Фельдшер XV века

Глава 31

Утро выдалось серым. Мелкий дождь со снегом не решался стать настоящим снегопадом, просто мрачно висел в воздухе, промачивая траву и мысли.

Я оделся аккуратно: чистая рубаха, тёплый кафтан. Пояс — простой, ремешок с ножом. Без показухи. Без вызова.

Катя стояла на крыльце.

— Мы с тобой поедем, — сказала она.

— Нет.

Если меня задержат — ты нужна здесь.

И если… не вернусь — ты знаешь, что делать.

Она долго молчала. Потом сжала моё предплечье.

— Вернись. С ответами. Не с ранами.

Дорога в Приказ была недолгой — он располагался в самом Новгороде, в старом каменном здании у церкви. Место мрачное, окна — как щели. Стены толстые, пахнущие затхлостью и воском.

Меня проводили внутрь, ничего не объясняя. Лишь сухое:

— Сидите. Ждите.

Комната — пустая, с лавкой у стены и иконой над дверью.

Ни бумаги. Ни часов.

Ничего, кроме тишины и холода.

Прошёл час. Второй. Никто не пришёл.

Только где-то за стеной шептались. И скрипели шаги.

Я достал из внутреннего кармана записную книжку и обломанный карандаш.

**День 116.

Сижу. Жду.

Это тоже испытание — тишиной.

Но хуже всего — не знать, кто сидит за стеной.

Один ли я в зале? Или уже суд идёт — только без меня?**

Открылась дверь. Скрип тяжёлый, как у погреба.

Молча жестом пригласили.

Я вошёл в высокий зал. Каменный, сырой, с двумя большими иконами по бокам.

За длинным столом — трое.

Церковник в чёрной рясе с золотым шитьём, с лицом как из воска.

Чиновник среднего возраста, в тёмном кафтане, с пером и свитками.

И третий — наблюдатель, молчаливый, почти безликий, но с печатью на груди. Возможно — от князя.

— Садитесь, — сказал церковник.

Я сел.

Молчание тянулось. Я не торопил.

Наконец чиновник заговорил:

— Дмитрий. Зовут себя лекарем. Так?

— Не я назвал. Народ.

— Утверждают, вы лечите без креста, без молитвы, без покаяния. Что скажете?

— Я молюсь каждый раз, когда успеваю спасти кого-то. Это и есть моя вера.

Церковник подался вперёд:

— Используете грибы, тухлые настои, вещества, происхождение которых неясно.

— Пенициллин. Из хлебной плесени. Убивает гной. Уже спас пятерых.

— Это бесовщина.

Я посмотрел прямо ему в глаза:

— А гной и смерть — это тогда что? Божья милость?

Чиновник кашлянул, но наблюдатель — вдруг — усмехнулся едва заметно.

Я уловил: не все заодно.

Церковник кипел:

— Вы подрываете устои. Ставите человека выше промысла. Берёте на себя власть жизни и смерти.

— Я беру на себя ответственность. Потому что другие от неё бегут.

Молчание. Затем чиновник записал что-то на свитке и поднял глаза:

— Мы сообщим о решении завтра. До этого — не покидать города.

Но пока — свободны.

Я встал. Поклонился. Вышел — снаружи дождь всё ещё моросил.

Поздний вечер.

Я добрался до лечебницы ближе к ночи. На улицах уже затихло, только мокрые доски крыльца скрипнули под ногами.

Катя встретила в дверях — в руке фонарь, на лице тревога, скрытая за упрямством.

— Всё прошло?

— Пока жив. Пока свободен. Завтра будет решение.

— Что скажешь?

— Скажу, что в их глазах я больше, чем врач. И это — либо пугает, либо раздражает.

Я зашёл внутрь. Пахло сушёной мятой и уксусом. Учеников уже не было видно, но слышался чей-то сонный кашель из боковой комнаты.

Всё шло своим чередом.

Но внутри… было не по себе.

Не от страха. От ощущения, что что-то сдвинулось.

Что эта ночь — не обычная.

Я сел за стол, открыл тетрадь. Написал:

**День 116.

Допрос прошёл. Слова сказаны.

Меня не связали, но и не отпустили.

Завтра скажут решение.

Но я видел: кто-то там за меня. Кто-то — против.

И самое главное — я чувствую,

Завтра что-то произойдёт.**