Фельдшер XV века

Глава 17

Утро выдалось серым, будто кто-то специально закрыл небо грязной тканью. Я не спал, только дремал, так что, когда в дверь постучали, был уже на ногах.

— Идёшь, — сказал слуга. — Без промедлений.

Мы прошли по коридору, потом ещё по одному — богаче. Тут уже не пахло дымом, как в деревне. Тут пахло властью. Стены обиты тканью, резные наличники, тишина — почти пугающая.

Меня провели в просторную горницу. У окна стоял мужчина. Высокий, плечистый, лет за пятьдесят. Плащ из сукна, украшенный тонкой вышивкой. Взгляд — как у бойца, который много видел, но привык молчать.

Он повернулся. И сразу стало понятно, что именно о нём вчера говорил слуга.

Левая рука — до локтя. Ни перчатки, ни повязки. Просто пустой рукав, аккуратно подогнутый.

Он окинул меня взглядом, чуть прищурился:

— Ты — тот самый лекарь?

— Я. Дмитрий.

— Ты не из наших мест. Это видно с порога. Но говорят, ты лечишь, как мало кто умеет.

Я промолчал. Он подошёл ближе.

— Я — Андрей Иванов. Слуга князя. В прошлом — воин. Руку мне срубили под Торжком. Уже… десять лет, а может, больше. И с тех пор, — он постучал по виску, — она всё ещё болит.

Я кивнул. Спокойно. Не удивился.

Фантомные боли. Старый враг.

В XXI веке их лечили долго, с трудом. Иногда — почти случайно. Но однажды я видел ролик в интернете. Казалось бы, трюк. Но он срабатывал.

— Расскажи, как болит, — попросил я.

— Как будто пальцы жмёт в кулак. Как будто ломит кости. Иногда ночью будто гвозди вбивают в кисть. Хотя кисти — нет.

Он говорил тихо, почти сдержанно. Но в глазах была усталость. И надежда. Осторожная, почти забытая.

Я осмотрел культю. Чистая. Рубец гладкий, старый.

— Ты можешь встать напротив зеркала?

— Зачем?

— Поверишь — не поверишь. Но это… как игра разума. Я объясню, только сперва — нужно большое зеркало. Есть такое?

Он задумался, потом кивнул одному из слуг. Тот ушёл и через минуту вернулся, волоча тяжёлое зеркало в деревянной раме.

— Поставьте его вот так, — я показал. — Чтобы он видел правую руку, а левая была за зеркалом. Чтобы в отражении создавалось ощущение, будто обе руки на месте.

Я поставил Андрея сбоку от зеркала, так, чтобы он видел свою правую руку, как будто это левая.

— Теперь сожми кулак. Медленно. И медленно разожми.

Он сделал. Вздрогнул.

— Чувствую… как будто левая тоже двигается.

— А боль?

Он замер.

Молча стоял с минуту, глядя в зеркало. Потом сел на лавку. Лицо у него было, будто он только что вышел из ледяной воды.

— Её… нет. Как будто отпустило. Первый раз… за десять лет.

Я молчал. Просто наблюдал.

— Что это за колдовство?

— Не колдовство. Это мозг. Он верит глазам больше, чем памяти. Он видит руку — и думает, что всё в порядке. И отключает боль.

Всё просто. Если знать, как.

Он долго молчал. Потом встал, положил руку — ту, что осталась — мне на плечо.

— Ты мне помог. Я не забываю. Отдохни. Думаю, скоро тебя позовут снова.

Через полчаса я действительно получил неожиданную вольность — княжеский человек отпустил меня прогуляться по городу.

— Только далеко не уходи, — добавил он. — Будешь нужен — найдём.

Я вышел на улицу. Воздух в Новгороде был сырым, пах дымом, водой и… надеждой.

Я шёл по мостовой, между торговыми рядами, наблюдая за жизнью — настоящей, плотной, древней.

Кто-то спорил у лавки, кто-то молился у храма, кто-то ругался с возчиком за вязанку дров.

Я был здесь чужим. Но меня никто не гнал. Пока — просто наблюдали.

Через час я вернулся в ту самую пристройку, где мне отвели место. Печь уже топили, стоял кувшин с тёплой похлёбкой, хлеб.

Я поел молча, аккуратно. Собрался прилечь — просто обдумать произошедшее.

В голове крутилось многое: зеркала, фантомная боль, лицо этого Андрея, его слова.

«Ты мне помог — а это почти родство».

Странное родство, но… в этих краях — другого и не будет.

И тут — снова стук.

На пороге стоял человек в более дорогой одежде, чем раньше. Без лишних слов:

— Князь.

— Немедленно.

— Он желает видеть тебя.

Быстро умылся, поправил рубаху, проверил, чтобы не было пятен от еды. Инстинкт — профессиональный, почти забытый, но сработал.

Слуга провёл меня по длинному, холодному коридору. Стены с резьбой, факелы в кованных держателях, сводчатые проходы — всё говорило: здесь не просто дом, а крепость, власть, структура.

Мы остановились у массивных дверей. Один из стражников постучал, и изнутри тут же раздалось:

— Пусть войдёт.

Меня пропустили.

Зал оказался не таким большим, как я ожидал. Скорее уютным, но при этом — без показного богатства. Князь сидел у окна, в низком кресле, руки на коленях.

Лицо спокойное, но взгляд — цепкий. Настоящий управленец. Не тот, кто бросается словами. Тот, кто слушает, чтобы потом решать судьбы.

— Ты — Дмитрий, — сказал он. Не спрашивая. Утверждая.

Я поклонился.

— Слуги мои говорят, ты снял боль с человека, что десять лет страдал.

Сделал это без молитвы, без ладанки, без хирурга. Только зеркало.

Это так?

— Да, — кивнул я. — Так.

— Как?

Я выдохнул.

— Человеческий разум устроен сложно. Когда человек теряет руку — мозг продолжает верить, что она на месте. И боль остаётся.

Но если показать ему отражение здоровой руки — разум верит, что больной — исцелён. И отпускает.

Это… фокус для мозга. Но он работает.

Он некоторое время молчал, переваривая.

— Кто ты, Дмитрий?

Я подумал. Долго.

Сказать правду — нельзя. Соврать — опаснее.

— Я — лекарь. Не местный. Я много видел. Я учился не у травниц, а у людей, что режут и сшивают тела, чтобы спасти.

Я не святой. Но я умею лечить.

Я не ищу власти. Я хочу работать. И не бояться за жизнь.

Князь встал. Прошёлся вдоль зала, разглядывая свитки на полке. Потом вернулся ко мне.

— Ты редкий человек, Дмитрий.

Такие, как ты, меняют судьбы. И потому — опасны.

Но я не дурак, чтобы терять полезных людей.

Он сделал шаг ближе:

— Ты останешься здесь. Я хочу, чтобы ты лечил моих людей.

Но будешь под наблюдением.

Ты не в тюрьме — но и не вольный ветер.

Он протянул руку — одну руку. Не для пожатия. Для решения.

— Согласен?

Я смотрел на протянутую руку. Ни капли торга, ни угрозы. Просто — предложение судьбы.

Я кивнул.

— Согласен. Но…

Князь слегка приподнял бровь.

— Мне нужно продолжать работать в деревнях. Я нужен там, где умирают не от политики, а от занозы, гниющей неделями.

Мне важна свобода перемещений. Я не беглый, не шпион. Я врач.

Я не прошу вольную — прошу понимание.

Повисла пауза. Тяжёлая, как нож перед рассечением ткани.

Князь прищурился.

— Ты не просишь золота. Не звания.

Просишь… лечить. И идти, куда зовут.

Значит — правду говоришь.

Он подошёл к столу, налил из кувшина тёплый настой, подал мне чашу, сам сел напротив.

— Послушай. Сейчас время шаткое. Москвичи подбирают земли. Новгород — не тот, что был. Крестьяне бегут, купцы боятся перемен.

И пока бояре перетягивают канаты, умирают простые.

От лихорадки, от крови, от глупости.

Если ты действительно умеешь лечить — ты нужен. Даже если чужак.

Он сделал глоток и задумчиво покачал чашу.

— Мне нужны люди, которые понимают, что такое порядок в теле, не хуже, чем в дружине или в казне.

Если ты можешь научить других — делай это.

Если можешь лечить тех, кого уже списали, — лечи.

Но если обманешь — сам знаешь, какова будет цена.

Я молча кивнул. Это был не страх, а понимание. Тут всё честно.

— Тогда вот моё слово, — сказал князь. — Пока ты не предаёшь — ты под моей защитой. Хочешь ехать — поедешь. Хочешь остаться — останешься.

Но если скажу: нужен — ты придёшь.

Я поднялся.

Мы молча посмотрели друг на друга. Он чуть наклонил голову.

Я — в ответ. По-мужски. Без низости. Без вызова.

С этим разговором я вышел другим. Теперь я — не просто врач в лесу. Я — часть чего-то большего.

Я вышел из зала князя не торжествующим, не победителем. Я вышел — как хирург после операции, где всё удалось… но рука всё ещё дрожит.

Коридоры уже не казались холодными. Наоборот — тихими. Уважительно-тихими.

Слуга провёл меня обратно. Никто больше не говорил ни слова. Открытые взгляды сменились сдержанными. Люди уже знали — я говорил с князем. И остался цел.

В своей комнате я сел на край лавки.

Руки на коленях. Спина прямая. Сердце билось чаще, чем нужно.

"Под его защитой."

Слова весомые. Но и кандалы бывают бархатными.

В тишине я достал тетрадь. Открыл чистый лист. Записал:

«День 48. Новгород.

Князь знает.

Разговор состоялся.

Согласие получено.

Свобода условна.

Но жив.

И пусть будет так.»

Я отложил перо.

Закрыл тетрадь.

Прислушался к себе.

Я всё ещё был собой.

Но теперь — уже не просто Дмитрий с сумкой через плечо.

Теперь — человек, за которым следят.

Человек, на которого рассчитывают.

И человек, которого впервые за долгое время действительно слушают.

Работа только началась.