Червь-6

Глава 23

Их крики слишком быстро меня утомляли.

Их вопли пробуждали во мне злость.

Куда бы я не приходил, в какую бы захудалую деревню не заезжал, везде было одно и тоже. Стоило мне появиться у главных ворот совсем позабытой деревушки, как рядом со мной собиралась цепь из испуганных глаз. Из каждого ветхого домишки выскакивали жильцы, собирались кучками и всматривались в меня своими запавшими глубоко в черепа глазами. Но за их страхом стоял не я.

Хейн — мой ручной монстр и уродец — всюду следовал за мной по пятам. Обозвать его «своей тенью» у меня язык не поднимался — тень от его туши могла накрыть корову, и больше бы бурёнку никто не увидел. А вот послушным зверьком — это легко. И когда народ видел позади меня раздувшееся тело, когда-то принадлежавшее человеку, людскими сердцами овладевал страх. В своих пыльных одежонках они кучковались и обращали свои взоры на меня. Смотрели на меня с последней надеждой.

Я дарил им её.

Я собирал всех мужчин в кучу, и дарил им надежду. Дарил им новую жизнь. Дарил им силу, о которой они даже и не мечтали.

Да, они громко кричали. Да, их глотки почти рвались от вопля и рёва, что создавал в их лёгких страх. Но никогда великая сила не давалась без боли.

Однажды ко мне подбежала женщина. Она громко рыдала, её лицо было испачкано грязью и соплями. Её всю трясло от страха, но она отважилась открыть свой грязный рот с пожелтевшими зубами:

— Да что ж ты делаешь, монстр⁈ — кричала она сквозь рёв, исказивший её лицо и губы в отвратительную гримасу. — Прекрати! Прекрати! Прекрати!

Своими грязными ботинками из дешёвой ткани она не побоялась встать на мою алую гладь. Эта нищенка не побоялась приблизится ко мне на расстоянии вытянутого меча, в отличии от других женщин, разбежавшихся по своим домам, когда центральная площадь наполнилась криками и стонами сотни мужчин.

С улыбкой я посмотрел на неё, и сказал:

— Если я сейчас остановлюсь, то придёт другой монстр, и вместо силы — дарует вам смерть. Ты хочешь узреть, как погибнут все, кого ты знаешь?

На её глазах сверкнул испуг. Она умолкла, проглотив подступившую слюну и слёзы, скопившиеся на губах. Когда мужской вопль медленно сменялся на отвратительное бульканье, женщина в испуге обернулась. Она оборачивалась каждый раз, когда очередной мужчина почти полностью облачался в новый доспех. Я уже привык к этому. Женщина не верила своим глазам. Они все думали, что увидят смерть на улицах своих деревень, но видели совсем иное.

Мужчины не умирал, они продолжали жить. Валились на колени, преподали лицом к алой глади. Многие пытались содрать со своего тела свою новую вторую кожу, которая отныне будет их защищать. Какая глупость. Они действительно пытались содрать то, что продлит и сохранит им жизни.

Стоявшая рядом со мной женщина успокоилась. На лице остались солоноватые разводы от слёз и размытое пятно грязи, оставленное рукавом, когда она утирала сопли с носа.

— Ты сказала, что грядёт война, — эти слова прозвучали с невыносимым холодом. Так могут говорить только те люди, у которых всё забрали, и им уже плевать на всё. — Тогда, я готова увидеть войну лично.

— Ты хочешь быть рядом со своим мужем? — спросил я, заглядывая своими кровавыми глазами в её потускневшие очи.

Вместо слов она начала стягивать с себя одежу. Стащив с головы косынку, она швырнула её к моим ногам. Затем она стянула рубаху, обнажив вполне жилистое тело. Сальные волосы скатились с её плеч скрыв полностью грудь. На неё никто не смотрел, лишь я, когда остальные были заняты собой. Когда все мужчины с ужасом рассматривали свои тела.

Когда всё началось, они все разделись. Все деревенские мужики начали стягивать с себя одежду, стоило моей алой глади добраться до их ног. Конечно же, сами того они не хотели, всё случилось по моей воле, но они не имели никакого права облачаться в благородный доспех поверх своих пыльных обносок.

Когда я принимал свою силу, я был обнажён. Когда Осси получала свою силу, её тело было обнажено. Другие не смеют нарушать правило.

Другие бранились, ругались и возмущались. Стояли в лучах обеденного солнца и послушно раздевались, обнажая свои трясущиеся от страха тела.

Смелая женщина с пожелтевшими зубами швырнула грязную юбку к моим ногам. Скрыв от моих глаз свои груди и лобок обеими ладонями, она прошипела:

— Я хочу быть рядом со своим мужем!

Её сила воли и смелость должны быть оплачены щедро.

Она вдруг опустила голову и замычала. Попыталась отойти от меня, но его ступни глубоко увязли в алой глади.

— Не бойся, — сказал я, мягко улыбаясь. — Больно не будет.

Но страх в её сердце оказался крепче моих слов.

Тонкие сосуды быстр оплели её ноги, и ползли вверх, к самому животу. Женщина пальцами пыталась ухватиться за маслянистые тросики, пыталась их отодрать от своей кожи. Рычала, мычала и кричала, но ничего не получалось.

— Замолчи! — взревел я, уставившись на неё.

Помогло.

Женщина подняла глаза и заткнула рот. Стиснула так сильно губы, что те поболели.

— Прими силу, которую я тебе дарую, — сказал я. — Прикрой глаза, и насладись ею. Дай теплу пропитать каждый клочок твоей плоти.

В ответ она кивнула и сильно зажмурилась. Женское тело еще сотрясалось, но это уже был не страх. Адреналин расползался по её жилам вместе с моим даром. Тяжелое дыхание медленно успокаивалось. В последний раз она дёрнулась, когда упругие струйки крови затекли к ней в нос, уши и рот.

Всё закончилось, когда женщина с пожелтевшими зубами открыла веки и узрела мой лик через окровавленные глаза. Она с трудом разжала занемевшие губы, за которыми зубы окрасились в белый, и издала свой первый звук. Бульканье вырвалось из её зевы с каким-то натужным скрежетом. Кровь, заполнившая её легкие, мешала ей произносить слова, но скоро она привыкнет. Скоро она научится.

И так было везде. В каждой деревне, которым не было счёта. Сколько было деревень — я не считал. Где были дороги, туда я и гнал. Сколько прошло дней? Я не считал. Дни стремительно сменялись ночами, ночи — утренним солнцем. Люди вопили и кричали каждый день. Я собирал толпы и обращал их в себе похожих. Я делал из них армию.

Их крики слишком быстро меня утомляли.

Их вопли пробуждали во мне злость, которой я хотел воспользоваться и обрушить всю силу на их хрупкие плечи! Но сейчас, стоя на самой грани между добром и злом, внутри меня заговорил второй голос. Он был всегда со мной, но раньше он лишь нашёптывал мне успокоительные речи. И если бы не он, злость уже бы сжимала копьё в моих руках и разила всех, кто только смел открывать передо мной глотки и призывать к рассудку.

Разум Инги никогда не спал. Постоянно сдерживал меня, заглушая нестерпимую боль. Но сейчас Инга мне не помощник. Её голос показался мне слишком громким. Шёпот сменился рёвом, заставляющим меня оборачиваться каждый раз, когда я вплетаю свою жизнь в судьбы новых пары сотен душ.

Быть может, это просто безумие, которое я выпустил наружу? Мне никто не скажет и не поможет, друзья мои остались дома.

Дрюня отказался путешествовать со мной. Ему было больно смотреть на то, как люди обращаются в кровокожих не по своей воле. Но у меня не было иного выбора. Он это прекрасно знал и понимал. Мой друг предложил мне обучать новых бойцов. Опыт у него имелся, и я даже был рад его предложению. После полного обращения, кучка неокрепших кровокожих выдвигалась в сторону Оркестра, где их ждал уродливый тренер в гнойном доспехе.

Каждая моя поездка забирала не малую часть моей алой глади. Я уже не мог с лёгкостью дотянуться от одной деревни до другой, поддерживая между ними непрерывную связь. Километр уже стал для мне непреодолимым расстоянием. Но это мне уже и не нужно было. Народ, обращённый мною в кровокожих, был полностью подвластен мне. В их жилах течёт моя кровь, а в груди раздаётся эхо моего сердца.

Сейчас, после того как я уже обратил почти тысячу людей в кровокожих, под моими ногами осталась багровая лужица размером с ковёр, и ещё Хейн, чьё тело оставалось заполненным сосудом для переноски моей крови. Но даже несмотря на удручающие запасы, я бы продолжил своё расширение армии, если бы листья на деревьях не пожелтели.

Я даже не заметил, как солнце перестало греть, а прохладный ветер по ночам пронизывал тело обычного человека до костей.

Напоследок я посетил знакомую мне деревушку, где на пыльной дороге я заметил знакомого мне парнишку. Выгоревшие на солнце волосы, чуть полненький, но крепкий — весь в отца. Отто убирал пожелтевшую листву, опавшую с дерева возле их забора. Черенок метёлки из тонких веток был выше парня почти на метр, но малой умело справлялся с поставленной ему задачей. Я приблизился к нему почти беззвучно, и лишь когда моя тень упала на его плечи, он обернулся.

Детские глаза не сразу признали в стоящим перед ним человеком друга. Он побоялся заглянуть в мои глаза. Прижав метлу к груди, Отто медленно опускал голову, рассматривая мой доспех, всматриваясь в трещины и глубокие борозды, оставленные мечами противников. Он вглядывался в огромные наплечники, рассматривал кровавые рога, росшие в разные стороны. Моя накидка не вызвала на его лице испуга, но лишь поначалу. Когда ударил прохладный ветерок и подол плаща подбросило в воздух, на короткий миг перед лицом паренька блеснула пара шепчущих в безмолвии лиц. Глаза Отто вылупились. Оцепенев, он прижал метлу к груди еще сильнее.

— Не бойся, Отто, — побулькал я. — Это я. Вспомнил меня?

Хрустя доспехом, я опустился перед ним на колено, чтобы его глаза узрели моё лицо. Тело мальчика в тёплой рубахе потряхивало, но не из-за прохладного ветра. Он испугался. Меня.

— Отто, подними глаза, не бойся.

Мальчик с метёлкой в руках повиновался. Но его глазами управляло не любопытство, а страх, от чего мне было больно. Лицо его было не подвижно, губы сомкнуты, глаза уставились на меня, но в них не было ничего того, что я видел раньше.

— Отто, это я, Инга! Ты вспомнил меня?

Он опустил глаза и прошептал:

— Ты не Инга.

Детские глаза не обмануть. Возможно, оно и к лучшему, мне бы не хотелось, чтобы имя Инги в этой деревни ассоциировалось со словами смерть, война и кровокожи. Пусть они меня не узнают. Пусть признают во мне другую. Но от этих слов им не отвертеться.

Я выпрямился перед Отто, снова накрыв его своей тенью.

— Где твои родители, мальчик? — спросил я.

Смотря себе под ноги, он ответил:

— Я не знаю.

Храбрый Отто. У меня вдруг возникло желание надавить на его храбрость еще сильнее, прочувствовать прочность, найти ту самую нагрузку, при которой он станет обычным пацаном, плаксой и слюнтяем. Но я даже не смог открыть рта. Что-то внутри меня продолжало душить злость. Пусть, пусть… бесконечно это не может продолжаться.

— Отто, — сказал я спокойным тоном, широко улыбаясь, хотя он даже этого и не видел. — Я вижу, когда меня обманывают. Я еще раз…

Он не дал мне договорить. Парень швырнул метлу к моим ногам и пулей бросился в сторону дома. Отбежав на пару метров от меня, он оглушительно завопил на весь двор:

— Мамка, Папка! У нас монстр возле дома! Мамка, Папка!

Дверь хаты распахнулась. Наружу выбежал огромный мужик в летней рубахе. Хмурое лицо быстро отыскало Отто, а потом перекинулось на меня. Из-под кустистых бровей суровые глаза с ненавистью впились в меня. Взгляд настоящего мужика. Без страха и сожаления. Без компромиссов. Или он тебе свернёт шею, или ты ему выпустишь кишки.

Отто пробежал мимо мужчины и нырнул в дом. Наконечник копья выглядывал из-за моей спины, и мужчина это прекрасно видел. Я не стал доставать оружие, я даже и не собирался этого делать. Я двинул в сторону мужика со словами:

— Юрис, это я! Инга!

Суровое лицо мужчины еле заметно смягчилось. Брови выстроились в одну линию, давая огромным глазам без помех разглядеть меня целиком. Сжатые кулаки оставались побелевшими. Страх, мучающий душу этого огромного мужика, был виден не вооружённым взглядом, но это не помешало ему сделать мне на встречу шаг и спросил:

— Инга, это действительно ты?

— Да. Это действительно я.

Как и Отто, он принялся внимательно рассматривать моё тело, чуть стояло мне встать подле него. Он удивлённо хмыкнул, скрестил руки на груди. Прохладный ветер терзал его кожу, но он словно не замечал прикосновения чего-то холодного и мёртвого, покрывшись мурашками. А когда его глаза уцепились за плащ, он вдруг поёжился.

— Инга, — сказал он, переведя взгляд на моё лицо. — Что с тобой случилось? Кем ты стала?

В его голосе звучало отвращение. Мужские губы словно выплёвывали застрявшие в глотке слова, после которых оставалась горечь на языке.

— Юрис, сейчас это не имеет никакого значение. Я пришла с плохими новостями.

Мужчина прищурился, собрав редкие морщины возле глаз в кучу.

— Что случилось? — спросил он, оглянувшись на свой дом.

— Война не за горами.

— Война? С кем? С труперсами? Так ведь вы их победили! Все об этом говорили! Деревня гуляла пять ночей! Мы праздновали мир…

— Вы рано праздновали, Юрис. Сейчас мир как никогда хрупок. И нам пора самим взяться за его укрепление.

— Так, а кто нам угрожает? Скажи мне! Я собственными руками сверну им головы…

— Кровокожи. Такие же, как и я. Те самые, что были здесь и забрали Роже.

Юрис умолк, глядя на меня каким-то одуревшим взглядом. Его лицо медленно искажалось мыслью неминуемой обречённости, и я редко такое наблюдал. Не все думают о себе, есть люди, которые думают только о своей семье. Юрис был один из них.

— Инга, пойдём в дом, быстрее!

— Юрис, остановись.

Мужчина успел сделать пару шагов, но, услышав мой голос, замер.

— Я не хочу, чтобы твои видели…

Юрис обернулся.

— Что… что видели?

Мне было трудно подбирать слова. Я уважал этого могучего мужчину, он сделал для немало, и я не хотел с ним поступать как с каким-то скотом, которого гонят на убой. Я хочу, чтобы он принял свою судьбу. Услышал её из моих уст и молча принял, думая лишь о своей семье. Он поймёт меня. Он обязательно всё поймёт.

— Я пришла за мужчинами, — сказал я.

— Зачем?

— Для победы мне нужна армия.

— Я… я не понимаю. Ты хочешь сражаться с кровокожами нашими руками? Обычными? Из плоти и костей? Да против них даже сталь не поможет…

— Юрис, моя армия подобна мне. Ты понимаешь, что я имею ввиду?

Мужчина умолк. По нему было видно, что он всё понял. Он всё прекрасно понял. Его губы задёргались, видимо, подбирал слова. Но о чём меня спрашивать, когда я уже здесь, и ничего не воротить назад.

— Инга, — с трудом выдавил он, — а по-другому никак?

— К сожалению, по-другому никак. Мне нужно собрать всех мужчина на площади. Толпу охватит паника, все начнут кричать, вопить и реветь. Это неизбежно, можно даже ничего не объяснить. Никто не покинет деревню до тех пор, пока я это не захочу. И не закончу.

— Даже моя семья?

— Юрис, я прошу тебя, не задавай мне таких вопросов. Поверь мне, я и так делаю для тебя слишком многое в отличии от остальных. Твоя семья останется здесь, так как впереди будут сражения и смерть. И если мы не устоим — бежать будет некуда.

Сердце в его груди заколотилось с такой силой, что даже в метро от Юриса я ощущал оглушительный стук, способный расколоть бутылку. Он тяжело задышал, ему пришлось открыть рот; адреналин сушил горло.

— Я стану таким же как ты через смерть? — спросил Юрис, вновь и вновь оборачиваясь на свой дом.

— Нет. Твоя жизнь не будет прерываться, но после она станет совсем иной. Ты обретёшь новую жизнь.

— А… а что дальше?

— Сейчас нам главное победить. То, что будет завтра — никто не знает. Юрис, не нужно бояться…

— Я не боюсь! Ты только скажи мне, что нужно сделать…

— Разденься и закрой глаза.