — мы подоспели вовремя, на ногах уже почти никого и не было, только несколько людей Волка, да и те едва держались. Знаете же как мы встаем — щитами в землю. И… вперед. Так вот, этот воин — стоял прямо перед нами. Я имею в виду что, если сзади твоя тяжелая пехота подходит, тут не зазорно назад отойти, за щиты. Обернулся, посмотрел… шаг назад сделал, потом другой. Вон, люди Волка так и сделали… — он кивнул на Курта Ронингера: — так бы все сделали. На кой черт помирать, если свои подошли?

— С момента как подошли люди Бранибора пролом было не взять. — откидывается на спинку стула Курт и кладет руки на стол перед собой: — такая тяжелая пехота как у него — редкость в наши дни.

— Спасибо. — кивает Бранибор, наклоняя голову в знак признательности: — но этот вояка не отступил, представляете? Так и стоял впереди нас, как скала. Я бы такую к себе в сотню взял, дал двуручник хороший или топор на длинной рукоятке и за щитами поставил. Такие как она — строй на раз пробивают.

— Она? — поднимает брови барон. Женщины-воины не были такой уж редкостью, с талантом к усилению даже женщина могла биться наравне, а то и лучше, чем многие воины, но все же у него в страже таких было… человек пять. И всех он знал поименно.

— Видно же что девка. — пожимает плечами Бранибор: — молодая еще. Доспехи с чужого плеча. Меч ей не по руке, ей бы молот боевой или палицу, все больше толку. Видно же что она к другому оружию привыкла — мечом как молотом бьет. Нет, с силушкой там все в порядке, вот только меч у нее потом сломался, не выдержал такого обращения. Мы подошли, ее за щиты взяли и вперед вышли, чтобы не убили. А потом магистр Грюнвальд стену заделал. И все. Куда она потом делась… — он снова пожал плечами и посмотрел на Курта Ронингера: — слышал с твоими ушла.

Барон повернулся к командиру наемников который сидел, сложив руки перед собой, задал ему короткий вопрос:

— Твоя?

— Моя. — кивнул Курт и поднял руку, предупреждая следующий вопрос: — все с ней в порядке. Она просто попросила… не афишировать ее имени. По… семейным причинам.

— Понимаю. — наклоняет голову барон: — с одной стороны понимаю, женщины-воительницы дурной славой пользуются, но тут! Она же город спасла. Я хочу ее наградить. Людям сейчас нужен герой и будет даже лучше если это женщина. Это вдохновит наших горожан.

Курт медленно кивнул. В его голосе скользнула ирония — горькая, усталая: — Если позволит, приведу. Теперь все говорят: город держится на чуде. А нам, похоже, так и жить — от чуда к чуду.

Барон кивнул, но взгляд его снова стал пустым, отсутствующим, как у человека, который слишком хорошо видит будущее:

— Даже если сегодня мы удержали стены… завтра враг будет настойчивее. Послезавтра — ещё сильнее. Трое архимагов… вы понимаете, что это значит.

Он оглядел собравшихся, и в его голосе прозвучала сталь:

— Если у кого есть тайный запас, идея, хоть одна мысль, как продержаться ещё день — пора выкладывать на стол. Если нет… значит на сегодня совещание закончено.

Отец Бенедикт медленно поднялся, благословил собравшихся тройным касанием — лоб, губы, сердце:

— Триада да хранит город и тех, кто готов встретить судьбу с честью. Но чудо не стоит дразнить. Лучше быть готовым ко всему.

Люди начали расходиться. Медленно. Молча. Без споров, без разговоров. Решения были приняты. Завтра снова будет битва.

Оружейная барона находилась в подвале резиденции, за тремя дверями и двумя охранниками. Здесь хранились лучшие доспехи города, оружие предков фон Вардосов, артефакты и реликвии, собранные за столетия. Воздух был сухим, пахло маслом, металлом и чем-то древним — пылью веков, пропитавшей камень стен.

Факелы в держателях вдоль стен отбрасывали длинные дрожащие тени. Свет скользил по рядам доспехов, выставленных на деревянных манекенах — тяжёлые латы дедов и прадедов, кольчуги с гербами давно угасших родов, шлемы с забралами в форме звериных морд. Вдоль одной стены — стойки с мечами, топорами, алебардами. Вдоль другой — щиты, некоторые расписаны выцветшими гербами, некоторые просто покрыты вмятинами и царапинами — памятью о битвах, чьи имена давно забыты.

В углу, на массивном дубовом столе, лежала Алисия.

Она была неподвижна, руки сложены на груди, глаза закрыты. Доспехи сняты, аккуратно сложены рядом — помятые, в глубоких вмятинах, кое-где разошлись швы. Меч, которым она дралась, лежал тут же — сломанный пополам, лезвие треснуло от рукояти до середины клинка. Оружие не выдержало той силы, с которой она била.

Лео сидел на низкой скамье рядом со столом, обхватив голову руками. Он не плакал — слёз не было, только пустота. Тупое, выжигающее изнутри осознание того, что он сделал. Что он продолжает делать.

Нокс сидел у его ног, неподвижный, чёрный силуэт с янтарными глазами, которые светились в полумраке. Кот молчал. Всегда молчал. Но Лео чувствовал его взгляд — тяжёлый, оценивающий, словно зверь ждал, что хозяин наконец сломается.

Дверь открылась тихо, почти беззвучно. Вошёл Курт Ронингер.

Он остановился у порога, окинул взглядом помещение — стол, Алисию, Лео — и медленно прикрыл за собой дверь. Повернул ключ в замке. Дважды. Щелчок замка прозвучал гулко в тишине.

— Никто не войдёт, — сказал Курт просто, без эмоций. — Я сказал охране, что проверяю оружие для завтрашнего боя.

Лео не поднял головы. Голос его был глухим, едва слышным:

— Спасибо.

Курт подошёл ближе, взглянул на Алисию. Долго смотрел — на бледное лицо, на неподвижную грудь, на руки, сложенные слишком ровно, слишком правильно. Мёртвые так не лежат. Мёртвые раскиданы, скрючены, застывают в неестественных позах. Эта лежала, как статуя.

— Как ты ее сделал? — спросил Курт тихо.

Лео молчал.

— Некромантия, — продолжил Курт, не как вопрос, а как утверждение. — Я видел некромантов. В северных землях. Там их не жгут, используют. Но они поднимают гниль — скелеты, зомби, разлагающиеся трупы, которые движутся, пока не развалятся. А эта…

Он склонился ближе, всматриваясь в лицо Алисии:

— Эта выглядит живой. Почти. Кожа не синяя. Не холодная. Я видел, как она дралась — она двигалась не как мертвец. Если один раз видел, как на тебя идет мертвяк — не забудешь. Они словно насекомые, каждое движение состоит из коротких рывков.

Он выпрямился, повернулся к Лео: — Как ты это сделал?

Лео медленно поднял голову. Глаза красные, лицо осунувшееся.

— Я не знаю, — прошептал он. — Я просто… сделал. Не понимаю как. Не понимаю почему это работает. Я просто… чувствую. Вижу, что сломано. И чиню.

Курт нахмурился:

— Чинишь?

— Да, — кивнул Лео, и в его голосе послышалось отчаяние. — Для меня это… как починить сломанную куклу. Или механизм. Я вижу, где оборвалась связь, где что-то не работает, и… соединяю обратно.

Он сглотнул, отвёл взгляд:

— Она умерла. Её убили. Но тело… тело не сломано. Просто… остановлено. Я запустил его снова.

Курт долго молчал. Потом сел на край стола, скрестил руки на груди.

— Значит, она мертвец.

— Да.

— Но не выглядит как мертвец.

— Нет.

— И дерётся лучше живых.

— Да.

Курт медленно кивнул, будто обдумывая услышанное.

— Барон хочет её наградить, — сказал он спокойно. — Хочет сделать героем города. Вдохновить людей. Дать им надежду. Нам сейчас пригодился бы герой. Или героиня. Символ.

Лео вздрогнул, резко поднял голову:

— Нет. Нельзя. Если узнают…

— Никто не узнает, — перебил Курт. — Если мы сделаем всё правильно.

Он встал, начал медленно ходить по оружейной, руки за спиной, взгляд задумчивый:

— Вот что я думаю. Барон прав — городу нужен герой. Кто-то, в кого можно верить. Кто-то, кто станет символом. Твоя… — он кивнул на Алисию, — она идеально подходит.

Он остановился, повернулся к Лео:

— Но нельзя, чтобы кто-то узнал правду. Значит, нужна легенда. История. Что-то, во что люди поверят.

Лео смотрел на него, не понимая.

— Я предлагаю сделать из неё паладина. Воина Триады. Пришедшая из южных земель, где идут Крестовые походы против демонов. Она приняла обет молчания — не говорит ни с кем, не показывает лица. Сражается за веру, за справедливость, за город.

Он сделал паузу:

— Такая легенда сработает. Церковь поддержит — им выгодно иметь святую воительницу. Народ поверит — они хотят верить. А барон получит своего героя. Героиню.

Лео медленно покачал головой:

— Это… это обман.

— Конечно обман, — согласился Курт. — Как говорили древние, война — путь обмана. И потом, где тут обман? Она спасла пролом. Она убила десятки врагов. Она дала городу шанс. Это правда. А то, что она мертвец… — он пожал плечами, — это детали. Мелочи, о которых мы умолчим. И в общем-то даже не сильно соврем, потому что она действительно не хочет, чтобы о ней узнали. Насколько я понимаю она сейчас вообще ничего не хочет.

Он подошёл ближе, присел на корточки перед Лео, посмотрел ему в глаза:

— Слушай меня, парень. Я воюю двадцать лет. Видел сотни сражений. Видел, как города падают. Видел, как люди умирают — тысячами, десятками тысяч. Война — это не про честь. Не про правду. Война — про выживание. Про то, кто останется в живых, когда всё закончится. — Голос Курта стал жёстче. — Завтра они снова полезут на стены. И послезавтра. И через неделю. У нас единственная надежда на чудо. На то, что подойдет Благочестивый со своими войсками и отбросит Арнульфа назад. Нам нужно продержаться… может неделю, может две, может месяц. У нас достаточно припасов чтобы продержаться месяц. Достаточно оружия, провизии и даже людей, пусть и необученных.

Он выпрямился: — чего нам не хватает так это духа. Мои парни держатся и будут держаться. Тяжелая пехота Бранибора и «Алые Клинки» Мессера — тоже будут держаться. Мы наемники, нам не привыкать. Но местные… — он покачал головой: — я же вижу их глаза. Они уже мертвые. Как только увидели черно-желтых орлов на стягах, увидели количество их палаток, поняли, что там есть Архимаги… они уже умерли. Я их не виню… — Курт делает шаг назад, смотрит на лежащую Алисию, закладывает руки за спину.

— Трудно винить вчерашних булочников и цирюльников в трусости, когда твоего соседа разрывает на части. — продолжает он, скрестив руки на груди: — но люди это… это странные существа. Порой они способны на чудеса, им нужна только вера. Я простой наемник и мне не понять, чего добивается барон. Я исполняю приказания. Но даже у меня вчера дрогнуло сердце, когда я увидел как она — прыгнула в самую гущу врагов.

Он указал на Алисию: — Ты создал оружие, парень. Наверняка ее можно убить, по крайней мере уничтожить, прямым попаданием мощным заклинанием например, в конце концов если клирики и экзорцисты, которые изгоняют нечисть и мертвяки падают от простого благословения… но пока никто не знает что она мертвячка — она может биться в первой линии и приносить пользу.

Лео закрыл лицо руками: — Я не собирался делать оружие. Я лишь хотел, чтобы она…

— Поздно, — жёстко сказал Курт: — Ты уже поднял мертвяка. Ты уже — некромант и если про то прознает Церковь и если ты попадешь в лапы святой инквизиции, то твой путь будет очень коротким, мучительным и в конце этого пути обязательно будет костер. Все уже случилось, малыш. Вопрос в том, используешь ли ты свою силу, чтобы спасти людей, или прячешься, пока они умирают.

Тишина.

Только треск факелов и тихое дыхание Лео.

Курт смягчил голос:

— Я не прошу тебя стать героем. Я прошу тебя сделать то, что ты умеешь. Использовать то, что у тебя уже есть. Может ты не знаешь как поднимать новых мертвых воинов. Но один у тебя уже есть. Одна.

Он положил тяжёлую руку на плечо Лео:

— Город в тяжелой ситуации, парень. Но ты можешь его спасти. Не один — но ты можешь дать нам шанс. Хоть какой-то.

Лео долго молчал. Потом поднял голову.

— Я хочу упокоить ее. — сказал он: — она… она заслуживает покоя, а не этого всего. При жизни она была… она была очень яркой, доброй и красивой! Я не хочу, чтобы она продолжала убивать! Она никогда бы… — он сглотнул и замолчал. Командир Курт сделал шаг вперед и остановился у стола, разглядывая лежащую на нем девушку.

— Что значит «была красивой»? — сказал он вслух: — как по мне так она и сейчас все еще красавица. А что же до того, что она была доброй… ты ведь уже принял решение, не так ли?

— Что? Но…

— Ты же мог бы приказать своей мертвячке напасть на меня. Я видел на что она способна. Мы с тобой вдвоем в этой комнате. Можно убить меня, пользуясь ее силой. Убить и ограбить оружейную… а потом — убежать из города. Убить стражей на стене, спуститься вниз по веревке и исчезнуть в лесах. С такой помощницей вряд ли тебе будет страшен случайный патруль Арнульфа или засада лихих людишек. Ты всегда мог удрать… много кто удрал из города. Например, этот как его… Теодор фон Ренкорт.

Лео выпрямился, стиснув кулаки. Он не побежит как последний трус. Это и его город. Тут его семья, отец и матушка, маленькая Мильна, соседи, знакомые, однокурсники по Академии, повар Вильгельм, который «от щедрот» мог подарить кусок мяса домой, хохотушка Маришка, старый Густав и другие. Он не такой как этот…

— Вот видишь. — кивает Ронингер, внимательно следивший за его реакцией: — ты уже принял решение. Ты будешь драться вместе со всеми, просто тебе претит мысль использовать свою девушку в качестве оружия.

— Алисия… она не моя девушка!

— Да ладно, малыш. Раньше она могла принадлежать сама себе или там отцу с матушкой, могла в монастырь уйти и принадлежать Престолу Господню, но теперь она — твоя.

— … — почему-то мысль об этом — согрела его сердце. Алисия — моя, подумал он и тут же выругал себя за такие мысли. Как он мог о таком подумать⁈ Он бросил быстрый взгляд на нее и торопливо прикрыл ее тело табардой с тремя башнями. Потому что она лежала в очень откровенном наряде, в том самом платье, в котором ее и похоронили, только уже изрядно потрепанном. Нет, он обязан дать ей покой, проводить ее в Царствие Небесное… а с другой стороны — она же самоубийца. Значит не будет ей никакого искупления, а гореть ей в аду за грехи свои до скончания времен. А пока она все еще тут, она хоть в огне не горит… а что если душа ее горит? Но если душа ее горит, то что тут осталось? Всего лишь тело? Тогда использовать это тело во благо людей — не грех?

У него заболела голова, он целый день не ел толком и не отдыхал, накопившаяся усталость навалилась разом, словно огромная гора и он устало вздохнул.

— Что… что мне делать? — спросил он, желая только одного — закрыть глаза и забыться сном, потом проснуться и понять что все это ему приснилось.

Курт выпрямился, и на его лице появилась тень улыбки — профессиональной, деловой:

— Во-первых, доспехи. У барона в этой оружейной есть полный комплект женских лат — делали для его дочери, когда она мечтала стать воительницей. Конечно, та вышла замуж и перестала мечтать об этом, но на какой-то день рождения он ей подарил полный комплект. Лёгкие, прочные, с закрытым забралом. Наденем на твою девочку — никто не увидит лица, не услышит дыхания.

Он начал расхаживать, обдумывая план:

— Во-вторых, легенда. Я скажу барону, что она — паладин из южного Ордена Триады. Дала обет молчания и скрытности. Имени не называет, лица не показывает. Сражается за веру. Барон поверит — ему выгодно. Церковь поверит — им нужно чудо.

— В-третьих, ты. Ты станешь её оруженосцем. Будешь рядом, следить, чтобы никто не подошёл слишком близко. Если кто спросит — скажешь, что она запретила тебе говорить о ней. Будешь так сказать ее голосом. Понятно, что если она дала обет не разговаривать и не показывать лица, то ей нужен кто-то, кто будет говорить от ее имени.

— А если… если кто-то поймёт? Если кто-то догадается? — спросил Лео. Но спросил больше для проформы, он уже не боялся. Что-то щелкнуло внутри у него сегодня днем и с тех пор он больше не боялся. Он знал, что закончит на костре, а перед этим его обязательно будут пытать и смирился с этим.

Курт пожал плечами: — Какая к черту разница? Церковь уже не та что была, да и инквизиция в силе только в городе святого престола, так что пока в Альберио не собрался — никто тебя на костер не потащит. Вступите в наши ряды. «Черные Пики» своих не выдают. Пока ты с нами тебе ничего не грозит. Пять серебряных в неделю тебе и один золотой — ей.

Он подошёл к стойке с доспехами, остановился у манекена с полным женским комплектом лат — лёгкая кираса, наручи, поножи, шлем с забралом. Всё серебристое, с гравировкой в виде цветов и птиц — работа мастера, явно дорогая. Изящная, красивая, больше подходящая для парада чем для поля битвы.

— Примерим? — спросил Курт.

Лео встал, подошёл к столу, где лежала Алисия. Посмотрел на неё — на бледное, безмятежное лицо, на сложенные руки, на грудь, которая не поднималась и не опускалась.

— Я все равно ее упокою, — прошептал он: — как только это все закончится и город не будет нуждаться в… ней — я ее упокою. На освященной земле, как и полагается.

Нокс тихо мяукнул у его ног.

— Как только осаду снимут — делай что хочешь. — отвечает Курт Ронингер: — хоть суп из нее вари. Если нужно будет разрешение на похороны в освященной земле — похороним. Как одну из нас, как героиню. С почестями и благословением Церкви.

— Хорошо. — Лео подумал, что этого, наверное, хотела бы и сама Алисия. Он не знает, искупит ли она свои грехи этим действием, но все равно так лучше, чем быть похороненной за городом, в нечистой земле рядом с еретиками и самоубийцами.

— Значит решили. Добро пожаловать в отряд и все такое. Контракт завтра с утра подпишешь. А пока… — Курт снял с манекена женский доспех — аккуратно, почти благоговейно. Металл был холодным на ощупь, отполированным до блеска. Гравировка с птицами и цветами казалась неуместной для орудия войны, но именно это и делало доспех уникальным — он был создан для девушки из знатного рода, которая мечтала о славе, но в итоге выбрала судьбу жены и матери.

— Сначала нужно что-то под доспех, — проговорил Курт, оглядываясь. — Где-то тут должен быть поддоспешник.

Он открыл большой сундук в углу, порылся в нём и достал тёмно-синюю стёганую куртку с высоким воротом. Она была явно женского покроя — узкая в талии, с аккуратными швами и… пуговицами. Лазурными пуговицами, каждая размером с ноготь большого пальца, гладкими и блестящими, словно капли застывшего неба.

— Это тоже её, — буркнул Курт. — Баронской дочки. Всё комплектом шло.

Лео взял куртку в руки. Ткань была плотной, но мягкой, пахла старым маслом и лавандой — видимо, её хранили с травами, чтобы не завелась моль. Он подошёл к столу, где лежала Алисия.

— Алисия, — тихо позвал он. — Мне нужно… нужно одеть тебя.

Она не ответила. Глаза закрыты, лицо безмятежно. Мертвец.

Лео сглотнул, взял её за плечи — осторожно, будто боялся сломать — и приподнял. Тело было податливым, но тяжёлым, как у спящего человека. Он просунул одну её руку в рукав куртки, потом вторую. Пальцы были холодными, но не ледяными. Почти как у живой.

Он застегнул первую пуговицу. Потом вторую.

И вдруг Алисия… остановилась.

Не то чтобы она до этого двигалась — но что-то изменилось. Лео почувствовал это — едва заметное напряжение в её теле, будто струна натянулась.

Он замер, глядя на её лицо.

Глаза всё ещё закрыты. Дыхания нет. Но рука — её правая рука — медленно, очень медленно поднялась.

Лео отшатнулся, сердце забилось быстрее.

Курт мгновенно напрягся, рука его легла на рукоять кинжала у пояса:

— Что происходит?

— Я… не знаю…

Рука Алисии дотронулась до куртки — до пуговицы, третьей сверху. Пальцы коснулись гладкой лазурной поверхности, замерли на мгновение. Потом сжались, будто пытаясь удержать что-то ускользающее.

И она открыла глаза.

Не резко. Не как мертвец, внезапно оживший в страшной сказке. Медленно, будто просыпаясь после долгого сна. Веки дрогнули, приподнялись, и из-под них выглянули зелёные глаза — те самые, которые Лео помнил, которые видел каждый день в Академии, которые смеялись, когда она шутила, и сияли, когда она была счастлива.

Но сейчас они были… пустыми. Не мёртвыми — в них не было ни злобы, ни ужаса, ни боли. Просто… пустыми. Как у ребёнка, который ещё не научился понимать мир.

Алисия смотрела на пуговицу.

Долго. Очень долго.

Потом её губы — бледные, неподвижные — шевельнулись. Из горла вырвался звук — хриплый, неживой, будто ржавый механизм, заскрипевший после долгих лет покоя.

— Кр… красивая…

Слово было едва различимым. Но оно было.

Лео замер, не в силах дышать.

Курт выдохнул, медленно отпустил рукоять кинжала:

— Триада милосердная… Она говорит.

— Алисия? — прошептал Лео, наклоняясь ближе. — Ты… ты меня слышишь?

Она не ответила. Просто продолжала смотреть на пуговицу, пальцы её гладили гладкую поверхность — снова и снова, будто пытаясь вспомнить что-то очень важное, что-то, что ускользало, как сон после пробуждения.

— Красивая, — повторила она тихо, почти беззвучно.

Лео почувствовал, как что-то сжимается у него в груди — острое, болезненное. Это была она. Алисия. Та самая Алисия, которая любила красивые вещи, которая могла остановиться посреди улицы, чтобы посмотреть на витрину с украшениями или на закат над крышами города.

Она помнит.

Хоть что-то. Хоть немного.

— Да, — прошептал Лео, и голос его дрогнул. — Да, Алисия. Красивая. Очень красивая.

Кот Нокс у ног мяукнул еще раз и Лео подумал, что Нокс — отличается от Алисии, он и выглядит как живой и ведет себя как живой, мяукает и охотится на мышей и крыс, ведет себя как кот… нет даже разумней чем обычный кот. И сейчас он отчетливо вспомнил что первое время он тоже был как будто деревянным, никуда не ходил, целыми днями лежал, уставившись в пустоту и только потом понемногу — начал оттаивать. А что, если там, за чертой жизни души сталкиваются с чем-то великим и ужасающим, таким, что они потом в себя прийти не могут? Ну или… или просто забывают все и понемногу начинают вспоминать? Тогда получается и у Алисии есть шанс. Она может вспомнить! Или научиться…

— Это хорошо. — буркнул сзади Курт Ронингер: — хороший воин должен быть умным. Если она при всей своей силе станет умнее… надевай на нее куртку малыш. Нам надо еще оружие ей подобрать. Меч я так полагаю не подойдет…