Девятый

Глава 16

Стены между столовыми — раздвижные. Иногда объединяют вместе две, иногда три. Но все четыре столовые соединяют только на Рождество и день образования Небесного Воинства.

Сегодня тоже раздвинули все стены. Болванов на кухню нагнали со всей базы, а им сколько прошивку не меняй, какие-то рефлексы и автоматизмы остаются. Так что одни болваны несли подносы так же осторожно, как взрывчатку, а другие двигались с тележками грубо и излишне мощно, словно истребитель катили.

Праздновали спасение «Гаргантюа». Поминали погибших.

Ну и меня чествовали.

Уайт попытался было позвать меня за стол с высшим офицерским составом, но глянул на моё перепуганное лицо и быстро всё переиграл. Так что я сидел со своими на самом краю пилотского зала, но поскольку перегородка была поднята — соседним столиком оказался тот, где был Уайт и прочее начальство. Все улыбались, мне приходилось улыбаться в ответ, передо мной поставили бокал с шампанским, и я поднимал его и чуть-чуть отпивал с каждым тостом.

С алкоголем у нас отношения сложные. Формально мы совершеннолетние. Фактически тела у нас детские, не слишком пригодные для такого развлечения. Конечно, старшие пилоты всегда находят способ раздобыть пиво или что-то иное. И командование это знает, но пока нарушают эпизодически — терпит. Я несколько раз пробовал пиво, но не вдохновился.

Шампанское мне показалось кислым и тоже не порадовало.

Но самым трудным было не улыбаться, отвечать на тосты и глотать шампанское. Труднее всего оказалось сидеть с друзьями, которые находились в абсолютном дитячестве.

Джей. Он всегда был крупнее меня, подсознательно я думал, что и взрослым он останется выше и плечистее. А теперь понимал, что вряд ли. Святослав Морозов, оказывается, был крупным мужчиной. Для лётчиков это редкость, хотя давно уже нет ограничений по росту и весу, всё смотрят в комплексе.

Теперь я смотрел на Джея как на крупного, но всё же мальчишку. И он это чувствовал, и потихоньку злился, хоть и не показывал. Сама его злость тоже была смешной, детской, и мне почему-то становилось смешно.

Анна и Хелен… тут совсем беда! Нас с ними всё время мотало из тушки в тушку, иногда моя оказывалась повзрослее на пару лет. Но девчонки растут и взрослеют быстрее. И я на них так всё время и смотрел… как на старших.

А сейчас со мной за столиком сидели две малявки, отчаянно пытающиеся играть во взрослых. При мысли о том, как мы раньше друг на друга поглядывали и дурачились, мне становилось совсем неловко. Я вдруг чётко осознал, что Анна в меня влюблена. Давно. Может даже с Луны. И на Хелен она злилась оттого, что та успела в синюю эскадрилью раньше, так что Анна пришлось пойти в зелёную. И вообще, она сейчас совсем не в своей тарелке, не знает, как на меня смотреть и как разговаривать.

Вот с Хелен чуть проще. У неё начали возникать какие-то обрывки прежних воспоминаний. Но и та, исходная личность в ней жила. В результате Хелен существовала в какой-то своей, удивительной реальности, где мы сразу и космические пилоты середины двадцать первого века, и мальчики-девочки в заколдованном царстве фей в начале двадцатого. Моё стремительное превращение из мальчишки во взрослого мужика её ничуть не удивило, хотя и смутило.

И только Эрих, вот ведь удивительно, ничуть моим взрослением не озаботился. Он всегда был мелкий, даже в свои физические девятнадцать. А головой, такое ощущение, что наоборот, старый. Меня он не любил ни капли, но я его сильно интересовал. И как я выгляжу ему было плевать. Он всё пытался разглядеть во мне что-то, чего я сам не замечал.

Так что я и общался больше всего с ним.

Ну и с Борей, конечно.

Вот Боря тоже не испытывал ни малейших комплексов. Разве что загрустил, что не присутствовал при таком приключении. А так… выслушав мою историю, он поковырялся в носу (уверен, что нарочно, он слишком демонстративно выпячивал своё физическое малолетство) и сказал: «Ну, ты оттянись, что ли. Не будь дураком! А то скоро погибнешь и снова прыщи и комплексы, комплексы и прыщи. Нужен будет совет — спрашивай».

Истинную ситуацию с Борей знало только высшее руководство базы. Пилоты считали его реальным лётчиком, а не обретшим самостоятельность альтером. Так что Боре нашли совсем уж детскую форму, по образцу нашей лунной, в ней он и сидел за столом, болтая ногами, обзываясь, канюча и прочими способами изображая из себя дитятю.

Интересно, а как можно назвать мою ситуацию? На Каллисто скорее всего было бы «взрослячество», по аналогии. У нас жаргон сильнее опирался на русский язык.

Здесь, на Титане, где попадание в малолетнее тело называют «стоком» или «попал в сток», наверное, прижился бы термин «степень».

А что? Русскими словами тоже круто — «остепенился»! Есть ведь такое слово, и значение подходит! А по-английски? «Degree» или «power»? На той смеси языков, которой мы обычно общаемся, и которой придумали ироничное название «вавилонский язык», тоже смешно выйдет. «У него дигридация…» «Повернулся на днях».

— Свят…

Я посмотрел на Анну. Вышло неловко: я смотрел сверху вниз, хотя она держала спину абсолютно прямой и, кажется, вытягивалась.

— Попробую шампанского? — спросила она заговорщицки.

Я оглянулся, подвинул к ней бокал.

Ей ведь двадцать лет, какие претензии?

Анна сделала большой глоток. Героически соврала:

— Вкусное.

— Ага, — сказал я.

Анна вернула бокал. Помолчала.

— Вру. Думала, оно слаще будет.

На языке завертелось фраза о том, что дети любят сладенькое и лучше ей выпить лимонада. Но я промолчал и заслужил одобрительный взгляд Бори. Он даже когда сам по себе, всё равно догадывается, что я собирался ляпнуть глупость.

В зале тем временем становились все веселее и шумнее. Джаз-банда по своей инициативе притащила инструменты и принялась играть, отпустив пару шуточек о том, что главная цель джаза — услаждать слух в ресторанах. Пилоты постарше то ли договорились, то ли под шумок запутали болванов и им притащили пива, а девушкам и шампанского. Потом музыканты заиграли какой-то медляк, свет убавили и морпехи принялись танцевать — мужчин среди них минимум три четверти, так что за каждой женщиной выстроилась очередь кавалеров, жаждущих танца. Офицеры большей частью остались за столом — им принесли холодный чай, и они пили его из прозрачных турецких стаканчиков. Кстати, у нас на Каллисто у офицеров был такой же обычай…

— Свят, потанцуем? — сказала Анна.

Отказаться я не рискнул. Встал, мы вышли в середину зала, стали кружиться среди других пар. Голова Анны болталась у моей груди, она задирала голову, и теперь уж явно тянулась, чтобы казаться выше. Несколько раз она пыталась закинуть руки мне на шею, но получалось так неловко, что в конце концов Анна просто обняла меня за талию, а мне пришлось положить руки ей на плечи. С минуту мы приноравливались к разнице своих размеров, потом я взял левой рукой её правую руку и дело пошло чуть легче.

В первый раз я всерьез пожалел, что нас в детстве учили танцам. Мол, офицер должен уметь танцевать… Теперь и не сошлешься на то, что не умеешь.

— А где твоя серафима? — спросила Анна, нарочито коверкая слово.

— Разве я сторож ангелу своему? — ответил я, пытаясь замять тему.

Но прозвучало неожиданно строго и серьёзно. Я добавил:

— Где-то на базе. А может умотала во Вселенную.

Мы кружили, временами попадая в лучи света и тогда «Звезда Серафима» на моей груди взрывалась брызгами света, заливая лицо Анны брызгами алого-синего-желтого. Волосы у неё на лбу взмокли, рот был полуоткрыт, словно ей не хватало воздуха, я видел, как она нервно облизывает губы.

— Ясно. Свят, поцелуй меня.

Меня пробил пот.

— Анна…

— Мы с тобой целовались четыре раза. Забыл?

— Слушай, мы дети были!

Лицо у Анны стало злое, но почему-то еще более красивое:

— Мы и тогда были не дети, и ты сейчас не взрослый! Это оболочка, рано или поздно ты её сбросишь и станешь мельче меня!

Мы кружили среди морпехов, и если я был с них ростом, даже повыше некоторых, то Анна выглядела как девочка, выбежавшая на подиум к взрослым.

— Анна, неправильно…

Медленные ритмичные движения словно отгораживали нас от всего мира. Начальство пило свой холодный чай и становилось всё веселее[4], суровые женщины-морпехи меняли кавалера за кавалером и добродушно поглядывали на нас. А мы с Анной всё кружили в танце — туда-сюда, туда-сюда…

— Ты дурак, Свят? Всё здесь неправильно! Мы мёртвые пилоты, которых вытащили из могил и заставили умирать снова и снова! Мы дети, делающие работу взрослых!

Её ладонь в моей руке была горячая, влажная и дрожала. Она тяжело дышала, не мигая смотрела мне в глаза.

— Я же тебя люблю, дурак! — шепотом выпалила Анна. — Ну! Поцелуй меня!

Будто во сне я наклонился к её лицу. Вдохнул запах — чистый, свежий, пахнущий цветочным шампунем и какими-то жаркими духами. Глаза у Анны закатились вверх…

И я поцеловал её в лоб.

— Чудак! — сказала Анна с презрением.

Нет, конечно, она другое сказала.

А вот по щеке мне влепила звонко и со всех сил.

Развернулась и пошла сквозь толпу морпехов. Наткнулась на высоченного бойца, рыжего, с добродушным веселым лицом. Что-то сказала, взяла за руку — и потащила танцевать.

Я стал медленно пробираться сквозь толпу. К счастью, народа танцевала так много, что мало кто заметил мой позор. Орден пылал на моей груди словно предостерегающий сигнал: не подходить и не трогать.

Вывалившись в коридор, я огляделся. Есть кто?

Ну конечно же я даже убежать не смогу незаметно — в коридорчике, ведущем к главной лестнице, сидела прямо на полу женщина, дышала из ингалятора и отхлебывала чай из стеклянной чашки попеременно.

На всякий случай я подошёл, вдруг ей плохо?

— Привет, Свят! — сказала женщина дружелюбно.

— Маша? — я и удивился, и обрадовался. Ну, сам не знаю, чему удивился, я же знал, что она на базе.

— Садись, — она похлопала по полу рядом с собой.

Я сел. Спросил:

— Всё в порядке?

— Что? — она нахмурилась. — А ты, об этом… Да, всё норм. Это лекарство. Витаминки.

Ещё раз затянувшись, она спрятала ингалятор в карман. Одним глотком допила чай. Улыбнулась.

— Я даже тебя не поблагодарила. Ты ведь настоящий герой, Свят. Спас всех.

— Ерунда. Это моя работа, — ответил я.

Маша засмеялась.

— Знаешь, когда ты вот такой, взрослый, это звучит абсолютно серьезно и убедительно.

— Это и раньше звучало серьезно, — ответил я. — Что поделать, если мы проводим большую часть жизни в детском теле.

— Лучше бы вас оживляли двадцатилетними.

— Клонов растить тяжело, а у тушки есть наилучший период восприятия чужого сознания — с двенадцати до четырнадцати лет. Это Эля так тушку подрастила, случайно.

— И где великий серафим?

Я пожал плечами.

— Вершит в небесах великие дела. Шучу. Ей тоже нелегко, она никак не может вернуться в свою привычную форму.

— Тоже своего рода дитячество? — вздохнула Маша.

— Ага…

Из-за стены доносилась музыка. Народ веселился вовсю и вроде как моё бегство прошло незамеченным.

— Как тебе Титан? — спросила она.

— Служба как служба. Разницы особой нет. По ребятам скучаю, но теперь Джей прилетел… Привыкну. Своя специфика с работой у Кольца, конечно… — я увлекся, но вдруг понял, что Маша смотрит на меня с улыбкой. — Извини. Нормально Титан.

— Устроились хорошо?

— Да. Поселили внизу, но какая разница.

— Нас тоже внизу, — обрадовалась Маша. Посмотрела на меня задумчиво. — Ты решил убежать с чествования?

— Угу.

— Понимаю. И поддерживаю. Слушай, если возвращаться не намерен…

Я замотал головой.

— Поможешь разобраться? У меня душевая в комнате устроена не так, как на Каллисто, я утром не нашла, как напор регулировать.

— Да, тут чуть другая система, — согласился я, мысленно удивившись, что Маша не справилась. — Но ничего сложного, я покажу.

— Тогда пошли? — она легко встала.

Я тоже поднялся. И вдруг почувствовал, как забухало сердце.

Порой я торможу, но не совсем же дурак!

Или придумываю себе то, чего нет?

— Если не хочешь, то как-нибудь справлюсь сама, — медленно сказала Маша.

— Пойдём, — сказал я.

Мы пошли рядом, как-то совершенно естественно, и когда спустились на нижний жилой уровень, я взял Машу за плечи и поцеловал. По-настоящему, в губы. Мы несколько мгновений так стояли, а потом она потащила меня за собой, не переставая целоваться, открыла дверь в комнату, мы вошли и некоторое время так и стояли, прежде чем закрыть дверь. Потом я чуть отстранился и спросил:

— Скажи честно, зачем?

Я думал, что она скажет: «в благодарность за спасение». Или «хочу быть твоей первой женщиной». Или «раз уж ты стал взрослым, то должен научиться взрослой жизни». Ну, что-нибудь такое, про меня.

Но Маша сказала совсем другое.

— Мне очень холодно и страшно. Я одна не смогу уснуть. Если ты уйдёшь, то позову кого-нибудь другого.

Я её понимал. И это было сказано по-настоящему честно.

Я посмотрел на экран — камера была заклеена кусочком скотча, на зеркало наброшена блузка, и ещё две камеры, про которые я знал, были так или иначе закрыты.

— Не уйду, — пообещал я.

Под утро я вернулся к себе в комнату. Боря проснулся и молча следил за мной, потом не выдержал и спросил:

— Ну?

— Баранки гну, — сказал я, раздеваясь. — Как согну, дам одну.

— И бублики ломаешь?

— Отход ко сну, — скомандовал я и лёг на кровать.

Боря не унимался. Боре было интересно, несмотря на дитячество.

— Свят!

— Чего тебе?

— Ты был у этой, шпионки?

— Она не шпионка, — ответил я. — Шпион — это вражеский. А она инспектор. Российский. Сама сказала, но это тайна!

— Свят! У тебя было, да?

Я молчал. От альтера тайн нет, но мы ведь уже разделились.

— Ты честно хочешь?

— Да!

— Вот когда я с Анной танцевал, то считай, что было. По-настоящему и даже больше. А сейчас… — я задумался на миг. — Это было как игра.

— Выиграл? — Боря хихикнул.

— Оба выиграли. Боря, хватит. Не надо об этом говорить. Всё хорошо. Через три дня корабль починят, и она улетит.

— Когда ты стал таким взрослым, то стал удивительно скучным, — Боря вздохнул. — Не влюбился в неё?

— Ты же понимаешь, что нет!

— Но Элю любить глупо, — серьёзно произнёс он. — Совершенно лишено смысла. Она божественная сущность, которую ты можешь лишь обожать, восхищаться…

— Знаю!

Боря благоразумно замолчал.

Я лежал и переживал. Мне было одновременно и хорошо от того, что было. И стыдно перед Анной, я вдруг понял, что она для меня очень многое значит, но сейчас я не могу ей это объяснить, всё кончится неправильно, и про Машу ей лучше ничего не знать. А при мысли об Эле накатывала тоска. Почему у меня вообще к ней какие-то чувства возникли? Увидел красивую девушку обнаженной? Но я же понимал, что это лишь временная телесная оболочка нечеловеческой сущности! А уж когда она объяснила, что состоит из всяких там топологических вывертов пространства-времени…

Тяжело быть взрослым! Стань я подростком, ну пусть даже двадцатилетним, сейчас был бы гордым и довольным. Но тридцатилетнее тело и мозги заставляют на всё смотреть иначе.

— Свят…

Мне захотелось запустить в Борю подушкой. Будь помладше, так бы и сделал.

— Чего тебе?

— Я проанализировал ситуацию. Ты не думай… что я совсем одитятился. Я всё время думаю. Я же таким возник.

Я насторожился.

— Говори.

— Мы знаем, что совместились две реальности, две разные Земли. В нашей доминирующим видом стали кроманьонцы. В другой неандертальцы. Две разные реальности не могут существовать одновременно. Падший, который первым вторгся на Землю, вряд ли хотел причинить зло. Он пытался понять, что это такое вдруг случилось, почему Земля совсем другая и живут на ней не те, кто должен. Тут появились наши ангелы, начался конфликт… но потом они от Земли отвалили. Мы думали, что это ангелы нас защищают, но я думаю, они просто договорились с падшими о перемирии. Потому что пересечение реальностей не на Земле.

— Газовый диск? — спросил я.

— Ага. Там пробой. Схождение реальностей. Ангелы и падшие вместе пытаются заткнуть эту дыру. Видимо, другого выхода просто нет.

— Зачем тогда воевать? Заткнули бы быстренько…

— Не факт, что когда реальности разделятся, то обе уцелеют, — сказал Боря.

Я вздохнул. Я тоже об этом думал. Спросил:

— То есть они должны ликвидировать пробоину. Но обе стороны трусят, не знают, кто спасется?

— Верно! И они тянут время, пытаются тихонечко что-то сделать, повысить шансы своей вселенной на выживание.

— Ладно, согласен. Но ты меня не удивил.

— Дело не только в этом, Свят. Мы не задумывались о причине, почему миры соприкоснулись. Ведь это было давно, двадцать с лишним лет назад, всё уже случилось, что тут задумываться. Ничего не исправить.

— К чему клонишь? — прошептал я.

— Ты сказал, что Эля назвала тебя фактором?

Я молчал.

— Соннелон поразил серафима Иоэля каким-то оружием, повлиявшим не только на пространство, но и на время. А ещё под удар попали пилоты. И у вас тоже пошли странности со временем. Особенно у тебя. Когда ты попадаешь в сознание своей основы, то можешь влиять на поступки Свята Морозова. Старые поступки, понимаешь? Так может это ты и стал причиной? В прошлом?

— Причиной того, что реальности сошлись?

— Да. И у них всех теперь тупик, и у ангелов, и у падших. Что с тобой делать, на что это повлияет…

— Лучше бы я не возвращался! — выдохнул я. — Иди в пень, Боря! И без тебя тошно, а ты меня делаешь ответственным за всё!

— Это моя работа, беспристрастный анализ. Что будем делать?

— Лично я собираюсь поспать, — ответил я. — Если ты прав, то в покое меня никто не оставит. Ни ангелы, ни падшие.