Царская дорога

Глава 6

Год 5 от основания храма. Месяц пятый, Гермаос, богу, покровителю скота и торговцев посвященный. Кипр.

Теперь я понимаю, почему все цари древности проводили время на пирах и охотах. Так они заполняли невероятную пустоту и скуку той жизни. Ведь здесь все происходит либо медленно, либо очень медленно, либо не происходит вообще. Торговая экспедиция может занять год, а то и два. А остальные живут от урожая до урожая, проводя значительную часть времени в каком-то анабиозе. И ведь не ломает их, как меня. Мне хронически не хватает потока информации, новостей, впечатлений. Я каждый день читаю сообщения, приходящие с гелиографа, кольцом башен окружившего остров, но в глубине души понимаю, что можно этого и не делать. Ну ни хрена интересного там не происходит. Живут и живут себе люди. Добывают мою медь, плавят ее в слитки в виде бычьей шкуры и привозят в закрома Энгоми. Но я все равно с упорством маньяка читаю сводки и погружаюсь в пошлины, собранные портами Энгоми, Пафоса и Китиона, и в объемы меди, выплавленной в горах Троодоса. Надо бросать это дело. Все равно, если считать по дням, то вся добыча острова измеряется талантами. Отнюдь не тоннами.

Навигация уже началась, а я все еще на Кипре. Что-то не припомню такого за все последние годы. Жена косится подозрительно, словно ожидая какого-то подвоха, но нет. Я еще не начал новую войну, не поплыл на далекие острова, где живут рогатые жабы, и даже не пошел испытывать новую бирему, потому что пока доволен старыми. Я исправно сижу в мегароне, разбирая дрязги островной знати, присутствую на заседаниях Ремесленной гильдии, Купеческой гильдии и даже Рыбацкой гильдии, которую пришлось организовать по многочисленным просьбам трудящихся. Добыча тунца стала для нас не менее важным занятием, чем сельское хозяйство, а ловля губок и раковин-иглянок тоже приносят немалые доходы. Новоявленная аристократия, которая уже вовсю носит пурпур, теперь узнала, как нужно вытирать задницу. Лучше губки для этой цели ведь еще ничего не придумали. Римляне соврать не дадут, а уж они-то в туалетном деле толк знали.

Скоро я прогуляюсь на восток с полутысячей конницы, но пока ее готовят в поход в свежезахваченном Алалахе. И даже с этим трибуны преспокойно справляются без меня. Десять конных турм, куда только что влилось пополнение из Фракии и Вилусы, нещадно гоняют в заросшей густыми травами долине Оронта. Низовья самой полноводной реки Леванта, где в мое время стояла Антиохия, — это единственное место, где я могу пасти поголовье своих коней. На прокаленном солнцем Кипре лошадкам сейчас попросту нечего жрать.

Со скуки я решил снова пойти потолкаться на рынке и в порту. Накладная борода у меня есть, подвязал и готово. Стража незаметно окружает меня в дороге, изображая зевак. Им тоже бороды подвязывать приходится. Воинов у нас не спутать ни с кем даже спьяну и в темноте.

— Дочь, — я остановил качели, которые только что раскачал до опасного скрипа, — пойдешь со мной на рынок? Только ты молчать должна, а то меня узнают. А я не хочу, чтобы меня узнали.

— Пойду! — хохочущая Клеопатра вцепилась в мою шею. — А ты мне пирожок с рыбой купишь?

— Куплю, — кивнул я.

Грустно. Ил никогда со мной на рынок не ходил. Ему это просто неинтересно. Он любит играть в царя, и натренировался до того, что способен часами сидеть в кресле, сохраняя полнейшую неподвижность. Простого ребячьего любопытства — абсолютный ноль, и я даже не представляю, что с этим можно сделать. Вот, отправил его в лагерь легиона и приставил к нему двух дядек из увечных воинов. Оттуда доносятся его возмущенные вопли, но я их старательно игнорирую.

— Пошли переодеваться, — заговорщицким тоном сказал я Клеопатре, и ее мордашка осветилась счастливой улыбкой. У нее есть выходной штопаный хитон и старательно измочаленная веревочка-пояс. А сандалии такой малышне и вовсе не полагаются, отчего восторг ребенка не знает границ. Дома ей почему-то босиком бегать не позволялось, а вот на рынке — сколько угодно.

Мы выскользнули из ворот акрополя, незамеченные почти никем. Стража старательно отвернулась, изо всех сил делая вид, что меня не узнала, и я побрел по улице южного квартала, став похожим то ли на заблудившего купца средней руки, то ли на приказчика из богатого дома. Здесь народу немного, но чем дальше уходишь от жилищ знати, тем больше людей на улицах, а у храма Великой Матери, где на мраморной тумбе орет свои объявления глашатай, народ толпится всегда.

— Пойдем в храм, — потянула меня за руку Клеопатра, которая с восторгом шлепала босыми ножками по каменным плитам мостовой. — Там тетя Кассандра. Она меня булочкой угостит. Я есть хочу!

— Дочь! — укоризненно посмотрел я на нее. — Мы же договаривались. Пирожок с рыбой. И ты молчишь.

— Ладно, — с самым серьезным выражением лица сказала она. — Я потерплю.

Порт, как и всегда, полон кораблей, людей, звуков и запахов. Сидонцы и тирцы, тамкары из Угарита и диковатые пеласги из-под Газы, которые тоже начали понемногу переходить от грабежа к торговле. У них там превосходное вино, сладкое и крепкое. Воды в этой несчастной земле очень мало, зато солнца просто завались. Виноград вызревает на загляденье. Да, точно, потащили амфоры. Первые урожаи пошли, не иначе. Вино из Газы и моллюски — это нечто. Жители римского Карфагена, которые по пьяни позволили взять свой город вандалам, соврать не дадут. Весь культурный слой того периода — это угли от пожаров вперемешку с осколками кувшинов и устричными раковинами. Они что-то праздновали на ипподроме, а утром — о-па, сюрприз! Власть переменилась.

Знакомая мне девчушка, что торгует в порту пирожками, стояла на привычном месте, с туеском за спиной. Она меня уже знала, а потому сноровисто сбросила свою поклажу.

— Мне три с тунцом, — сказал я. Два обола за три пирожка. Верно?

— Уже нет, добрый господин, — покачала она головкой, украшенной двумя торчащими в разные стороны косичками. — Три пирожка — три обола. И сегодня с бараниной, тунца отец не добыл.

— Так ты раньше за три пирожка два обола брала, — растерялся я. — У тебя пирожки стоят как хороший обед в Угарите.

— Вот и поезжай в свой Угарит, господин, — вздернула нос девчушка. — У нас тут не Угарит вшивый, а целый Энгоми. Тут все дорого. Вон даже шлюхи теперь обол с третью стоят. Матросы и солдаты побуянили немного, а потом ничего, привыкли.

— Ладно, давай, — смирился я с инфляцией и протянул ей новые деньги. Это из-за них-то цены и поднялись. Раньше просто такой возможности не было. Просить два обола за сеанс любви здешние дамы не рискнули бы ни за что. А вот обол и два халка — в самый раз.

— О-ох! Вы тоже этими новыми халками платите, добрый господин? — простонала девчушка, принимая горсть медных кругляшей весом десять граммов каждый. — Спаси нас, Великая Мать, карманы порвутся скоро!

Я решил провести эксперимент, понемногу вводя разменную монету. Меди у меня полно, так почему бы не использовать. Курс ее к серебру примерно один к ста, поэтому монетки получились немаленькие. Зато теперь можно зелень пучками покупать и рыбу поштучно. Все же обол для повседневных расчетов — монета слишком крупная, а халк — это его шестая часть.

— Папа, а кто такие шлюхи? — прошамкала Клеопатра, которой из трех пирожков полагалось два. — И почему они обол с третью стоят? Это очень большие пирожки? Я хочу шлюху!

— Э-э-э… — совершенно растерялся я, понимая, что в любом случае ляпну какую-нибудь глупость. И я ее ляпнул. — Давай, тебе мама расскажет. Хорошо?

Я вздохнул, понимая, как пойдет разговор с Креусой, которая вынуждена будет объяснять четырехлетней девочке всю правду жизни, а потом махнул рукой. Тут ведь совсем иная мораль, совершенно далекая от христианской. Фрески у меня в спальне такие, что в моей прошлой жизни потянули бы на реальный срок. А быки у входа во дворец, сверкающие эрегированной красотой? Да моя девочка все нужное уже сто раз видела. Но все равно, пусть ей объясняет кто-то другой. Мне это делать совершенно не хочется.

— Пошли! — потянула меня за руку Клеопатра. — Я тут уже все съела. На рынок хочу. Там пирожки с грушами продают.

— Пойдем, — кивнул я. — Но к полудню нам нужно вернуться, доченька. У меня еще есть дела.

Сегодня выпускной экзамен в школе, и я внезапно решил почтить его своим присутствием. Ведь это единственное событие, которое хоть как-то разнообразило бесконечную череду одинаковых дней. А внезапность моя была обусловлена присущим всем царям коварством. Хочу застать их всрасплох…

— Царь благородный, сразив копьем густогривого льва

Пот обильный утер и ланиты в водах прозрачных омыл…

Это бубнил очередной школяр поэму про героического меня и убиенное краснокнижное животное, популяция которого еще цеплялась за жизнь в горах Пелопоннеса. За неимением другой литературы в школьную программу включили то, что из этой самой школы и вышло. У нас тут нашлась парочка молодых писцов с нормальным чувством ритма. Они освоили гекзаметр и выдавали нагора поэму за поэмой, причем зачастую довольно похабного свойства. Мне уже доводилось слышать их произведения у костров воинов, но писцы все отрицали. Говорят, не мы, и все тут. Вот придурки. У меня ведь других поэтов нет, только они двое.

— Шестью шесть — тридцать шесть, шестью семь — тридцать семь, шестью восемь — тридцать восемь, — твердил какой-то паренек, одетый в щегольский хитон с синей оторочкой и в нарядные сандалии.

— Стоп! — поднял я руку, а директор школы, который стоял рядом, закрыл глаза ладонями. Наверное, он и не думал, что спалится так незатейливо. Меня обычно в это время в столице не бывает.

— Что это за чучело? — спросил я. — Как попал в школу? Как все это время учился? И кто допустил его до экзаменов?

— Прощения прошу, государь, — прятал он глаза. — Упустили отрока.

— Доклад мне подготовь, — кивнул я новому главе Дома просвещения. — Как это произошло, кто виноват и что будем делать.

— Слушаюсь, государь, — кивнул парнишка лет восемнадцати, сам выходец из этой самой школы. — Но ответ я и так знаю, просто не успел довести до конца расследование.

— Только не говори мне, что в школу начали за деньги принимать, и экзамены покупать, — повернулся я к нему.

— Начали понемногу, — поморщился тот. — Уж больно почетно нашу школу закончить. Полцены отдают, чтобы в бесплатный класс попасть. А такие тупые даже на платное обучение за взятку поступают.

— Этого! — кивнул я на бледного как мел директора школы. — На допрос! Если брал, на год в рудник. Если сам не брал, просто выгнать. В рудник отправить того, кто брал. С отца этого олуха взыскать плату за обучение в двойном объеме. Экзамены перенести на месяц Посейдеон. Зимой я точно здесь буду, еще раз послушаю.

— Исполним, государь, — склонился министр просвещения.

— У тебя в планах открыть школы в Пафосе, Китионе, Афинах и Навплионе. Помнишь? — бросил я. — К первому дню месяца Дивонуса отчитаешься.

Надоело все, уеду куда-нибудь! Развеяться хочу. На Сифнос! Проинспектирую рудники, в смысле, принесу жертвы в Храме Посейдона, Сотрясателя тверди земной, Создателя коней, Спасителя. Да, он у нас многостаночник, не только за море отвечает.

— Ин вино веритас, истина в вине, — бормотал я, обходя поверженные тела жрецов. — Или эн ойно алетейа, если по-нашенски. И зачем я эту фразу им сказал? Вот теперь самому расхлебывать придется.

Запах перегара едва не сбил меня с ног. Великий жрец Гелен и приехавший постигать сакральные истины египтянин Нейтхотеп разметались на своих ложах, уронив лица в блюда с объедками. Видимо, философские изыскания оказались весьма непростыми, и им пришлось подключаться к силам космоса напрямую. Напоить урожденного египтянина ничуть не легче, чем жителя Вавилона. И те и другие из-за отсутствия нормальной питьевой воды почти с рождения хлещут пиво, отчего все время ходят малость прибуханные. Резистентность к алкоголю у них высочайшая.

Я сунул пальцы в холодное блюдо, вытащил оттуда кусок и бросил его в рот. Печень, так и знал. Опять гадали, пытаясь проникнуть в тайны Вселенной. Но почему они так ужрались-то? Ответ лежал на поверхности. Точнее, он там висел.

— Вот елки-палки! — крякнул я, узрев очередное подтверждение своего ураганного чувства юмора.

Я ведь опять отпетросянил, пытаясь взять титул комика столетия. При отплытии беглый жрец богини Нейт получил ленту Мёбиуса, названную мной лентой Сераписа, и поручение найти в ней начало и конец. Видимо, задача оказалась для них обоих непосильна, и две высокие стороны ушли в такие дебри философии, выбраться из которых самостоятельно не смогли. Пришлось призвать помощь богов. Кстати, опьянение здесь — это не столько удовольствие, сколько вход в экстатическое состояние. Метода входа в него едина для всех малоразвитых народов, отличаются только виды волшебного эликсира.

— Эй! Гелен! Просыпайся! — толкал я родственника, который, как и свойственно многим заядлым холостякам, становился все более и более неравнодушен к алкоголю.

— А, государь! Это ты? — попытался сфокусироваться он. Это оказалось совсем непросто, и ему пришлось закрыть один глаз. — Мы почти прикоснулись к решению твоей задачи, но оно снова ускользнуло от нас. Не гневайся, мы решим эту загадку.

— Да нет у нее решения, — встряхнул его я. — Нет! Понимаешь? Это шутка была!

— А вот и нет, — пришел он в себя. — В этой задаче заключена величайшая мудрость. Помнишь, ты рассказывал мне, что такое философия, дуализм и диалектика?

— Ну, было, — кивнул я. — Я тогда тебе еще задачу ставил создать новую систему, где будет увязано государство, вера, мораль и развитие. А так и не сделал ничего, только баранов впустую изводишь.

— Так это же оно и есть! — глаза Гелена лихорадочно заблестели. — Понимаешь, эта лента имеет всего одну поверхность и ни одной границы. Это прямое отрицание дуализма нашего мира: добро-зло, жизнь-смерть, дух-материя. Она показывает, что противоположности — это иллюзия, части единого целого. Путешествуя по этой ленте, мы незаметно переходим из внешнего во внутреннее и обратно. Это символ состояния просветления или единения с богом, где исчезают все противоречия. Двигаясь по ленте, мы можем пройти бесконечный путь, никогда не доходя до конца. Это символ вечности, бесконечного цикла смерти и возрождения, а также бесконечности познания.

— Ты сейчас со мной говорил? — подозрительно уставился на него я.

— У всего должно быть две стороны, — продолжил Гелен, не обращая на меня внимания. — Но лента Сераписа нарушает это правило. Она говорит нам, что за дуализмом привычного мира скрывается совсем иная реальность, постичь которую можно, только выйдя за его рамки.

— Ты, братец, — я осторожно отодвинул от него кувшин, — сейчас так мощно выступил, что я даже не все понял. Это все очень интересно, но ты объясни, какая мне с этих ваших пьяных изысканий польза?

— Жрецы Амона, — усмехнулся бледный, с мешками под глазами Гелен. — Вся их философия основана на дуализме сущего. Египтяне живут так, что есть они и есть все остальные. Поэтому огромная страна и застыла на месте, не меняясь столетиями. Туда не приходят новые люди и новые мысли, и поэтому они неизбежно проиграют. Они зажаты в тисках ложных истин. Привези мне еще пару головастых парней из Египта, и через несколько лет мы создадим новое знание, основанное на совершенно иных началах. Серапис, который даровал нам эту ленту, пойдет широкими шагами, сметая отживших свое божков. Любая земля, где будут следовать Маат, сможет стать Землей Возлюбленной, обителью справедливости и гармонии. Для этого не нужно будет хлебать воду из Нила.

— А что на это скажут жрецы Амона? — выжидательно посмотрел я на него.

— Мы их просто размажем, — уверенно произнес Гелен. — Египет устроен как те пирамиды, где похоронены их цари. Если ты камень, что лежит в самом низу, тебе никогда не подняться наверх. Серапис же этой лентой говорит нам, что любой путь бесконечен. В том числе и путь наверх, если ты живешь праведно, а дела твои угодны богам. Не ты ли сам тому пример, государь?

— Вино и баранов отпускать без ограничений, — повернулся я к Филону, архонту острова, который стоял тут же и слушал всю эту ахинею с открытым ртом.

— Много получится, государь, — несмело ответил тот. — Они как не в себя пьют.

— Вычтешь из податей, если понадобится, — бросил я и вышел, чтобы глотнуть свежего воздуха. Тут его заменяли пары алкоголя.

Если у них получится, то, пожалуй, я запью сам. Ведь тогда лопнет заскорузлая корка кастового общества и появится прообраз мира относительно равных возможностей. Его робкий зародыш. Неужели эти двое смогут связать священные принципы Маат, которые сильно напоминают конфуцианство, и тягу к инновациям? Тогда получится выстроить здоровое общество с социальными лифтами, которое имеет целостную этическую систему и стремление к непрерывному развитию. Все эти «не лги», «не укради», «не убий» были взяты прямиком из египетской Книги Мертвых, только там этих утверждений аж сорок два. Это то, за что отчитывается правоверный египтянин на суде Осириса. Почему бы не добавить к ним что-то вроде «я стремился узнавать новое» или «я делал свою работу лучше, чем ее делал мой отец»? Тогда люди этого мира еще до наступления новой эры полетят в космос. Почему я беру за основу философию Египта? Да потому что сейчас не существует ничего, что приблизилось бы к ней по интеллектуальной мощи и филигранной проработке деталей. Создать новую философию самому, да еще и с нуля? Это даже не смешно. Такие титаны, как Сократ, Платон и Аристотель относились к разным поколениям и последовательно развивали учение друг друга. А уж я совершенно точно не Аристотель, я самый обычный человек, которому кто-то дал шанс изменить мир. И, мне кажется, он начал меняться по-настоящему только сейчас.