Фаберже-1

Глава 20

Я вскрыл конверт, и на стол посыпались фотографии.

Первая — величественный фасад дворца. Розовый камень, белые колонны, атланты, поддерживающие балконы. Угол Невского проспекта и Фонтанки, одно из самых заметных мест в городе.

Вторая — какой-то парадный зал. Резные панели из тёмного дерева, массивная люстра, высоченные потолки.

Третья — зал с огромным количеством зеркал. Необарокко во всей красе — лепнина, позолота, хрустальные канделябры, паркет, в котором отражается свет. Роскошь, от которой захватывает дух.

— Что там, Саш?

Лена потянулась за фотографиями:

— Дай посмотреть… Ой! Это же дворец Белосельских-Белозерских!

В этот момент я заметил, что в конверте было ещё что-то. Сложенная вдвое записка. Я взял бумажку и развернул.

Почерк каллиграфический, явно женский, с завитушками.

'Александр Васильевич!

От имени рода Самойловых поздравляю вашу семью с заслуженной победой в суде. Справедливость восторжествовала, и это прекрасно.

Думаю, вы согласитесь, что Фаберже заслуживают презентации имперских масштабов. Поэтому я позволила себе подыскать подходящее место.

Этот дворец принадлежит моим дальним родственникам. Уверена, мы сможем договориться об аренде на выгодных условиях.

С нетерпением жду встречи для обсуждения деталей.

С уважением и восхищением,

Алла Самойлова'

Я усмехнулся. Самойлова определённо любила эпатаж. Но, чёрт возьми, место действительно было идеальным.

— От кого это? — поинтересовалась Лена, заглядывая через плечо.

Я протянул ей записку. Она пробежала глазами текст и вытаращила глаза:

— Ничего себе. Она серьёзно предлагает настоящий дворец для презентации?

— Похоже на то, — улыбнулся я. — Её сиятельство любит громкие жесты.

Василий взял ещё одну фотографию — это была панорама Зеркального зала:

— Что ж, выглядит… впечатляюще. Очень впечатляюще. Но, Саша, ты представляешь, сколько стоит аренда такого места?

— Безумно дорого, — вставила Лена. — Мы не потянем. Даже близко не потянем.

Я покачал головой:

— Самойлова не стала бы предлагать такой вариант, если бы не была уверена, что мы можем его себе позволить. Она знает нашу ситуацию. Думаю, всё решаемо.

— Но всё равно, — Лена явно не успокаивалась, — это же целый дворец! Там даже за вход, наверное, берут как за аренду зала в Пассаже на неделю.

— Именно поэтому он и идеален, — возразил я. — Роскошь, история, статус. Презентация в таком месте сама по себе — заявление. Мы не просто артефакторы. Мы — дом Фаберже, династия с полуторавековой историей.

Ушаков, молчавший до этого, хмыкнул:

— Саша, мне кажется, или графиня проявляет к тебе слишком много внимания?

Я поднял бровь:

— В смысле?

— Ну, — Денис ухмыльнулся, — дворец для презентации, личные записки… Может, она хочет от тебя не только браслет?

Лена криво усмехнулась.

— Действительно, Саш. Она могла просто отправить сообщение с фотографиями, а тут целое письмо. В нашем-то веке! Романтично, не находишь? — Она поднесла конверт к носу и принюхалась. — Да ещё и конверт, кажется, надушен парфюмом…

Я забрал у неё письмо:

— Не неси чушь.

Но Лена была права — лёгкий аромат действительно чувствовался. Что-то цветочное, дорогое.

Лидия Павловна, молчавшая до этого, вдруг заговорила. Голос у неё был серьёзным:

— Сашенька, послушай меня внимательно.

Я обернулся. Женщина смотрела на меня с той особой материнской строгостью, которая не терпела возражений.

— Самойлова — аристократка. Дочь графа. Её семья веками принадлежала к высшему свету. А мы… — она сделала паузу, — из купеческого сословия. Да, мы уважаемые люди, потомственные артефакторы. Да, нас принимали во дворце… Но это не делает нас равными аристократам.

— Мама…

— Выслушай меня, — перебила она. — Времена изменились за полтора века, это правда. Но не настолько. Аристократия — закрытый мир. Они женятся между собой или на очень богатых иностранцах. Иногда — на промышленниках с миллионами. Но даже тогда это провоцирует неприятные сплетни.

Василий молча кивнул, соглашаясь с женой.

— Береги репутацию, Саша, — продолжила мать. — Свою и её. Компрометировать себя и графиню не нужно. Деловое сотрудничество — это прекрасно. Но если ты позволишь этому перерасти во что-то большее…

Лидия Павловна была права, и я понимал все эти условности лучше, чем кто-либо. Полтора века назад я был частью этой системы, видел её изнутри. И тогда всё было гораздо жёстче.

Аристократия оставалась закрытым обществом, сколько бы аккаунтов они ни заводили в соцсетях. И этот мир всё так же был заперт для «новых людей», как бы богаты и талантливы они ни были.

Те же промышленники Демидовы, получившие титул из-за покупки итальянского замка, всё равно не считались ровней старому дворянству. И эта бедная аристократия, у которой не осталось ничего, кроме титула, до сих пор всё равно считала себя выше.

Даже моя дружба с Ушаковым была скорее исключением из правил — Денис был младшим сыном не самого богатого графа, пошёл служить, а не жить на ренту. Он был ближе к нам, чем к своим. И всё равно между нашими сословиями лежала пропасть.

Но деловое сотрудничество — это другое. Это нормально. И даже престижно.

— Матушка, — сказал я спокойно, — это просто деловое предложение. Взаимовыгодное сотрудничество. Самойлова получит свой эксклюзивный браслет и дополнительное влияние. А в перспективе — деньги от наших совместных проектов. Мы же получим площадку для презентации и доступ к её аудитории.

Я обвёл взглядом семью:

— Ничего личного. Чистый бизнес. И раз она решила помочь, глупо не воспользоваться этой поддержкой.

Мать смотрела на меня долгим взглядом. Потом медленно кивнула:

— Хорошо. Если ты понимаешь границы…

— Понимаю.

— Тогда я спокойна. Я тебе верю, Сашенька.

Но взгляд у неё остался настороженным. Материнская интуиция — штука коварная.

Лена ехидно улыбалась, попивая сок. Она-то явно видела больше, чем говорила вслух. Ушаков хлопнул меня по плечу:

— Ну что ж, Саша. Раз ты так уверен… Тогда за успешное деловое сотрудничество!

Он поднял бокал. Мы последовали его примеру.

— За сотрудничество, — повторил я.

Парадный зал Департамента был обставлен с имперским размахом. Мраморные колонны, хрустальные люстры, картины на стенах.

Журналистов набилось столько, что пресс-секретарь Департамента — энергичная женщина в строгом костюме — еле успевала расставлять всех по местам.

— Господа из «Ведомостей», пожалуйста, левее! Телеканал «Столица», ближе к сцене! Здесь лучший ракурс… Фотографы, пожалуйста, не загораживайте камерам обзор!

Мы с отцом и Леной стояли в стороне, ожидая начала церемонии. Василий Фридрихович выглядел торжественно, но напряжённо, словно боялся, что в последний момент всё сорвётся. Лена нервно поправляла воротник платья.

Ушаков, в парадной форме Департамента, стоял в стороне вместе с другими чиновниками. Он поймал мой взгляд и едва заметно кивнул. Кажется, всё шло по плану.

Наконец пресс-секретарь закончила координировать журналистов и объявила:

— Господа, прошу тишины!

В зал вошёл князь Куткин — директор Департамента. Полный мужчина лет шестидесяти, с тщательно подстриженными усами и тяжёлым взглядом. На груди — орден Святого Владимира третьей степени и ещё несколько наград. Мундир сидел идеально.

Он прошёл к трибуне, и фотографы тут же начали щёлкать камерами.

— Господа, — начал Куткин официальным тоном, — сегодня для Департамента контроля оборота артефактов особенный день. День, когда справедливость восторжествовала, а истина была установлена.

Он говорил правильные слова, но я видел — лицо его оставалось каменным. Никакой радости, никакого облегчения. Просто выполнение обязанностей.

— Благодаря тщательному расследованию, проведённому нашими сотрудниками и коллегами из следственного комитета, — продолжал Куткин, — удалось установить, что Василий Фридрихович Фаберже и его семья стали жертвами преступных действий бывшего сотрудника их фирмы.

Вспышки фотоаппаратов. Шелест блокнотов.

— От лица Департамента приношу семье Фаберже извинения за… досадное недоразумение, — Куткин сделал паузу, будто эти слова давались ему с трудом. — Ошибки в работе государственных органов недопустимы, и мы уже приняли меры для исключения подобных случаев в будущем.

«Досадное недоразумение», — усмехнулся я про себя. Хороший эвфемизм для развала жизни целой семьи.

— А теперь, — Куткин взял со стола папку в кожаном переплёте, — позвольте мне официально восстановить Василия Фридриховича Фаберже в статусе грандмастера-артефактора восьмого ранга с правом работы с артефактами высшего порядка.

Отец вышел вперёд. Спина прямая, подбородок поднят. Достоинство в каждом движении.

Куткин развернул папку и протянул отцу. Фотографы захлопали затворами как безумные. В папке красовалась гербовая бумага с голограммами — собственно, сама лицензия.

— Василий Фридрихович, — сказал директор, и в его голосе прозвучало нечто похожее на уважение, — примите мои личные извинения и поздравления с восстановлением в правах.

Отец взял папку, открыл, бегло просмотрел документ.

— Благодарю, — сказал он сдержанно. — Позвольте и мне сказать несколько слов.

Куткин кивнул и отступил в сторону. Василий развернулся к залу. Журналисты приготовились записывать.

— Семья Фаберже благодарит его сиятельство, сотрудников Департамента и всех, кто помог восстановить справедливость. Последние месяцы стали для нас тяжёлым испытанием. Дом Фаберже существует полтора столетия. За это время мы создали тысячи уникальных изделий и воспитали сотни мастеров. Наша работа всегда строилась на трёх принципах: качество, честность и преданность ремеслу.

Голос его окреп, зазвучал увереннее.

— Эти принципы остаются неизменными. Мы продолжим семейные традиции. Будем создавать артефакты, которыми сможем гордиться.

Зазвучали аплодисменты. Лена украдкой вытерла глаза — сентиментальная девочка всё-таки. Отец вернулся к нам. Пресс-секретарь тут же объявила:

— А теперь господа журналисты могут задать несколько вопросов!

Руки взметнулись вверх. Пресс-секретарь указала на журналистку из «Петербургских ведомостей»:

— Василий Фридрихович, что вы почувствовали, когда узнали о приговоре Пилину?

Отец на секунду задумался:

— Облегчение. Справедливость восторжествовала. Виновный наказан, невиновные оправданы. Это то, на что мы надеялись с самого начала.

Следующий вопрос был от «Фонтанки»:

— Планируете ли вы вернуться к работе с императорским двором?

— Решать не нам, — ответил Василий дипломатично. — Если двор Его Императорского Величества сочтёт возможным снова обратиться к нам — будем рады служить. Но главное для нас сейчас — восстановить дело и продолжить работу.

Журналист с канала «Столица» выкрикнул:

— Вы простили Пилина?

Лицо отца дрогнуло, но он сохранил самообладание.

— Пилин предал наше доверие, пошатнул репутацию нашей фирмы и причинил огромный ущерб, — спокойно ответил он. — Но суд вынес справедливый приговор. Для нас этого достаточно.

— Какие планы у Дома Фаберже? — спросила блогер с популярного сетевого канала.

— Работа, — улыбнулся Василий. — Мы не стояли на месте даже в самые тяжёлые времена. И скоро представим новую коллекцию. Думаю, она вас удивит.

Журналисты принялись выкрикивать другие вопросы, но пресс-секретарь решительно отсекла их:

— Господа, официальная часть окончена!

Толпа журналистов неохотно начала расходиться. Кто-то пытался подойти к нам, но охрана Департамента вежливо, но твёрдо отодвигала особо настойчивых.

Мы отошли в сторону. Ушаков дождался, пока основная масса народа рассосётся, и подошёл к нам.

— Ну что, довольны? — спросил он с улыбкой.

— Более чем, — ответил я. — Хотя Куткин выглядел так, будто его заставили съесть лимон. Целиком. С кожурой.

Ушаков оглянулся — никого рядом не было — и понизил голос:

— Он до последнего пытался затянуть процедуру. То протокол не тот, то подписи не хватает, то ещё какая-то бюрократическая чепуха. Пришлось напомнить, что есть решение суда, которое не обсуждается.

— И что он?

— Закон есть закон. Подписал.

Я посмотрел на удаляющуюся фигуру директора. Куткин разговаривал с кем-то из подчинённых, лицо по-прежнему ничего не выражало.

— Интересно, что у него за проблемы с нами, — задумчиво сказал я.

— Не знаю, — признался Ушаков. — Но точно что-то есть. И это не просто нежелание признавать ошибки. Тут что-то глубже.

Вечером я устроился в кабинете с ноутбуком и включил телевизор. Новости шли по всем каналам, и церемония в Департаменте была одной из главных тем дня.

«Столица» показывала запись целиком — от появления Куткина до последних вопросов журналистов. Кадры вручения лицензии, речь отца. Всё красиво смонтировано, с драматичной музыкой на фоне.

«Петербург» сделал акцент на человеческую историю — показали старые фотографии нашей семьи, архивные кадры работ Фаберже, интервью с клиентами, которые говорили о высоком качестве наших изделий.

«Империя-ТВ» пошла по пути политической аналитики — обсуждали проблемы судебной системы и важность тщательного расследования.

Я переключал каналы, оценивая общий тон. Пока всё было в нашу пользу. Хорошо… Затем я открыл браузер и начал листать сайты газет. Заголовки радовали глаз:

«Фаберже восстановлены в правах!»

«Справедливость восторжествовала: династия артефакторов реабилитирована».

«Пилин получил 25 лет. Фаберже планируют возвращение».

Даже жёлтые газетёнки, обычно падкие на скандалы, писали сочувственно.

«Петербургский листок» опубликовал материал «Семья мастеров выстояла против подлости» с трогательными фотографиями матери и отца.

По телевизору начался выпуск новостей с комментариями экспертов. Я прибавил звук.

Первым выступал искусствовед — пожилой профессор с седой бородой:

— Дом Фаберже — национальное достояние, — говорил он проникновенно. — Их изделия хранятся в лучших музеях мира. Приятно, что их имя очищено. Уверен, они ещё подарят империи множество шедевров…

На другом канале выступал юрист с кафедры уголовного права:

— Это показательное дело о том, как важно тщательное расследование, — отметил он. — К сожалению, первоначальная проверка была проведена поверхностно. Хорошо, что ошибку удалось исправить…

Потом показали интервью с каким-то молодым московским артефактором. Говорил он осторожно, с паузами:

— Рад за коллег, конечно. Никто не заслуживает такого испытания. Посмотрим, что они представят на презентации…

В его тоне явно читалась нотка скептицизма. Что ж, конкуренты есть конкуренты.

В дверь кабинета постучали. Вошла Лена с планшетом в руках.

— Смотришь новости?

— Ага. Пока всё хорошо.

— У меня тоже, — она села в кресло напротив. — Мониторю соцсети и форумы. Реакция в основном положительная.

Она развернула планшет, показывая мне экран. Комментарии под новостями сыпались как из рога изобилия:

«Наконец-то справедливость! Пилин будет гнить на каторге, а Фаберже вернутся!»

«Жду презентацию новой коллекции! Хочу себе что-нибудь от них!»

«Красавцы! Выстояли против системы!»

Лена пролистала дальше:

— Правда, есть и скептики. Вот, смотри.

Я прочитал несколько комментариев:

«Интересно, что они там придумали. Наверняка снова безделушки для богатых. А о простых магах никто не думает!»

«Ага, восстановили им всё. А простым людям хоть бы кто помог, когда их подставляют…»

«Куплены, наверное. Денег дали, вот и оправдали…»

Я пожал плечами:

— Всегда найдутся недовольные. Главное — общий тон положительный.

— Именно, — согласилась Лена. — На ведущих форумах по ювелирке и артефакторике почти все на нашей стороне. Обсуждают, что мы можем представить. Строят теории, гадают. Интерес огромный.

Она положила планшет на стол:

— Даже в группах, где раньше нас поливали грязью, сейчас извиняются. «Ошибались, простите, не знали правды». Смешно.

— Люди любят поддерживать победителей, — заметил я. — Когда мы были на дне, все отвернулись. Теперь, когда мы поднялись, все вдруг стали нашими сторонниками.

— Лицемеры, — фыркнула Лена.

— Даж если и так, то полезные лицемеры, — поправил я. — Хотя общественное мнение — штука пластичная. Любой факт можно подсветить под нужным углом. Не вини людей и не обижайся. Чем больше о нас говорят перед запуском нашей коллекции, тем лучше.

По телевизору начался следующий сюжет — о каком-то скандале в новгородской думе. Я выключил звук.

— В общем, — подвёл я итог, — Интерес к дому Фаберже на пике. Пора использовать момент.