Городовой

Глава 2

Пока шли, познакомился с Иваном — мужик показался мне толковый, обстоятельный. Крепкий, высокий, бородатый, с сильным, сухим рукопожатием, с сеточкой морщин вокруг глаз. Кстати, все на меня косятся, что я без бороды и усов — как дворянин среди нижних чинов — не принято. Думаю: отращивать или продолжать держать форс? Надо же как-то выделяться.

— Слушай, я тут краем уха слышал, что одного из ваших убили?

— Да, две недели назад, во время обхода.

— Зашел не туда?

Фёдор глянул на меня подозрительно:

— А ты откуда знаешь?

Я улыбнулся уголками рта:

— Так что тут знать — вы чем занимаетесь, обходите улицы, следите за порядком, вот он, скорее всего, и зашел не туда, увидел то, что видеть не стоило.

— Ну… да, резонно. А ты не в следователях был?

— Господь уберёг.

— Это верно — работа тяжелая, неблагодарная, но интересная. Да и оклад повыше.

— Сам хочешь?

— Пошел бы, — он потёр щёку, — да кто меня возьмёт? Если выслужиться только, чтобы заметили.

— Поэтому ищешь, кто его убил?

— И об этом знаешь! А говорили — убогий в беспамятстве.

— Нарыл уже что-нибудь? — я проигнорировал его реплику.

— Да, есть зацепки, — не стал он откровенничать.

— Сенная небось? Шпана местная?

— Ну а кто ещё. Они, да только бесполезно это всё. Там такое болото — даже если поймаешь, ничего не докажешь.

— А раньше чем занимался?

— Служил в пехоте.

— Так ты лично хорошо знал убитого? Друзьями были?

— Не, знакомыми хорошими — так общались, но друзьями не были.

— А этот Леващенко покойный с деловыми плотно общался?

Иван хмуро посмотрел на меня:

— Об том я не знаю.

Я решил перевести тему:

— Женат?

— Померла. Третий год уж один.

— Не нашёл никого?

— Да кто за городового пойдёт…

Так за разговорами потихоньку дошли до участка, или как тут говорили — околотка. Участок находился на первом этаже и занимал почти весь нижний этаж. Внутри было довольно шумно, сновали люди, в приёмной сидели какие-то бабы в платках — в общем, ментовка она и при царе ментовка, ничего не меняется. Иван провёл меня в кабинет к местному начальнику, уже знакомому мне Ивану Григорьевичу Савельеву.

— Добрый день, э-э-э… как вас по батюшке?

— Андрей Алексеевич.

— Ох ты, батюшки! Может, и фамилию вспомнили?

— Андреев моя фамилия называется.

— Замечательно, просто замечательно. А я вот уже и ориентировку вашу направил по всем частям, но, увы, говорят — не пропадало у них таких военнослужащих. Может, вы ещё припомнили, откуда свалились на мою голову?

— Так вестимо — из сарая этого.

— Тьфу ты, пропасть! Ладно, с этим разберёмся. Карточку надо вашу сделать фотографическую, чтобы по картотеке вас проверить.

— С удовольствием.

— Значит, не боишься? — Савельев строго посмотрел на меня.

— А чего мне бояться — я человек мирный, богобоязненный.

— Ладно. Скажи, как жить дальше думаешь?

Я посерьёзнел, уставился на минуту в одну точку, пожевал губами:

— Не знаю пока. Может, к артели какой прибьюсь — деньги нужны, жильё.

Савельев испытующе посмотрел на меня:

— К нам пойдёшь? Нам люди нужны, ты вроде не дурак, хоть и придуриваешься.

— Пойду, отчего не пойти. Вы ко мне с добром, так и я в долгу не останусь.

— Ну вот и хорошо, — Савельев потёр руки, — вот тебе бумага, перо, пиши, стало быть, прошение о приёме в полицию.

— Тут это…

— Неграмотный?

— Грамотный, но пишу с ошибками.

— Ничего, тут не Государственная дума — разберёмся.

Я даже немного занервничал, как на экзамене, когда боишься опозориться. Так же и тут — чёрт бы побрал все эти ери, яти, фиты и прочие подвыверты. Ставя, где как я полагал, и точечку, и твёрдый знак на конце, с горем пополам вывел:

"Прошу прінять меня въ ряды Санкт-Петербургской полиціи на должность рядового городового. Я, крестьянин Андрей Алексеевич Андреев, двадцати восьми летъ, окончилъ сельскую школу, служилъ въ арміи, холостъ. Здоровье крепкое, работать готовъ добросовестно."

Возраст я, конечно, занизил — выглядел я моложе лет на пять, а то и побольше, если сравнивать с местными, так что должно прокатить.

Савельев взял листок, пробежал глазами, поморщился:

— Значит, крестьянин?

Я пожал плечами.

— Не похож ты, брат, на крестьянина, совсем не похож.

Я снова пожал плечами — что тут скажешь.

— Но то не моё дело, крестьянин так крестьянин, — и прихлопнул мою бумаженцию ладонью. — Хотя лучше перепиши и замени на мещанин — так лучше будет. По-хорошему тебе надо в полицейскую часть идти, но поскольку документов у тебя нет, то и говорить там с тобой не станут. Этот вопрос я улажу, но помни — беру тебя на испытательный срок, в три месяца, смотреть буду в оба, чуть что — пойдёшь на улицу.

— Справедливо. А с документами как — получится выправить?

— Ишь, резвый какой, посмотрим, может, и получится.

— А жить где?

— Вот! Хороший вопрос. Поселим мы тебя в полицейской казарме — неженатые и новенькие у нас обычно там селятся. Наше на Лиговке находится. Ставлю тебя в пару с Сычёвым — он сотрудник серьёзный и опытный, покажет тебе, как всё у нас устроено, будете патрулировать с ним первое время.

— А аванс?

В ответ Савельев только покачал головой — типа, вот же наглец.

— Получишь. Пошли, форму тебе выдадут.

Я стоял и рассматривал себя в небольшом зеркале — что сказать, орёл! Выдали мне сапоги, широкие штаны, китель белого цвета, уже с погонами, фуражку с номером участка на металлической ленте и кокардой. Из оружия мне полагалась сабля, дубинка и револьвер. Но с огнестрелом я обломился — во-первых, стажёр, во-вторых, оказалось, что револьверов не хватает на всех и вручают только самым опытным. Ну что ж, будем добывать в бою. Ещё выдали свисток — ну теперь полный комплект. Можно вступать на путь борьбы с преступностью. Вытащил из ножен саблю, оглядел — я не специалист по такого рода оружию, вроде ровная, но какая-то дешёвая на вид, возможно штамповка. Ну вот, не пришлось на гражданке погулять — снова забрили, видать судьба такая. Но о судьбе будем позже думать. Иван машет рукой. Подошёл.

— Ну как форма?

— Вроде удобно, материал только не очень, да и сабля какая-то дрянная.

— Есть такое дело — экономят на нашем брате.

Я глянул на его кобуру:

— Наган? Доводилось пользоваться?

— Да щас, наган… Нет, Смит-Вессон старый. А так не, не пришлось, слава богу — так бывало пугал им немного, но не стрелял.

— Ну, какие твои годы, ещё настреляешься, — я улыбнулся, а Иван только хмыкнул.

— Слушай, Иван, вот у тебя револьвер, а ты вообще стрелять-то умеешь? Тренировки у вас проводятся?

Он недоумённо посмотрел на меня:

— Ну, учения, как стрелять, как задерживать преступника и всякое другое?

— Да, правила задержания есть, но там всё просто — хватаешь да и тащишь в околоток, какие там умения?

Я только головой покачал:

— Ну а стрелять?

— Нет, не учат. Мы ж не армейцы — чего нас учить?

— То есть и полигона своего нет, где пострелять можно?

— Нет, такого у нас нет. Применять револьвер можно только в исключительных случаях, а так нужно знать район, устав. А палить из револьвера — это не надо.

— Ну вот, если бы твой этот Леващенко вовремя сориентировался и открыл огонь по преступникам, глядишь, и жив был бы.

— И то верно, — Иван почесал бороду. — А почему спрашиваешь?

— Да странно это — вас бросают на передовую фактически, но ни оружия нормального, ни учёбы нет. А случись что — налёт, ограбление или эти бомбисты-террористы, что делать будете?

Иван помолчал, потом сказал:

— Ну если бунт какой, то казаков поднимут или войска.

— Пока их поднимут, нас на колбасу кровяную порежут. Мы-то на острие атаки будем.

Иван шёл рядом молча, напряжённо думая о чём-то. Я тоже молчал — а что тут скажешь.

— Вот собственно наш район — Сенная, прилегающие улицы, Владимирская.

— Ну и как тут? Спокойно?

— Да куда там! — Иван махнул рукой. — В иные места лучше и не заходить, особенно вечером. Сюда стекается народ со всего города, куча приезжих, которые вообще ничего не соображают, из деревень иногда такое приезжает, что хоть стой, хоть падай.

Площадь жила своей жизнью как огромный организм — фыркали лошади, сновали люди, скрипели колёса, кричали какие-то бабы-зазывалы, где-то свистели и бегали мальчишки. Но главное — был цел собор на Сенной площади, красавец Спас на Сенной. Надо будет зайти потом туда, посмотреть. Прошлись по рядам, пообщались с людьми. Я всё время ловил себя на мысли, что попал в ожившие старые фотографии — бывало так, что голова кружилась от мощного впечатления. Понятно, что я буквально каждую минуту думал о том, что случилось, но пока загонял это всё поглубже — сейчас не время. Заселюсь в общагу и там подумаю, что и как.

— Слушай, Андрей, мне надо отойти. С районом ты, как я посмотрю, знаком — так ты местный?

— Ох, Иван, опять пытаешь меня… Вроде и местный, не помню я — так-то знакомое всё, но какое-то другое, сложно объяснить. Но не переживай — не потеряюсь.

— Ну тогда лады. Давай через час пойдём пообедаем — встречаемся тут же, у храма.

— Хорошо, тогда и в храм зайдём — хочу свечку поставить.

За моё воскрешение, добавил я уже про себя.

— Договорились.

Оставшись один, я решил прогуляться по площади, подойти к храму. Так сложилось, что в прошлой жизни я какое-то время, помимо прочего, изучал архитектуру, поэтому всё, что связано с разрушением большевиками русского исторического наследия, воспринимал крайне остро. Сейчас же всё это было на месте, и в планах было в свободное время увидеть все эти ныне утраченные вещи. К счастью, Питер пострадал меньше Москвы, но тем не менее.

Решил пока не маячить на площади и встать в тень, которая падала от одного из навесов, так чтобы меня не было видно, и понаблюдать за людьми. Внимание привлёк парнишка-оборванец, который шарился по рядам, якобы разглядывая товар. На рынке кого только не было — от низов общества до вполне состоятельных господ, так же была куча обслуги из хороших домов, которые закупали продукты для кухонь, заключали сделки на поставки дров, угля, а также разных услуг. Также частенько на рынке крутились бригады скоморохов — на самом деле это были конкретные бандитские шайки, которые днём показывали шарады и фокусы, обходя с шапкой и прося деньги, а вечером и на большую дорогу выходили.

Тем временем оборванец пристроился за каким-то господинчиком в дорогом длинном пальто, периодически оглядываясь по сторонам, потом резко упал на него, как будто споткнулся, извинился, потом резко отошёл от него и стал быстро продвигаться к выходу — как раз в направлении меня. Я ещё больше вжался в проём двери — солнце светило от меня, поэтому если специально не вглядываться, то и не увидишь. Ещё белый сюртук сильно выделялся, демаскируя.

Следить за ним я не смогу — если он меня увидит, убежит, я не догоню его. Сам помнил, как в его время так же убегал от ментов и от мужиков в гаражах — мог чуть ли не вертикально по стенам бегать, в любую щель в заборе просочиться. Всплыли в голове слова старой песни:

"И пусть бежит от мусоров, сегодня фраер-малолетка…"

Гоняться за шпаной — дело гиблое. Тем более за профессиональным щипачом. Начнёт орать, истерить, как цыган, внимание привлечёт. Да и редко они по одиночке работают — где-то тут его старшие крутиться должны.

Поэтому, когда он чуть отвернулся, проходя мимо меня, я резко вышел и ударил его со спины открытой ладонью под ухо — подушечками ладони, но не слишком сильно, чтобы не вырубить его. Парня повело, я схватил его, как у нас говорили, за шкварник — то есть сгрёб за шиворот, удерживая на ногах, наклонился и зашипел ему в ухо:

— Только пикни — шею прямо тут сверну!

После этого потащил его в подворотни, деревянные склады, которые составляли целый лабиринт за Сенной площадью. Сейчас многое поснесли и немного облагородили, но до сих пор там чёрт знает что, а в этом времени — так вообще. Парень потихоньку пришёл в себя и начал брыкаться. Я, не раздумывая, врезал ему ещё раз — так же открытой ладонью, но уже в ухо. Звенеть ещё долго будет. Тот сжался, ойкнул, понял, что шутить с ним никто не собирается.

Петляя, зашли в какой-то тупик, к дровяному сараю — рядом лежали колотые дрова навалом и чурка, на которой их рубили. Я отпустил мальчишку и сразу же врезал ему ногой — всей ступнёй, чтобы ничего не сломать. Того просто отпечатало в дрова, тот схватился за спину и выгнулся от боли. Снова схватил его за шиворот и подтащил к чурке.

— Руку протяни.

— Чего? — испуганно спросил тот.

— Руку говорю, на чурку клади!

Тот наоборот спрятал руки, как бы обняв себя, и испуганно смотря на меня. Я пнул его носком ботинка в живот — тот согнулся, хрипя, и лёг головой на пень. Подошёл сзади и наступил ногой на икру. Он стоял на коленях, согнувшись. Парень резко выпрямился и хотел заорать, но я закрыл ему рот. Вот так наступить на икру — это очень больно.

— Рот закрой! Руку на пень клади!

Одновременно я вытащил свою шашку… или саблю? До сих пор не могу их различать чётко — вроде там дело в кривизне лезвия и гарде, но мне сейчас это без разницы.

— Не надо, пожалуйста! — начал ныть пацан.

В этот раз я ударил его саблей плашмя по голове справа над ухом.

— Клади руку, или уши сейчас отрежу!

И тут же коснулся саблей его уха. Парень дёрнулся, а затем начал рыдать — видимо, всё сложилось: боль, страх, понял, что с ним не в игры играют. Начал выть что-то нечленораздельное, содрогаясь всем телом и пуская слюни и сопли.

— Руку на пень клади, или забью до смерти тут! — уже рявкнул я на него.

Парень, так же продолжая выть, вытянул левую руку, постоянно приговаривая на одной ноте:

— Не надо, не надо, не надо…

— Правую клади, что ты как маленький!

Тот начал раскачиваться, трястись, но вытянул правую руку.

— Клади на пень!

Тот положил. Его уже прямо колотило всего. Я закатал ему рукав, затем взял саблю двумя руками, как бы примериваясь, затем коснулся лезвием его руки и, отводя саблю назад, как бы замахиваясь для удара. Когда коснулся лезвием, он дёрнулся как от электрошока, но руку не убрал. Но когда я замахнулся, парень сломался. Закричал что-то и кинулся мне в ноги — говорить он уже толком не мог, его просто трясло всего. Чуть придя в себя, он снова начал умолять. Я толкнул его сапогом, а сам сел на пень, оперевшись на шашку — надо, чтобы он видел лезвие.

— Что растёкся весь? Не хочешь без руки остаться?

— Нет! Я работать не смогу, подохну-у-у! — опять сорвался на вой.

— Заткнись! — я замахнулся на него, но бить не стал. — Что сопли распустил, как баба?! Ничего, левой работать будешь! Давай клади руку, надоел ты мне!

— Что хотите, сделаю, только не рубите!

— Хм. Ну наконец-то, а то мне уже стал надоедать этот спектакль. Посмотрим. Рассказывай — кто, откуда, с кем работаешь?

— Я Сашка Хромой.

— Фамилия твоя какая?

— Хромов.

— Где живёшь?

— Вон там, — он показал в ту сторону, где находился тот доходный дом и притон, где жил всякий сброд. — Живу с матерью да отчимом. Она того прошлого прогнала — тот обокрал её, теперь с этим живёт.

— Пьёт?

— И пьёт, и бьёт — и меня, и мамку. Но хоть вещи не таскает, да и было бы что таскать — всё пропили уже.

— Что за ватага у вас? Не один ведь работаешь?

— Нет.

И замолчал — выдавать информацию ему явно не хотелось, он уже немного успокоился и взял себя в руки. Я внимательно посмотрел на него.

— Послушай сюда, я тут с тобой не в игры играю. Увижу, что не нужен мне, — по горлу сейчас тебя чиркну, да дровами завалю, никто и не хватится. И ещё — я не для того спрашиваю, чтобы вас тут ловить да в околоток тащить, я для себя интересуюсь. И тебя, если поможешь, отпущу — может, даже одним куском. Ну… палец точно тебе отрублю, если ещё раз вертеть вздумаешь. Мне тебя тут придавить — что плюнуть, понял нет? Теперь отвечай на поставленный вопрос.

Парень тяжело вздохнул, посильнее пряча руки, как бы обнимая себя и немного раскачиваясь.

— С ватагой Прокопа.

— Что за Прокоп?

— Илья Прокопьев.

— Какую долю ему платишь?

— Всё отдаю, он сам нам распределяет.

— На жизнь-то хватает?

— Не шибко, — парень вздохнул.

— На меня теперь работать будешь.

— На полицию?

— Нет! Я же сказал — на меня. Ты на сюртук не смотри, у меня тут свои дела. Скажи лучше — сегодня один работал? Для себя решил поработать?

— Да, — парень опять вздохнул.

— Прокоп этот под кем ходит?

— Так это ясно — тут всё Шелест держит.

— Расскажи про него.

— Да что рассказывать — зовут его Фома, видел-то пару раз только, это большой человек. Держит игру, да красный дом вроде тоже его, но то не мои дела — я так слышал только.

— Он тут сейчас?

— Да, только…

— Что?

— Проблемы сейчас у него. Фризовские его сильно прижали, вернее даже, как у нас говорили, это не совсем фризовские. Их самих там того… В общем, приехала какая-то банда вроде из Тамбова, подмяли под себя фризовских.

— Что за фризовские? Да не смотри ты так на меня — я не местный.

— Банда с Выборгской стороны, люди серьёзные, там же и Сампсоньевские — там рабочие живут, которые на заводах Лесснера работают, трущобы всякие. Не знаю, что там произошло, но вроде кого-то из фризовских убили даже. Так вот, сейчас эти тамбовские недели две назад сюда, в центр, перебрались.

— И что, чем заняты?

— Проблемы с ними пришли большие — людей наших бьют, баб сильничают, не платят.

— А что Шелест?

— Не знаю, но что-то там не получается. Прокоп о том не говорил.

— А не из-за убитого полицейского у них конфликт вышел?

Парень дёрнулся и посмотрел на меня.

— Да не трухай — меня тогда тут не было.

— Да, говорили про то — эти залётные тут нашумели сильно, потом облава была, но их не поймали, да и если бы поймали, ничего бы не было наверное.

Пока слушал пацана этого, думал, что можно извлечь из этой ситуации — чёткого плана у меня не было, сейчас важно было собрать всю информацию.

— У Шелеста сколько людей?

— Не знаю, старших наверное человек десять будет?

— А фризовских?

— Не, тех больше — там человек тридцать. Но тоже непонятно — каждый второй себя так называет, может, и меньше их. Просто они разбоем промышляют, поэтому их боятся все.

— А вы?

— Мы воруем.

— Давай кошелёк — сколько взял-то?

— Не знаю, — буркнул парень и протянул мне добычу.

Я взял бумажник — внутри были документы и ассигнации, в маленьком отделе — монеты. А что, неплохой улов. Пересчитал деньги, часть забрал себе.

— Это доля моя. Остальное забирай, да не держи у себя, а то старшие отберут всё. Припрячь лучше — ещё понадобятся. Лопатник я заберу, отдам своим, чтобы вас не дёргали лишний раз. В следующий раз смотри внимательно, чтобы не поймали! Бумажник скидывай всегда в людное место или рядом с почтой — иначе проблемы будут. Дёрнешь у важняка какого-нибудь — будут вас щемить потом, понял?

— Понял.

Парень удивлённо смотрел на меня — не ожидал, что полицейский городовой будет его учить, как воровать.

— Что со мной будет?

— А это, парень, теперь от тебя зависит. Если хочешь Шелесту помочь, слушай внимательно. Во-первых, о том, что было, не трепись — это наше дело теперь. Собери как можно больше всего про этих залётных — что, где, как. Особенно если там совсем плохо станет, приходи ко мне — попробую что-нибудь сделать. Андрей Алексеевич меня зовут. Но так не зови. Просто городовой, понял? Имя только, если что-то срочное и в околоток придёшь — меня спросишь, если на улице не найдёшь. Теперь пошли к тебе — посмотрю, как живёшь, да на отчима твоего.

Парень поднялся, растирая болевшую ногу, и, прихрамывая, повёл меня обратно на выход, а затем проулками мы двинулись по направлению к притону.

— Вот ещё важное — постарайся узнать у Прокопа, кому тот доходный дом принадлежит, где игра и всё остальное.

— Вяземская лавра? А вам зачем?

— Ещё не дорос вопросы мне задавать. Не ссы — для тебя хуже уже не будет. Нормально всё, ещё раз тебе говорю — тебя и твоих я щемить не собираюсь, оно мне не надо. Зато мне надо знать, кто тут чем дышит — может, провернём чего.

Я немного задумался:

— Ещё узнай, если сможешь, про крупных воров или воровок, которые сами по себе работают.

Я помнил, что примерно в эти годы работала или уже сидела Сонька Золотая ручка. Ещё у неё куча последовательниц было. Ещё помнил имя Леньки Пантелеева, но вроде тот был значительно позже.

Парень почесал голову:

— Хорошо, поспрашаю.

Дальше шли молча, а я думал — надо выходить на этого Шелеста, мне даже в какой-то степени повезло, что вся эта история случилась.

— Может, не стоит ко мне идти? Все увидят меня с городовым — побьют потом.

— А мы иначе сделаем — типа я тебя поймал и домой веду, это нормальная история. Мне просто надо хорошо это место осмотреть.

Вяземская лавра — именно так называлось это место, трущобный квартал около Сенной площади. Нагромождение зданий, сараев и чёрт знает чего ещё. Как я узнал позже, комплекс состоял из тринадцати домов. Тут находилось самое дно петербургского общества — бродяги, беглые каторжники, жулики всех мастей, беспризорники, проститутки, причём, проститутки нелегальные, тоже самого низшего пошиба, которые работали без жёлтого билета, так называемые «трущобницы».

Прошли мой сарай — место моего появления на свет божий в этом мире. Кстати, я нашёл это символичным. Сарай этот был «тряпичным» и относился к тряпичному зданию — здесь собирали и сдавали в переработку всякое тряпьё. Работали тут артели тряпичников, также они занимались тем, что перешивали украденные вещи. У каждого флигеля имелось своё название — столярный, корзиночный, четвёртые бани, малый и большой Полторацкий. Самый большой и массивный флигель назывался Стеклянный коридор, считался самым опасным местом во всём Питере. Селилась здесь в основном братва всех мастей. Так тут рядом стояло ещё одно здание, где собственно и был «малинник» — трактир и бани. Ещё это здание называли «Садок». Всё это мне рассказывал Сашка.

Вообще, как я потом узнал, когда более тщательно собирал информацию, Вяземская лавра была государством в государстве, наподобие гонконгского Коулуна, и насчитывала более 20 тысяч жителей. В этом районе жили отставные солдаты, мелкие торговцы, мастеровые, уличные музыканты, а также бродяги и нищие, воры и бандиты, проститутки, беглые каторжники и беспризорники. Занимались тут всем — скупкой краденого, проституцией, изготовлением поддельных документов и прочим незаконным. Полицейские старались сюда вообще не ходить, также не принимали заявления от пострадавших в этом месте — просто прогоняли, типа: «А нечего ходить куда не надо».

По краям площади, в громадных, как казалось местным, грязных многоэтажных домах мигали огоньки над входными дверями, означая собой целые ряды харчевен, кабаков, где ютились и пропивали награбленное многочисленные воры, жулики и проститутки Питера. И выхода отсюда было, как правило, два — в тюрьму или на кладбище.

— Слышь, а облавы бывают? Ты говорил, что тут катран работает — это ведь запрещено.

— Конечно бывают. Бывало и закрывали, да только попробуй тут кого поймай. Если уж совсем обложат, то по гадарейкам уходят — это такие коридоры специальные, по ним можно в любое место дома прийти.

Парень явно нервничал, выдавая секреты полицейскому. Перед тем я ещё немного его попугал, так что выбора у него особого не было. Я остановился перед тем, как уже непосредственно зайти на территорию всей этой крепости.

— Слушай, пока не дошли — главное, найди мне извозчика, да не любого. А такого, с кем и на дело можно сходить — из местных, надёжного.

Я уже с одним виделся — описал мальчишке того извозчика, что вёз нас с Леной.

— Знаешь такого?

— Вроде это Пахом, да из местных.

— Сразу к нему не подкатывай. Просто узнай, кто из извозчиков чем промышляет. Чуть позже встретимся и сведёшь меня с ним — дело есть. А теперь пошли.

На территории Вяземской лавры сновала куча народа. Я схватил парня за шиворот и потащил к дому, но только мы вошли на его территорию, нас обступили какие-то хмыри.

— Ты парнишку-то опусти, человек хороший.

— А то что?

— Слышь, фараон, ты берега не попутал к нам заходить?

А я на своей земле, куда хочу, туда и захожу, и не тебе, бродяга, мне путь указывать. Понял, нет? Теперь исчезни отсюда.

В этот момент периферическим зрением увидел что-то приближающееся сбоку, успел чуть отклонить голову, это и спасло: рука с кастетом лишь рассекла голову над ухом, фуражка полетела на землю. Я резко отскочил в сторону, разрывая дистанцию и не давая себя зажать, сразу же пнул кинувшегося ко мне мужика прямым ударом ноги в низ живота, тот сразу упал на пол, согнувшись и перебирая ногами — осталось трое. Я снова сделал шаг назад, разрывая дистанцию. Я помнил про саблю, но места в коридоре было мало, не развернешься. Мы стояли друг против друга, но никто не нападал, валявшийся на земле пытался подняться на ноги. Вдруг тот, что с кастетом, резко кинулся на меня, замахиваясь, я успел сделать подшаг в сторону и ударил прямым ему навстречу, в лицо, но тот не упал — крепкий мужик. Зато я успел перехватить руку, вывернуть её и заломить за спину, так мы и упали на землю. Это в книгах да в кино главный герой а ля бельгийский паренёк раскидывает всех с вертушки, в реальности же даже для подготовленного человека драка — мероприятие с непредсказуемым результатом.

Успел рявкнуть:

— Отошли нахер!

Это дало мне паузу в несколько секунд, я резко потянул руку на себя, мужик подо мной заорал, потом раздался глухой щелчок, рука сломалась, мужик завыл и засучил ногами. Я снял с безвольной руки кастет, он оказался хорошим, медным, и посмотрел на оставшихся двоих. Те уже не пытались кидаться, наоборот, сделали шаг назад, поднимая руки.

— Стоять! Берите этого и наложите лубки на руку.

Те послушно подхватили товарища, который, скривившись, поддерживал висевшую руку, и поволокли куда-то. А я наклонился, поднимая и отряхивая фуражку. Малой всё это время прятался за бочками и наблюдал за дракой. В первый же день я умудрился испачкать мундир в крови, частично в своей, частично в чужой: мужику с кастетом я разбил нос и с него тоже порядком натекло.

— Эй, вылазь оттуда, пошли к тебе.

Вокруг уже собралась толпа, всегда охочая до всяких зрелищ, поэтому хотелось побыстрее уйти отсюда.

Дома у Сашки было тесно и грязно. Мебели как таковой и не было: какие-то лежанки с тряпьём, небольшой стол, где ели, топчаны самодельные. Отвык я от таких зрелищ, у нас, наверное, и бомжи лучше жили. Мать смотрела на нас недобро, видимо, ожидала лекций о плохом поведении мальчишки. Хоть парень и не сказал, но я понял, что мать подрабатывала проституцией, на ребёнка ей было в общем наплевать, хотя, может, я и ошибаюсь.

— Вода есть?

— Есть.

— Ну тащи, чего стоишь, видишь — китель испачкал, застирай нормально, пока кровь не засохла.

Я снял портупею, стянул свой мундир и отдал ей, она взяла его нерешительно и с подозрением меня разглядывая, затем молча развернулась и ушла куда-то, а я вопросительно посмотрел на подростка.

— У нас тут прачечная рядом, там лучше будет.

— Тряпка чистая есть? Или платок, рану зажать. Да что ты сухую мне даёшь, намочи.

Я прижал тряпку к голове. Зеркал в комнате не было, пощупал пальцами — вроде царапина, повезло, но с башки вечно кровит, как со свиньи. Тут ничего не поделаешь. Минут через двадцать вернулась Сашкина мать, протягивая мне китель. Пятна почти не было видно, я хотел повесить китель сушиться, оглянулся по сторонам и понял, что вешать особо некуда: на грязную кровать класть не хотелось, ещё вшей каких нацеплять, в итоге так и надел мокрый — так высохнет. В принципе она была ничего: довольно молодая, приятное лицо, только наряд, конечно, оставлял желать лучшего. Да и общее впечатление убогости быта давало свой отпечаток в виде ранних морщин и седеющих волос. Жизнь тут была у людей не сахар. Вот это реальное дно, сразу вспомнил Горького, рука непроизвольно сжала эфес сабли, а губы сжались. Подумал про себя: вот же гнида подшконочная, ни дня в жизни не работал, разъезжал по курортам да ел устриц на Капри, а о Дне написал — Мать. Ничего, браток, свидимся ещё.

— Как тебя звать?

— Катерина.

Она испуганно сделала шаг назад.

— Ладно, Катерина, спасибо за китель.

Я достал из кармана деньги, которые забрал у пацана, отдал ей.

— А с Сашкой что?

— А с Сашкой ничего, нормальный парень. Ну давай, Катерина, не болей, загляну ещё.

И вышел из комнатки, оставив бабу в полном недоумении.

Обратно дошёл уже без приключений.