Царская дорога

Глава 21

Месяц четвертый, Пенорожденной Владычице посвященный, повелительнице змей, победы приносящей. Кадис. Побережья Моря Мрака.

Жить на небольшом островке Одиссею не привыкать. Только вот свой новый дом он построил на таком ничтожном клочке земли, что даже Итака по сравнению с ним казалась ему бескрайней. Россыпь островков у побережья земли, именуемой Тартесс, надежно укрыла его и его спутников от неблагожелательного внимания местных. Племя турдетанов, большое и воинственное, оказалось разбито на множество родов. И его новый друг, собутыльник и будущий сват Бодо правил всего лишь одним из них, и причем далеко не самым сильным.

Сотня крепких парней, пришедших в Иберию на двух гаулах, зазимовала здесь, в селении, называемом странным словом Кадис. Ну, подумаешь, Кадис и Кадис. Название не хуже других. А вот место удобное. Вода есть, рядом луга и добрые пашни. Напротив, на турдетанском берегу, разлилась целая паутина из речушек и ручьев. И даже то, что в остальных местах земли весьма засушливые, Одиссея ничуть не смутило. Он уже высадил там десятки саженцев оливы, граната и инжира, которых в этих землях не знали. Только плетнем пришлось огородить, чтобы их не объели вездесущие козы. Царь Эней сказал, что тут, на юге Иберии будет лучшее масло из всех. А еще они посадили виноград, благо заливаемых беспощадным солнцем каменистых холмов в Иберии полно. Местным они все равно без надобности.

Одиссей вышел на улицу, оставив за спиной затхлый полумрак каменной хижины, не имевшей окон. Молодая рабыня, за которую он отдал хороший нож, пугливо выглянула и быстро закрыла дверь. Море Мрака несет в дом соленую стылость, такую тяжелую на крошечном островке. Одиссей своей покупкой был доволен. Девка щуплая, жрет немного, зато шустрая и в постели старательная. И поесть приготовит, и приберется, а когда делать нечего, нить сучит или ткет с такими же бабами, приведенными ахейцами с материка. Их тут не шибко обижали, ведь парни пришли сюда все больше холостые, а потому бесправные наложницы чувствовали себя все уверенней, понемногу становясь этим людям законными женами. Тут уже каждая вторая с животом ходит. Зимние вечера долгие, заниматься особенно нечем. Только язык если почесать у костра, да это самое дело, от которого животы у баб растут.

Одиссей пошел на дальний конец островка, туда, где от рассвета и до заката дымили костры и печи. Там они и перерабатывали привезенную руду в олово, потратив на это долгие месяцы. Почему они тащили сюда руду? Да потому что отдавали ее на севере почти задарма. Вот и везли ее сюда все лето и осень, пока Море Мрака своими штормами не закрыло путь кораблям.

— Скоро закончим, царь, — Эврилох, старый друг, был поставлен им на плавку. Могучая фигура кормчего дышала свирепой силой. Только такие, как он, и справлялись с тяжелым веслом.

— Что тут у вас? — для порядка спросил Одиссей. Он и так прекрасно знал, что тут происходит.

В большой длинной яме тускло тлеет древесный уголь. Руда, насыпанная поверх него, должна сначала прокалиться как следует. В ней выгорят примеси, корни деревьев и прочая дрянь, от которой не избавиться больше никак, хоть убейся. И только потом она пойдет в дело.

— Хорош! — крикнул Эврилох, и вскоре остывшую руду потащили к глиняной печи, поставленной неподалеку. Слой толченого угля — слой руды — слой угля — слой руды… На дне печи устроена твердая площадка с наклоном к центру. Она превращается в лоток, из которого драгоценные капли стекают вниз, собираясь в небольшой слиток. Так произойдет и сейчас.

— Качай! — заорал Эврилох, и двое мускулистых мужиков начали подавать воздух из кожаных мехов, раскаляя уголь почти добела. Диким, невыносимым жаром пахнуло от печи, и Одиссей отошел в сторонку. Он так и не смог оторвать взгляда от волшебства, что творилось на его глазах. Он стоял неподвижно, пока робкие серебристые капли не показались в лотке, понемногу сливаясь с точно такими же каплями, застывая и превращаясь в белесый камушек.

— Уф-ф! — вытер пот Эврилох, который ходил все это время вокруг печи. — Готово! Парни, расходимся! Утром опять здесь! Как печь остынет, шлак дробим и плавим по новой.

— Да знаем мы, — заворчали уставшие мужики, по голым спинам которых текли ручьи пота. — Что там с кашей, старшой? Поспела? Жрать охота, аж мочи нет.

Одиссей наклонился и поднял драгоценный слиток. Он взвесил его в руке, дуя на пальцы. Немного совсем, даже мины не будет, а маялись с ним пару дней. Из огромного корабля руды выплавляли едва ли два таланта олова. Как ни перебирай и не разглядывай каждую крупинку, а часть металла все равно остается в мусоре, а при плавке треть его и вовсе уходит в шлак. От осознания этого факта у Одиссея изрядно портилось настроение. Тем не менее, сейчас у него на руках олова почти что двадцать талантов. Немыслимое богатство, которое они добывали все лето и осень.

— Сколько еще руды осталось? — спросил он.

— Завтра управимся, царь, — оскалился довольный Эврилох. — Несколько корзин всего. Сейчас уголь с берега подвезут, и займемся.

— Тогда можно и в путь двигать, — повеселел Одиссей. — Кожи еще заберем у царя Бодо, и шерсть. А то пустой корабль гнать придется.

Надо сказать, от открывающихся перспектив у Одиссея слегка кружилась голова. Олово у него царь Эней возьмет один к десяти к серебру, а потом по честной цене заплатит ему за это железом в виде ножей, копий, наконечников для сох, серпов, мотыг, молотов и клиньев. И вроде бы дешево возьмет драгоценное олово, но полученный товар Одиссей здесь впятеро продаст. Бронза безумно дорога даже в Иберии, а делать из нее наконечник для сохи пока что в голову никому не пришло. Тут ковыряли землю острой палкой, которую тащил вол. Или деревянной мотыгой, если вола не было.

Царь Итаки и Тартесса подошел к полосе прибоя, с усмешкой глядя на неприветливый берег, раскинувшийся перед ним. Турдетаны, сидевшие за узкой полоской пролива, считали его просто купцом, который везет к ним вино и железо. Но не пройдет и пары лет, и он накопит столько, что сможет нанять тысячу парней с копьями и щитами. Тогда-то он и сделает свой первый шаг на восток. А сделав его, он уже не повернет назад, этот берег станет его собственным. Ни один здешний царек не сможет ему противостоять. Царство Тартесс пойдет на север и восток и завоюет горы, где, по слухам, много меди и серебра. А потом он пройдет войной до самого севера, соединив своей силой тот берег с южным. И тогда ему не нужно будет покупать олово, он его просто заберет себе.

Две недели спустя. Где-то у побережья Ливии. Остров лотофагов, в настоящее время известный как Джебра. Тунис.

Черно-синяя мгла затянула горизонт, а ветер стал колючим и злым. Любой, кто бывал в море больше двух раз, знает, что сейчас будет. Даже гребцы из молодых заворчали и закрутили носами. Они чуяли надвигающуюся бурю. Заметались птицы, закричали призывно, а потом полетели к югу. Первые высокие волны слегка толкнули левый борт гаулы, как будто пробуя его на прочность, а потом, словно испугавшись, отскочили назад. И вроде бы нестрашно, но все знали, что это только начало.

— К берегу правь! — скомандовал Одиссей, и кормчий понятливо кивнул. Он и безо всякой команды уже выискивал хорошее местечко.

— Остров вижу! — заорал матрос на мачте. — Бухта добрая!

— Правим туда, — кивнул Одиссей. — Боюсь, и на берегу не скрыться нам от гнева Поседао. Зол он сегодня.

— Волна плохая, царь, — согласно кивнул Эврилох и заорал. — Перимед! Не спать! Самый быстрый ход!

— Бам-м! Бам-м! Бам-м! — разнеслось над злобно ворчащими волнами.

Косой парус и барабан — это лишь немногое из того, что привнес в морское дело царь Эней, и все на этом корабле молились сейчас за его здоровье, надрывая жилы на тяжелом весле. Пологий берег не даст доброй защиты от бури. Укрыться от нее можно только в глубокой лагуне. Свежий, набирающий силу ветер клонит мачту и рвет косой парус. Он заглушает гул барабана, на каждый удар которого корабль подпрыгивает, брошенный вперед слитным движением полусотни весел. Могучие спины, истекающие струями пота, качаются в унисон, и не зря. Огромный остров, который прижимается к ливийскому берегу, совсем рядом. Корабль Одиссея влетает в пролив на полном ходу, когда за его спиной волна уже поднимается в рост человека.

— Успели! — двужильный царь встал со скамьи, пытаясь успокоить заполошно стучащее сердце. — А где это мы?

— А кто ж его знает, — равнодушно пожал плечами Эврилох. — Бурю переждем, и ладно.

— Туда правь! — Одиссей ткнул рукой вперед, где показалась глубокая бухта, отрезанная от моря длинной песчаной косой.

— Хорошее место, — одобрительно осмотрелся кормчий. — Ливийский берег — вот он, рукой подать. А сам остров от моря укроет. И ты посмотри, царь, кто-то тут даже дома поставил… И кучи раковин собрал… А что это тут делается, а?

— Сидонцы и тирцы, — нахмурился Одиссей. — Тут они пурпур добывают. Знаю я такие раковины. Вон, даже чан из камня сложен.

— Только их тут нет, — удивился Эврилох.

— Потому как рано еще, — пояснил Одиссей. — Сюда красильщики по весне приходят, а осенью уходят. А вот сор на песке свежий. Не иначе, стоянка у них тут. От бури укрыться, воды набрать…

Ахейцы вытащили гаулу на берег и тут же попадали на песок. Сил никаких не осталось даже для того, чтобы огонь развести. Хотели было подпорки поставить вокруг борта, но и этого делать не стали. Вода в лагуне почти неподвижна, словно в озере. Бушующее море там, за многими стадиями огромного острова.

— Деревню вижу! — восторженно завизжал гребец, у которого этот поход был за всю жизнь вторым. В первый он дошел от Закинфа до Кадиса. Гребец поднялся на вершину холма и теперь смотрел вдаль.

— Сходить надо, — Одиссей и Эврилох переглянулись.

— Силой возьмем? — вопросительно поднял бровь кормчий.

— Купим, — поморщился Одиссей. — Нам тут еще бурю переждать нужно, а ни ты, ни я не знаем, сколько она продлится. Не хочу, чтобы нас всех во сне перерезали.

— Ну, как скажешь, — пожал широченными плечами Эврилох. — Ты царь, тебе и решать.

Одиссей пошел к деревне один и, остановившись в полусотне шагов от крайних домов, сел на песок, выражая всем своим видом полнейшее миролюбие. Ждать долго не пришлось. Местные, которые, конечно же, удрали из своих домов за холмы, понемногу потянулись к нему. Потянулись только мужчины, одетые в одни набедренные повязки. Они настороженно сжимали в руках оструганные колья и луки. Наконечники их стрел сделаны из кремня, Одиссей давненько таких не видел. Он слышал, что тут, в Ливии, это обычное дело. Бронза слишком дорога, а железа здесь не знают. Впрочем, и каменным наконечником убить можно. Ума для этого много не надо.

— Пусть боги хранят ваш дом, — сказал он, подняв руки и показав пустые ладони. — Я не хочу вам зла.

Худосочные, жилистые мужики, загорелые дочерна, залопотали что-то на своем, а потом ответили ему на исковерканном языке сидонцев.

— Мир, гость. Ты мир, и мы мир, — это сказал старший из стоявших перед ним, мужик лет сорока с исчерченным резкими морщинами лицом и неожиданно проницательным взглядом.

— Хорошо, мир, — облегченно выдохнул Одиссей. Этот язык был ему знаком. — Примите мои дары!

Он положил перед собой синие бусы из микенского стекла, железный наконечник для копья и свернутый в стопку хитон. И судя по всему, его подарки попали в цель. Мужики оживленно залопотали, передавая друг другу каждую вещь, а потом самый молодой из них побежал куда-то в заросли, где, по всей видимости, они прятали еду, коз и семьи.

— Вот! Дар! — сказал старший из хозяев, который уже красовался в хитоне и бусах.

Перед Одиссеем положили похожий на грязный камень сыр, финики, лепешки и целую корзину каких-то сушеных ягод, названия которых Одиссей не знал. Тем не менее, царь встал, прижал руку к сердцу и показал в сторону берега.

— Спасибо, добрые люди! Мы будем на берегу. Пройдет буря, и мы уйдем.

— Зла нет, — внимательно посмотрел на него здешний вождь. — Ты зла нет, и мы зла нет. Ты хорошее копье давать, мы финики, сыр и кожу давать. Мы ягоды унобу давать. Бабу давать. Баба будешь брать? Молодой есть, красивый. Только начать кровь ронять.

— Нет, баб не надо, — покачал головой Одиссей и показал на солнце. — На закате приходи, покажи товар.

— Я прийти, — кивнул вождь. — Боги Гурзил и Айюр пусть видят. Я не умышлять зло. Ты клясться тоже!

— Посейдоном клянусь! — Одиссей достал из-за пазухи фигурку на веревочке. — Богиней Атаной и богом Диво! Пусть меня молния убьет, если я причиню зло тому, кто разделил со мной хлеб.

Вождь пришел на закате, и пришел не один. За ним тянулись десятки мужиков, мальчишек и несколько девок в самом расцвете юной красоты, беззастенчиво стрелявших глазками в заезжих кавалеров. Вождь выставил перед собой плоды своей земли, а Одиссей разложил товар из закромов гаулы. Кое-какие запасы он возил с собой всегда. Кто знает, куда воля богов занесет корабль в следующий раз. Сколько раз вместо Крита уносили моряков ветра в сторону ливийского берега, и не сосчитать. А уж там, если не убьют сразу, только и остается что торговать. Иначе помрешь с голоду.

Небольшой запас из десяти железных ножей, нескольких бронзовых браслетов, двух зеркал, хороших наконечников для копья и дюжины бус сменил своих хозяев быстро, и на борт гаулы втащили тюки шерсти, корзины зерна, фиников и непонятных ягод.

— Торг конец, — с удовлетворением произнес вождь. — Теперь пир! Есть еда и вино из финик пить.

— Давай! — оживились ахейцы, и девки поднесли каждому из них вино в деревянной чаше.

— А что это за ягоды, царь? — спросил вдруг Эврилох, который запустил руку в стоявшую рядом корзину.

— Лотос, не иначе, — со знанием дела ответил Одиссей. — Мне отец говорил, что на юге племена лотофагов живут. И что они какой-то лотос жрут[13]. Видно, это они и самые есть.

— Ум-м, до чего вкусно! — зачавкал Эврилох и крикнул. — Парни! Попробуйте! Это лотос. Он тут на деревьях сам растет. Срывай и ешь сколько влезет.

Корзину растащили вмиг, и вскоре все сосредоточенно жевали сладкие ягоды, запивая их мутноватой брагой из фиников. А девки еще и поднесли каждому по жареной рыбине и по запеченной устрице, которых у побережья Ливии водится без счета. И тут уже весь берег погрузился в сосредоточенное молчание, которое прерывалось только чавканьем и довольным повизгиванием девок, которых подпившие гребцы начали щупать с самыми недвусмысленными намерениями.

Одиссею в ту ночь не спалось. Да и немудрено. Из кустов доносились довольные стоны и шлепки по голому телу, напрочь отбивая любой сон. Пять девок, смелых до отчаяния, увели своих кавалеров из пришлых моряков в ближайшие заросли и теперь старались изо всех сил.

Царь, который уже попрощался с надеждой отдохнуть, встал и обошел лагерь. Он все еще ждал какой-нибудь подлости, но нет. Здешние лотофаги оказались ребятами порядочными, и свои клятвы чтили. А вот буря уже прошла. Это Одиссей почуял своей насквозь просоленной шкурой. Ветер стих, ушли грозовые тучи, а небо весело сияло острыми иголками звезд.

— Утром уйдем, — сказал он сам себе и сел, опершись спиной о пальму. Он слушал бесконечный шелест моря и смотрел на черные до синевы волны, что накатывали на песчаный берег. Так он и заснул.

— Царь! Царь!

Одиссей проснулся оттого, что его грубо трясли за плечо. Двоим гребцам из молодых не терпелось до того, что они посмели разбудить его. Впрочем, солнце уже окрасило рассветом небо, а значит, пора отправляться в путь. Нужно вставать.

— Ну, чего вам надо, бездельники? — недовольно заворчал Одиссей, потянувшись до хруста. — Чего неймется с утра пораньше?

— Мы тут решили остаться! — в голос заявили гребцы. Это были те самые, кто своими охами и вздохами не давал ему спать. Одиссей взглянул в их шальные глаза и вмиг все понял. Он такое видел не раз. Парни дорвались до баб после долгого плаванья, и самую малость повредились в разуме. Уже влюбиться успели в здешних пастушек. Ослепление быстро проходит, но вернуть уже ничего нельзя. Царь слышал много подобных историй, и он точно знал, как нужно поступать в таких случаях.

— Зачем вам тут оставаться? — лениво спросил Одиссей, отряхивая песок с хитона.

— Женимся! — заявили оба. — Земля тут добрая. Рыбы полно, зерно растет, финики тоже. И лотос этот сладкий. Рви с ветки и ешь сколько хочешь. Пурпур опять же есть. А бабы! Бабы какие! В Иберии нет таких. Отдай наше добро, царь, и мы пошли. Нас невесты ждут.

— Вон те девки — ваши невесты? — показал Одиссей куда-то за из спины, а когда парни повернули головы, вырубил обоих двумя короткими, точными ударами.

— Эврилох! Перимед! Архидам! — заревел он, показывая на безмятежно раскинувшиеся на песке тела. — Этих двоих связать и на борт. Когда очнутся, еще спасибо мне скажут. Корабль в воду! Уходим!

Еще две недели спустя. У побережья Египта.

Они шли вдоль ливийского берега, вслед за течением, несущим свои воды с запада на восток Великого моря. Течение это идет от самых Столбов до Египта, потом повернет на север вслед за берегом, а у Родоса развернется в обратный путь, мимо Крита прямо к Сикании. Там, в проливе, между этим огромным островом и Италией, оно встретится с течением севера, образуя множество опасных водоворотов. Потому-то и не пошел Одиссей на Итаку. Он попадет домой легко, не противясь воле богов. Они сами донесут его куда нужно, хоть и немного позже. Да и куда теплее на юге. Ведь, как ни крути, а Семь Сестер еще не взошли, и море частенько бывает беспокойным. Слава богам, ему хватило ума не повести корабль напрямик к Сиракузам. Сгинули бы в том шторме в два счета. Вот и потащились они вдоль побережья Ливии к самому Египту, где никто из них не бывал никогда.

— А чего это тут делается, царь. А? — растерянно спросил его Эврилох, когда они подошли к месту, где, судя по всему, еще совсем недавно не было вообще ничего. Лишь узкий островок, закрывающий вход в бухту. Он и сейчас еще есть, только от берега длинным языком к нему тянется широченная дамба, прошедшая уже половину из нужных семи стадий.

— Да сам не пойму, — растерянно ответил Одиссей. — Как будто порт строят.

— Точно, порт, — убежденно ответил Эврилох, почесав мускулистой лапой косматый затылок. — Ты глянь, ну чисто муравьи бегают.

А посмотреть и впрямь было на что. Сотни полуголых людей, казавшихся отсюда совсем крошечными, тащили на спинах корзины с камнем, вываливая их в воду одну за другой. Следом за ними шли другие, засыпая это место песком и глиной.

— Размоет море, — со знанием дела сказал Эврилох. — Нипочем такая дрянь морскую волну не выдержит.

— И я тоже так считаю, — задумчиво произнес Одиссей. — Когда в Энгоми такое делали, они какие-то большие камни отливали из песка и известки, а потом в воду их бросали. Пустую работу делают. Песок море вмиг размоет. Хотя… Широко строят, не возьмет волна.

— Как думаешь, воды тут можно набрать? — с надеждой спросил Эврилох.

— Ну что-то же они пьют, — резонно ответил Одиссей. — Глянь, какую ораву согнали. Давай-ка сходим туда.

— Парус долой! Мачту снимай! — заорал кормчий, и любопытные гребцы, облепившие правый борт, бросились исполнять его приказ.

Воды здесь незнакомые, поэтому груженая бесценным грузом гаула шла осторожно, едва шевеля плавниками весел. Одиссей, стоявший на носу, до боли в глазах вглядывался в бирюзовую волну, как будто это могло ему чем-то помочь. Впрочем, если и сидела под коварной пеной какая-нибудь игольной остроты скала, то сегодня боги провели их мимо. Мерный стук барабана становился все тише, и совсем скоро нос гаулы пропахал песчаный берег Египта. Здесь нет причалов и складов, только пустошь, где стоят какие-то лачуги и шатры. Видимо, каменная дамба, которая разделит бухту пополам, и станет этим самым причалом.

— Убей меня гром! — выдавил из себя Эврилох. — Ты глянь, царь! Насыпь шириной в целый стадий. А они не мелочатся!

— Ага! — только и смог сказать Одиссей, когда они подошли поближе, и грандиозность замысла открылась ему во всей своей красе. — Тут-то, на этой насыпи, египтяне все и разместят. Да сколько же кораблей они принимать хотят? Полсотни сразу, что ли!

— Полсотни! — гулко захохотал Эврилох. — Ну ты сказал! Да столько кораблей ни в одном порту отродясь не бывало.

— На берег все! — заорал Одиссей. — Гаулу тяни! Тетиву набросить! Оружие под рукой держать!

Все же моряки из египтян никакие. Это ахейцы поняли сразу же, оценив отсутствие военных кораблей в море. Порт пока что не прикрыт никем, кроме двух десятков нубийцев с копьями, что бегут в их сторону, и какого-то запыхавшегося писца, сияющего плотоядной улыбкой. Он подбежал к Одиссею и застрекотал что-то, показывая то на корабль, то на печать, висевшую у него на груди.

— Ты их речь понимаешь? — спросил Одиссей Эврилоха, и тот отрицательно покачал головой.

— Откуда! Я тут и не бывал никогда.

— Вот и я не знаю, — расстроился Одиссей. — Пару слов только слышал.

Писец все не отставал, показывая на цилиндр печати, что уютно покоилась на его груди. Безупречно белый хитон внушил ахейцам немалое уважение. Нелегко оставаться таким красивым, когда вокруг тебя сотни людей таскают корзины с землей и камнем.

— Ну, тогда говори, что знаешь, — резонно заявил Эврилох, и Одиссей выдал.

— Муу! — с серьезным видом произнес он, и вся команда покатилась со смеху.

— Ты чего мычишь, царь? — хохотали они. — Ты корова, что ли?

— Ты, как тогда в Иберии, хочешь железо на коз менять? Гы-гы!

— Вы, бараны! — повернулся к ним побагровевший Одиссей. — Не знаете ничего, так молчите! Муу — это вода на ихнем. Я у него воды попросил.

— Муу? — сразу же поскучнел писец и показал куда себе за спину. Там, вдалеке, если присмотреться, были видны колышущиеся на ветру заросли тростника. Выражение его одутловатой физиономии перевода не требовало. Пойди, мол, и сам набери.

— Десяток парней возьми и принеси воды, — приказал Одиссей старшему из гребцов, и тот молча кивнул в знак согласия.

— Слушай, царь! — зачем-то понизил голос Эврилох. — А что это за волосы у него на голове? Таких волос у людей не бывает. У него же веревки какие-то из головы растут. Может он злой даймон? Может, это сам Мормо явился, чтобы сожрать наши сердца?

— Иди, за парнями присмотри, олух, — презрительно сплюнул Одиссей. — Даймон Мормо только за плохими детьми ночью приходит. А этот просто лысый. А на голове у него шапка такая из веревок. Парик называется. Ты в Энгоми не видел, что ли? Там египтяне тоже живут.

— Не, — порозовел Эврилох, что на его устрашающей физиономии смотрелось немного диковато. — Я в Энгоми дальше портовой таверны и не ходил никуда. Там сладкое вино, шлюхи и котлеты. У нас на Итаке такого нет. Вино только, и то дерьмовое. Мы с парнями до самого отплытия там и сидим. Лучше того места на всем свете нет.

— Да чего ему надо? — не выдержал Одиссей, у которого египтянин с печатью на шее почему-то вызвал страшнейшую неприязнь.

Царь во все глаза разглядывал писца, который пытался взобраться на борт гаулы, но энтузиазма у команды не встретил. Ему вежливо показали полруки и на корабль не пустили. Египтянин что-то возмущенно голосил, но, поскольку его тут никто не понимал, уже начал терять напор. Нубийцы, взвесив свои шансы против пяти десятков головорезов-ахейцев, просто стояли рядом, притворяясь статуэтками из черного дерева. Они лениво опирались на копья и старательно отводили взгляд в сторону. Никто не безобразничает, и ладно. Какие к ним могут быть вопросы? Видимо, именно это они и сказали писцу, который только и мог, что возмущенно бормотать, так и оставаясь непонятым.

— Паруса вижу-у! — заорал гребец из молодых и глазастых. — Десяток! Сюда идут!

— Кто? — крикнул Одиссей.

— Царя царей корабли! — уверенно ответили с палубы. — Две мачты вижу и кливер!

— О как, — глубокомысленно заявил Одиссей и выдал второе слово, которое знал на языке египтян. Он ткнул в горизонт и отчетливо сказал.

— Пер-аа!

— Пер-аа? — растерялся враз побледневший писец и уставился перепуганным взглядом в сторону моря.

Прошло совсем немного времени, как он повернулся к Одиссею и завизжал, тряся полными щеками и брызгая слюной.

— Ну! Ну! Им ири пер-аа! Бесут исети! Им ири пер-аа![14]

— Ты понял, чего он орет? — лениво спросил Одиссей.

— Не-а, — покачал кудлатой башкой Эврилох. — Точно тебе говорю, это даймон Мормо. Я его всегда именно таким и представлял. Жирный, с веревками на голове, и говорит непонятное.

— Вот ты все-таки дурень, — тяжело вздохнул Одиссей. — Смотри-ка, он тоже что-то увидел.

— Хака Хасут! Хака Хасут![15] — писец по-бабьи всплеснул руками и убежал, загребая песок сандалиями, сплетенными из тростника. Нубийцы, сверкнув белозубыми улыбками, потянулись за ним, махнув ахейцам на прощание рукой. Совсем скоро мимо них пронеслась колесница. Полуголый египтянин с важной вестью на кончике языка мчал на восток во весь опор.

Не прошло и получаса, как Одиссей понял, что значит Хака Хасут. Бирема, украшенная позолоченной бычьей головой, ткнулась в песчаный берег свои бронзовым носом, а с ее борта спрыгнул тот, кого в этой части света называли Господином моря. И этот человек, сияя широченной улыбкой, направился прямо к нему.