Городовой

Глава 3

— Ты где был?! — едва завидев меня на рынке, бросился Иван, запыхавшийся и взволнованный. — Я уже весь рынок излазил! А с головой что случилось?

Он с тревогой разглядывал повязку, выглядывавшую из-под фуражки.

— Да нормально, Вань, с местными знакомился, — отмахнулся я, поправляя ремень портупеи. — Ты мне лучше скажи, как с вдовушкой у тебя вчера прошло?

Иван словно громом поражённый встал как вкопанный, челюсть отвисла, а лицо залилось густой краской.

— А ты… откуда знаешь?

— Да что тут знать-то, — усмехнулся я, наблюдая за его смущением. — Ладно, веди лучше в трактир, есть охота.

За обедом, неторопливо хлебая жидкие щи и запивая их кислым квасом, рассказал про своё знакомство с Вяземской лаврой. Иван то и дело крехтел осуждающе и качал головой, словно не веря услышанному.

— Да ты с ума сошёл! — наконец выдохнул он, отставляя кружку. — Никто из наших туда не ходит. Ещё сыскари или начальство могут себе позволить, а нашего брата городового там прирежут и глазом не моргнут.

— Не кипятись ты так, — спокойно отвечал я, макая чёрный хлеб в остатки щей. — Люди как люди, просто не любят, когда чужие нос суют не в свои дела.

— А что ты туда вообще пошёл? — не унимался Иван, подавшись вперёд через стол.

— Да так, местность изучить, обстановку понять.

— Ага, так изучил, что чуть башку не потерял, — проворчал мой напарник, недовольно поёрзав на скамье.

— Не преувеличивай, — махнул рукой. — Давай-ка лучше сходим в казармы, определим меня на постоянное жительство.

— Точно! — встрепенулся Иван, откладывая ложку. — Ну пошли, всё покажу. Только сначала в участок заглянем, документы на тебя заберём.

Казармы для городовых располагались в двухэтажных кирпичных зданиях с толстыми стенами и небольшими окнами, затянутыми железными решётками. В длинных коридорах с каменными полами стояли деревянные нары в два яруса, на которых размещалось по двенадцать-пятнадцать человек в одной комнате. Постельные принадлежности состояли из соломенных тюфяков, грубых серых одеял и подушек, набитых сеном.

Стены были выбелены известью, но от времени и сырости покрылись жёлтыми разводами и плесенью. В углу каждой комнаты стоял железный рукомойник с жестяной кружкой на цепочке, а под окном — деревянный стол для письма рапортов. Освещение давали керосиновые лампы, развешанные вдоль стен.

На первом этаже находились караульное помещение и комната для хранения амуниции. Здесь же размещалась общая столовая с длинными некрашеными столами и скамьями, где городовые принимали пищу из общего котла. В подвале устроили склад для сабель, револьверов и прочего казённого имущества.

Двор казармы был вымощен булыжником, окружён высоким забором с единственными воротами, которые запирались на ночь. В углу двора стояла баня, которую топили по субботам, и отхожие места. Зимой в помещениях было холодно — печи топились только в самые лютые морозы из экономии дров.

Весь быт был подчинён строгому распорядку: подъём в пять утра, умывание, молитва, завтрак и развод на службу. Казарменная жизнь отличалась скудностью и суровостью, что соответствовало положению городовых как низших чинов полицейской службы.

Казармы напоминали хостел для совсем бедных людей, довелось как-то довелось в таком ночевать в Москве. Только условия тут были ещё хуже, было ощущение, что я в музее каком то. Но ничего, жить можно. Лучше чем на улице.

Когда все формальности были улажены, попрощался с Иваном до завтра и я наконец-то остался предоставленным сам себе, до этого познакомился с мужиками, публика тут была разная, и военные и рабочие, молодые городовые из крестьян. Мне выдали аванс и я купил вина и пряников, проставился новым соседям, в следствии чего меня приняли хорошо и отнеслись с уважением, как к человеку понимающему.

От обилия новых впечатлений не мог уснуть. Свеча на столе давала тусклый, дрожащий свет, бросая причудливые тени на побеленные известью стены. Разделся до исподнего — грубой холщовой рубахи и кальсон, сложил аккуратно форменную одежду на деревянную тумбочку, проверив, чтобы пуговицы на кителе были застёгнуты, а ремень портупеи не касался пола. Постель оказалась жёсткой: соломенный тюфяк шуршал при каждом движении, серое шерстяное одеяло кололо кожу, а подушка, набитая сеном, пахла прелой травой.

Лёг, натянув одеяло до подбородка — в казарме было зябко, несмотря на май. Железная кровать скрипнула под тяжестью тела. Кто-то уже храпел на соседних нарах — густо, раскатисто, словно пила скребла по доскам. Другой ворочался, кряхтел во сне, стонал. Где-то в углу кто-то тихо бормотал молитву. За окном изредка проезжали поздние экипажи, стучали копыта по булыжной мостовой, скрипели колёса телег.

Люди тут вставали очень рано, ещё до рассвета, поэтому укладывались спать с заходом солнца. Надо будет завтра пойти в церковь, наковырять воска для беруш.

Только сейчас я мог позволить себе нормально всё осмыслить. Лежа на жёстких нарах, слушая храп товарищей и потрескивание догорающей свечи, размышлял о случившемся. Шока не было — привыкаешь уже ко всему при моём образе жизни. Чтобы сохранить рассудок, нужно уметь мгновенно адаптироваться к любой обстановке. Особенно меня забавляло, как многие писатели описывали своих попаданцев: те долго не верили в происходящее, несли какую-то околесицу. Хотя, возможно, это и справедливо, если человек не адаптирован к стрессам. Стресс на то и стресс — к нему никто не адаптирован, просто нужна практика, чтобы переносить это нормально.

Ну вот я попал, что называется. Что теперь делать?

Во-первых, радоваться, что не помер. Хотя что там случилось, так и не понял. Главное, что я знал: мой перенос был как-то связан с тем непонятным кубиком. Если бы не он, дрон убил бы меня тогда. Меня словно вырвало из того мира и занесло сюда. И не в тело подростка, как все мечтают, а как был, так целиком и закинуло — только без автомата. Может, большой кусок металла был, не знаю. А пистолет, обычный «Макаров», остался при мне. Вот и задел на будущее… шутка.

Попаданцы часто начинают изобретать всё на свете: пулемёты, самолёты, ещё бог знает что. Если честно, никогда этого особо не понимал. Есть задачи более интересные и захватывающие — изобретать людей. Менять их, формировать, направлять. Это искусство тоньше любой механики.

План у меня уже в черне есть. Ресурсов на первоначальном этапе немного, но я сам по себе ресурс — просто нужно грамотно всё организовать. В принципе ничего нового, но масштабы предстоящей работы завораживают и пугают одновременно.

Помню, как в детстве постоянно все пугали: не делай этого, не делай того, не дерись, иначе будут кары небесные, тюрьма, и вообще сломаешь жизнь и сдохнешь под забором. Спустя годы понимаешь, что можно было почти всё, и за это ничего бы не было. Но это тогда, в девяностых и нулевых, когда мы были ещё свободны. Сейчас уже нет — каждый шаг видеофиксируется. А раньше этого не было. По сути, детство — это как компьютерная игра, где почти полная свобода действий.

Вот я получил вторую жизнь, вторую возможность. Понимаю, что бояться вообще нечего. Кто мне что сделает? Поймают, в тюрьму посадят? Я там был, меня этим не удивишь. Хотя тут сейчас настолько вегетарианские законы и времена, что нужно совершить что-то действительно экстраординарное, чтобы за тебя взялись по-взрослому. Каторга тоже такое себе — по воспоминаниям и записям, оттуда не мог убежать только безногий. А для политических так это вообще курорт был.

Поэтому нужно прежде всего ничего не бояться, развивать свою внутреннюю свободу, волю, решимость действовать и жить. Хочу ли я спрятаться и прожить тихо и мирно? Нет, я и там так жить не мог. А тут чувствую себя словно подростком, стоящим на краю крыши и смотрящим на город, ещё не знающим, какое будущее меня ждёт, и представляющим себя взрослым, занимающимся чем-то таким, от чего захватывает дух и хочется жить.

Умение сохранить в себе вот этого ребёнка, подростка с жаждой жизни и приключений, очень важно. Без него превращаешься в усталого старика с погасшими глазами, который не живёт, а доживает. Даже термин такой придумали — возраст дожития.

Ещё чувствую себя подозрительно хорошо, почти ничего не болит. Война здоровья не прибавляет: летит всё — зубы, колени, спина, желудок, кишки, появляется геморрой, у нас это называли «отрастить хвост». Там год за пять идёт. Видимо, это перемещение что-то изменило во мне, даже глаза другими стали. А глаза — это отражение души, так вроде говорят.

Ещё думал про это место — питерскую клоаку, Вяземскую лавру. Место стратегическое и перспективное. Вяземская… Что-то слышал про Вяземских — вроде писатель такой был, с Пушкиным связанный. Надо конкретно выяснить, кто владеет таким вертепом. С подобными вопросами, наверное, лучше к шефу обратиться, или не стоит? Впрочем, владельцы сами делами не занимаются — там всем заправляют управляющие. Вот на них и надо выходить. Но один не потяну, нужны помощники. Ладно, обдумаю всё завтра. Так постепенно, несмотря на храп соседей, заснул.

Утром при всём желании не проспишь — все встают, умываются, расходятся по своим делам. Даже хорошо, что меня сюда выдернуло из полевых условий, а не из домашнего уюта.

Пришёл на работу пораньше. Построение, развод, нарезка задач — обычная рутина. Перед выходом на участок меня вызвал начальник.

Иван Григорьевич Савельев

— Ну как, обжился?

— Да всё хорошо, Иван Григорьевич. Казармы приличные, чисто, и люди приятные.

— А чего тебя вчера в Вяземскую лавру понесло? Или не знаешь, что это за место?

— Так я новенький тут, делал обход, вот и решил заглянуть.

На это шеф только покачал головой, типа видал дураков, но таких…

— Заглянуть он решил… Повезло тебе, парень. Там люди пропадают — место гиблое совершенно. Мы только когда облавы проводим, туда заходим, да и то в оцеплении стоим обычно.

— А скажите, Иван Григорьевич, кто этим безобразием владеет?

— Известно кто — семья Вяземских. А что, хочешь в суд подать за ущерб?

Шеф был так доволен собственной шуткой, что расхохотался. Я тоже поддержал его, улыбаясь.

— А они где — тут, в Петербурге?

— Да держи карман шире! Пропивают небось денежки по заграницам.

— А управляющий там кто?

Шеф посерьёзнел, внимательно на меня посмотрел.

— А тебе зачем?

— Да хочу понять, как эта колыбель разврата устроена.

— Колыбель разврата! Ишь как завернул! Хорош! Надо будет запомнить.

Помолчал, почесал бороду.

— Есть там Мухин, Фёдор Егорович. Мухой ещё кличут. Скотина, каких свет не видывал — злой, наглый и жадный. Думаю, он втёрся к Вяземским в доверие. Сколько им передаёт — бог знает, но себе явно берёт немало. Со всяким криминалом на короткой ноге, в общем, скользкий тип. Если думаешь его прижучить — зря.

Тут Савельев перешёл на шёпот и наклонился поближе:

— Платит кому надо. Так что и думать об этом забудь.

— Кроила.

— Точно! Вот же пропасть! Как верно сказал. Ткнул он в меня пальцем.

— Думаю, раз место существует, то с него многие кормятся.

Савельев только руками развёл — мол, дело понятное.

Попрощавшись с шефом, вышел на улицу. Светило солнце, было тепло и приятно. Хорошо, что летом сюда попал — чтобы зимой в Петербурге жить, надо закалку иметь. Встретился с Иваном, сказал, что нужно в больницу зайти, договорились потом на Сенной пересечься.

В больнице всё было по-прежнему: чисто, бедно, пахло лекарствами и карболкой. По пути зашёл в лавку, прикупил вкусностей для Лены.

— Ну что вы, не стоило! — засмущалась она, хотя видно было, как рада.

Лицо разрумянилось, глаза заблестели.

— Только вы доктору гостинцы не показывайте, а то заревнует и поколотит меня — опять к вам в больницу попаду.

Лена

После этих слов Лена ещё больше зарумянилась, тяжело вздохнула и только рукой махнула. Понял, что воз и ныне там, и пора бы подмазать процесс. Поговорили немного — Лена интересовалась, как устроился, я рассказал, что неплохо, приняли нормально, скромно, но жить можно. Договорились, что вещи пока у неё полежат.

— Такие вот дела. Планирую в ближайшее время решить квартирный вопрос, и тогда больше не буду тебе докучать.

— Да какая докука! Лежат себе, есть не просят. Только полы мыла, решила подвинуть, а мешок-то тяжеленный! Еле своротила! Ты что туда положил — кирпичи?

— Так сбруя воинская… — и добавил, понизив голос: — Секретная.

— Ну это же ужас какой-то! Такое таскать — никакого здоровья не хватит.

— И не говори!

Доктор Перфильев

О, а вот и доктор показался в дверях.

— Здравия желаю, господин доктор!

Я вытянулся и козырнул.

— Всё паясничаете? Вижу, совсем поправились?

— Так точно!

Доктор приблизился ко мне вплотную, взял за плечи и чуть повернул к свету, вглядываясь в глаза с профессиональным интересом.

— Что-то изменилось?

— Нет, не похоже. Странно… Никогда прежде такого не видел, чтобы у взрослого человека радужка изменялась.

И без перехода добавил:

— Что у вас за дело ко мне было?

— Да, дело. Даже два. Но одно подождёт — я сам к нему пока не готов.

— Ну хоть в двух словах можете сказать?

— Дело касается медицинского обеспечения и образования воинских частей и соединений, а также полицейского управления. То, что сейчас есть, совершенно никуда не годится.

Доктор удивлённо поднял брови.

— И вы хотите что-то предложить по этому поводу?

— Да, есть идеи.

— Но вы же не медик.

— Не медик, но у меня есть опыт, плюс кое-какие организаторские способности. Ну и кроме того, есть план и понимание, что нужно делать. Также серьёзнейшим образом стоит вопрос с гигиеной и санитарной безопасностью. Обстановка в городе чудовищная. На самом деле, как тут все ещё не вымерли от чумы и эпидемий — не понимаю.

— Это я прекрасно знаю. Не только я — все более-менее образованные люди бьются который год, но всё бесполезно.

— Понимаю. С наскоку такую проблему не решить — нужно много времени, труда, усилий и денег. Но раскачать это можно.

— Ваши слова да богу в уши. А вторая проблема?

— Жалобы на вас поступают.

— Что?! Какие ещё жалобы? Если про Степана, так он сам убежал — испугался, когда ему клизму ставить стали. Подумал, что уморить пытаемся. Тёмный человек, что тут поделаешь. Или он на меня жалобу в околоток понёс, стервец?

Я сдержался, чтобы не заржать. Доктор иногда был слишком серьёзен и не понимал подколок.

— Да нет, на невнимание жалуются. Есть у вас, знаете ли, очень милая сотрудница, которой вы весьма нравитесь. Но она только вздыхает, всё ждёт от вас внимания. Истосковалась вся, думает уже, что не того выбрала — нерешительный больно.

С доктора сразу слетела вся серьёзность. Он тут же превратился в робкого мальчишку, начал теребить пуговицу на халате.

— Да я как-то это… Не знаю даже, так вот… Она же работает тут. Как же я подойду, что скажу ей…

— Нда…

А сам про себя подумал: тяжёлый случай.

— Вот что, доктор, пойдёмте-ка в ваш кабинет.

Доктор начал отбрыкиваться — мол, дела.

— Дела подождут! У вас есть дела поважнее сейчас. Много времени это не займёт. Поговорим как мужчина с мужчиной.

Зашли в кабинет, закрыли дверь.

— Теперь слушай. Ситуация у тебя простая: ты ей нравишься, она тебе тоже. Понимаю твой страх, застенчивость — сам таким был. Но ситуация самая благоприятная. Квартира есть? Один живёшь? Отлично, тогда ещё проще.

Существует правило трёх свиданий… Нет, об этом потом расскажу как-нибудь. А сейчас вот что тебе надо сделать: сразу после нашего разговора выходишь и зовёшь её на свидание после работы — в кафе. Сразу подумай, в какое. Когда подойдёшь, не стой столбом. Подойди и вот так — возьми её за локоть или чуть выше. Давай, попробуй на мне. Вот, хорошо!

Прикосновения очень важны. Ты же знаешь, есть наука психология — вот это оно и есть. Через такие ненавязчивые касания устанавливается связь. Но лапать не надо.

— Да я…

— Не перебивай. Знаю, что опыта у тебя немного в этих делах — ничего, дело наживное. Так вот, пешком не идите — вызови извозчика. Это даст тебе возможность ещё потрогать её, в хорошем смысле: подать руку, когда будете садиться. Обязательно сядь с ней рядом, чтобы касаться. Постоянно приобнимай за плечи — например, увидел что-то интересное, приобнял и говоришь: «Смотри, какой смешной мужик идёт!» Понимаешь? Отлично.

В кафе тоже постарайся сесть не напротив, а рядом. Чтобы так сделать, сначала усади её, а потом сам рядом садись. Подумай, где есть кафе с диванчиками.

Дальше… Нет, стой! Когда в повозке будете ехать, не молчи. А то знаю, так бывает — сказать нечего. Не пытайся умничать, не надо ей сложное рассказывать. Дамы — люди простые, хотя и любят ушами. Можешь нести любую околесицу, но не забудь упомянуть, как она тебе понравилась, когда ты её в первый раз увидел, но по глупости не решался подойти. Они любят, когда мужики признаются, что не очень умные и решительные.

Доктор сидел с отрешённым видом, но внимательно слушал.

— Итак, когда будете в кафе, думай только о ней. В плане — не нужно размышлять, что заказать, это всё неважно, это фон. Пока ждёте заказ, проверни такую штуку: если она носит кольца или браслетик на руке, возьми её за руку — типа: «Ой, какое у тебя красивое кольцо!» Если колец нет — без разницы, скажи, что пальцы красивые. Главное — взять её за руку, тогда контакт станет ещё ближе и крепче. И не убирай руку! Накрой так и продолжай болтать. Лучший способ — расспрашивать её о всяком. Просто задавай вопросы о ней же: увлечения, про учёбу и так далее. Понимаешь?

— Да это же целая наука выходит!

— А то! Считай меня профессором соблазнения. Так вот, если не наделаешь каких-то фатальных ошибок… Да успокойся, всё нормально будет! Ты просто напряжён, ты весь в голове. Понимаешь, о чём я?

— Примерно…

— Ты постоянно в голове прогоняешь всякие сценарии: «А что, если так?», «А если откажет?», «Как я буду выглядеть?»…

Доктор аж вскочил:

— Да откуда вы знаете?!

И тут же обречённо опустился на стул:

— Да, всё так.

— А какое лекарство от этой болезни?

— Лекарство? От этого есть лекарство?

— Есть! Называется «действие». Это помогает лучше всего — просто надо действовать и не думать. Решительность! Дамы такое любят. Наш девиз — слабоумие и отвага!

Тут уж доктор не выдержал и захихикал.

— И последнее, — сказал я, уже вставая и подталкивая доктора к выходу. — В конце ужина ты уже должен держать её руку в своих и что-нибудь рассказывать, уже можно про себя. Не забывай постоянно касаться её. И главное — в конце ужина зови её к себе.

Доктор аж подпрыгнул:

— Как это?! Так сразу?

— А что, хочешь свадьбы дождаться? Не теряйся! — произнёс я по слогам. — Она хочет, ты хочешь — чего тянуть? Откажет — так откажет. Вообще не думай об этом и ничего не бойся. Будь на кураже! Смелость города берёт.

Всё, вперёд!

Я вытолкнул его в коридор и громко позвал:

— Лена!

Потом, вспомнив, наклонился к уху доктора и скороговоркой произнёс:

— И ни в коем случае не признавайся ей в любви!

Доктор даже удивиться не успел — Лена тут же вышла из палаты. Я подтолкнул доктора к ней, а сам направился к выходу, за спиной подмигивая Лене и показывая большой палец. Уже уходя, увидел, как он взял её за локоток и что-то говорит.

Ну и славно, подумал я. Хоть что-то хорошее в этом мире уже сделал.

Иван Сычев

А сам направился на Сенную.

— Кошелёк или жизнь! — я подкрался к Ивану, тыкая его пальцем в спину.

Тот дёрнулся, схватился за кобуру и развернулся.

— Чтоб тебе лопнуть! Ну и шутки у тебя! Фух, аж взмок весь.

— Не трухай. Как дела?

— Да нормально. Пойдём что ли, обход сделаем.

Я заметил мальчишку, но подал ему знак — мол, потом, когда Иван отвернулся.

Пока шли, Иван рассказывал про себя, про службу.

— А почему в следователи хочешь перевестись?

— Ну как же — и зарплата другая, да и статус. Что я сейчас имею? Даже нижнего чина нет. Что мне с того?

— А как ты вообще к этому относишься? Ко всему?

— К чему?

— Ну к преступникам там, к революционерам?

— А что?

Я заулыбался:

— Да ништо, — передразнил я. — Что ты во мне прямо шпика какого-то видишь?

— Так ты шпик и есть! Ты себя в зеркало видел? Я что, слепой, что ли?

— Хех, тебя не проведёшь!

Иван нахмурился:

— Что, правда шпик, что ли?

— Да какой я шпик, Иван! Был бы шпиком — загримировался бы получше. Да и за кем мне следить? За тобой или за Савельевым?

— А если и так? Грозно прищурился он.

— Да кому вы нужны! — рассмеялся я. — Ты не обижайся. Все мы люди маленькие, и заботы наши там… — я кивнул подбородком наверх, — до одного места.

Иван снял фуражку и почесал голову.

— Что правда, то правда…

Уже на подходе к лавре чувствовался запах — местечко, конечно, мама дорогая. Постепенно собирал информацию об этом месте, общался с людьми.

Бизнес, который вёлся на Сенной площади, назвать цивилизованным было трудно. Продукты здесь отгружали покупателям прямо с возов. Телеги могли не вывозиться с площади неделями до полной распродажи товара. А территория фактически не убиралась, распространяя по окрестностям аромат от перегнивших овощей и фруктов. При этом Сенная стала местом притяжения бедноты, о которой современник говорил, что она «с лёгкостью могла достать копейку». Поэтому приличная публика из доходных домов Вяземского очень быстро съехала. Однако князь в доходах не потерял, поскольку его недвижимость оказалась востребована предприимчивыми теневыми дельцами Сенного рынка. Они стали брать в аренду эти помещения, где устанавливали многоярусные нары, делили пространство «на углы», а затем сдавали их бедноте всего за 20 копеек в месяц. При этом главный свой бизнес эти дельцы делали не на субаренде, а на торговле спиртным в ночное время, ростовщичестве, скупке краденого и проституции.

В результате уже довольно скоро в 13 доходных домах Вяземского разместилось до 10 тысяч представителей петербургской бедноты. Этот уголок города превратился фактически в мини-государство со своими законами, лидерами и собственной моралью. Он-то и получил название «Вяземская лавра», соединив в этом топониме фамилию владельца и ироничный намёк на то, что нравы в нём были отнюдь не монастырские.

Вяземская лавра — простые люди её также называли Вяземка — являлась не только местом проживания представителей социального дна, но и ключевым центром петербургского люмпен-бизнеса в прямом смысле этого слова. В одном из её корпусов, Корзиночном флигеле, изготавливались корзины едва ли не для половины Петербурга. По соседству размещались артель факельщиков, обеспечивающая сопровождение траурных процессий, и артель нищих, имевшая строгую иерархию с чётким распределением зон трудовой деятельности её членов. Рядом, в Тряпичном флигеле, велась сортировка тряпья и хлама, собираемых на задних дворах домов по всему Петербургу. Лучшие находки из числа не сильно заношенных предметов гардероба здесь же стирались, штопались, сушились и поступали в продажу как новые.

— Пироги будешь?

— С ливером?

Иван хохотнул:

— Бери, не пожалеешь.

Я подозрительно посмотрел на него, но есть хотелось. Взяли по несколько разных пирожков, кваса, отдававшего кислятиной, и сели на грязные лавки под навесом в тени. После того как утолил первый голод, спросил:

— А чем это так воняет?

Иван посмотрел на меня, отхлебнул кваса и начал свой рассказ:

— Вон там, за «Козлом», находится небольшое отгороженное пространство в виде отдельного дворика, где помещалось гусачное заведение.

— Подожди, что ещё за «Козёл»?

— Пустая хата, где дворники да прочий управный люд дубьём нерадивых уму-разуму учат.

— Да уж, весело у вас тут. Ладно, продолжай — что за заведения такие?

— Гусачных заведений в Вяземской лавре было два, теперь же осталось только одно, на противоположном конце, у Сенной площади. Но знаешь ли ты, что такое гусачное заведение? Ты, конечно, видел здесь те грязноватые лотки, на которых продаются печёнки, рубцы да студень и тому подобные закуски. Всё это приготовляется в гусачных заведениях. Но как приготовляется!

Если бы ты смог вынести эту убийственную вонь и зашёл в огороженный дворик, весь в прогнивших досках, пропитанных кровью, то первым делом увидел бы несколько огромных чанов. Один из них наполнен кровью, другие — бычачьими внутренностями, из третьих торчат бычачьи головы, в четвёртых — груда ног и хвостов. Несколько работников в перепачканной и заскорузлой одежде трудятся над этими чанами, сортируют внутренности, рубят топорами головы и кости и таскают всё это в стряпную. Тут же на железных крюках, вбитых в кирпичную стену, висят несколько бычачьих туш, с которых стекает кровь в одно общее корыто.

В настоящее время, когда одно из этих заведений уничтожено по причине крайнего неряшества, на промозглой стене его видна ещё, по прошествии трёх лет, всё та же кровь, столь въевшаяся в кирпич и так крепко запёкшаяся, что её не смыли ни снега, ни дожди петербургские, ни людские усилия. На дощатой настилке дворика стоят огромные лужи крови и валяются ненужные внутренности, рядом с которыми тут же на навозе лежат и пригодные в виде языков, гусаков, хвостов и прочего.

Несколько голодных, полуодичалых собак, словно шакалы, понуро лакомятся непригодной в дело пищей, тычут заалевшие морды в кровавые лужи, лакают оттуда языком и ведут войну с кошками, являющимися с той же целью. А по ночам, откуда ни возьмись и неизвестно с какой целью, наползает сюда целое воинство крыс, в изобилии плодящихся по окрестностям. Летом, особенно в знойные дни, тут кишат мириады больших зелёных и серо-жёлтых мух, так что в воздухе стоит такое жужжание, словно бы сюда слетелось множество пчелиных роёв.

С одного конца этого дворика, словно тёмный зев, из которого валит зловонный пар, смотрит на тебя низенький вход в стряпную, куда надо спуститься две-три ступеньки. Тут в совершенной темноте и копоти кипят огромные котлы с бычачьими внутренностями. Из-под полу прокрадывается красноватый свет пламени, скрытого под ним в большой и низенькой печи, но эти лучи только местами освещают чёрного повара, а вся остальная внутренность низкосводной стряпной остаётся в глубоком мраке. Пар стоит непроницаемым густым туманом, жара и духота убийственные, и ко всему этому невыносимая вонь, с которой могут сравниться несколько десятков заражённых трупов.

Тут-то и приготовляются эти закуски, в состав которых, как рассказывают люди, называющие себя очевидцами, входили иногда наряду с бычачьими внутренности и лошадиные, и даже собачьи, а о мелкой животине, вроде крысы, попавшейся в чан и изрубленной случайно, нечего и рассказывать.

Я отложил пирожок и потёр глаза руками.

— Да, Вань, спасибо тебе большое, вот прямо от души.

— Да Христа ради, всегда пожалуйста, — и заржал, сволочь такая.

Дальше шли молча. Я то и дело проверял рукой живот — не вырвет ли клапан после таких пирогов с «ливером». Иммунитет тут должен быть железный, чтобы не отравиться. А то съешь такое и будешь потом дристать дальше, чем видишь, — буквально на струе подниматься.

Меня терзали смутные сомнения.

— Слушай, это же не ты придумал?

— Неа, книжку умную прочитал. Был такой писака Крестовский, помер уже, с Путилиным вместе тут промышляли.

— А я-то думаю, что-то уж слишком гладко расстилаешь, друг мой…

— Образование — первое дело!

За такими невесёлыми мыслями зашли куда-то за сараи. И тут Иван резко вскинул руку, останавливая меня, и сам замер.

— А это что такое?

В проходах за сараями раздавался какой-то шум и возня. Мы ускорились. Я обратил внимание, что Иван даже не подумал вытащить револьвер.

— А ну стоять! — заорал он.

Сцена была красочная: трое набросились на здоровенного парня, повисли на руках, третий висел на шее, хватаясь за лицо и голову, а четвёртый, мелкий, пытался ткнуть здоровяка ножиком в живот. Но тот, вот же здоровый, отбивался от него ногой, одновременно пытаясь сбросить остальных, которые вцепились в него, как клещи.

— Шухер, фараоны!

— Ништо, — зашипел мелкий, ловчее перехватывая нож. — Что зассали? Их двое всего.

— Что, синий, пиками померимся? — сказал я, доставая саблю.

И тут произошло то, чего я не ожидал. Мелкий вор рявкнул на громилу:

— Рви их, малой!

И здоровяк, несмотря на то что его только что пытались зарезать, кинулся на нас — вернее, на Ивана, он стоял ближе к нему. Иван, хоть тоже мужик не из мелких, но сопротивляться этому быку не мог. В то же время вся банда отошла чуть назад, наблюдая за событиями. Открыто вооружён был только мелкий вор, остальные стояли с опаской — всё-таки двое полицейских для них тоже были силой, с которой не хотелось связываться. Видно было, что они хотели дать дёру, но подчинялись мелкому вору.

Когда бугай кинулся на Ивана и стал ломать его — драться-то они оба не умели, — быстро убрал саблю в ножны и заорал на здоровяка:

— Эээ, сюда иди, псина!

Тот на секунду замешкался, оттолкнул Ивана в сторону и сделал шаг на меня. Я был уже готов и, вкладываясь в удар, влепил ему боксёрскую двоечку: прямой в подбородок и сразу же слева, тоже в челюсть. Какой бы он здоровый ни был, от такого удара любой ляжет. Мгновенно пронеслось воспоминание, как меня самого так вырубали. Парень — а это был довольно молодой парень, несмотря на габариты, — упал назад уже без сознания. Ощущение было, что аж земля чуть содрогнулась. Вся шайка тут же профессионально рассыпалась в разные стороны, как крысы.

Я погнался за мелким. Бежать с саблей на боку — занятие не самое комфортное. Он был явно ловчее и быстрее. Сначала промчались вдоль торговых рядов — он хотел затеряться в толпе, но я не отставал, расталкивая людей. Тогда он свернул в один из складских коридоров. По обеим сторонам были сараи, где торговцы хранили свой скарб, но это был тупик — впереди забор, хоть и не высокий. Понял, что сейчас он перемахнёт его, и пока я буду перелезать, он скроется. На ходу достал дубинку, остановился, размахнулся и запустил ему по ногам. Попал хорошо — тот запнулся и влепился в забор. Следом я, прыгая на него всем весом прямо ногами, впечатал его в землю. Потом отошёл и просто забил его ногами со всей силы.

Когда тот уже не шевелился, размотал его кушак — или как это правильно тогда называлось, в общем, пояс, которым он был подпоясан, — и крепко связал ему руки, обшарив и достав нож. Привёл его в чувство и, взявшись за руки и подтянув их, как на дыбе, повыше — тот аж завыл, — пошёл с ним обратно. В таком положении особо никуда не дёрнешься — именно так водят конвойные в особых случаях. Задержанный при этом видит только свои колени и теряется в пространстве не только от боли и дискомфорта, но и от самого положения.

Когда подошёл к месту Куликовой битвы, Иван уже закончил так же вязать руки здоровяку. Тот до сих пор был в отключке, но теперь лежал на животе. Я подумал: а если бы у них этих поясов не было, как быть? Наручников нет, верёвок тоже с собой никто не носит — как они вообще людей-то задерживали?

— Ты почему не свистел? — это Иван, умаявшись и тяжело дыша, спросил у меня.

— Зачем? Чтобы сюда пол-Сенной сбежались? Может, и дружки вот этого вот, — я кивнул на мелкого вора, — могли бы и отбить их, если б толпой накинулись. А ещё бабы да зеваки набежали.

— Так и наши бы прибежали!

— Сами справимся. Не надо лишнего внимания привлекать. А ну держи этого, а я нашим пациентом займусь.

Передав задержанного Ивану, перевернул бугая обратно на спину. Пыль с булыжной мостовой покрывала его широкое лицо, из разбитой губы сочилась кровь. Потрогал челюсть — вроде не сломана. Дал тому пощёчину, одну, другую. Тот моргнул и начал приходить в себя, открыл мутные глаза и растерянным взором оглядел картину.

— Слышь, оглобля, начнёшь бузить — я тебя прям тут в капусту изрублю. Понял?

Тот мотнул крупной чубатой головой и испуганно посмотрел на меня. В этот момент, подняв взгляд, заметил знакомый картуз, выглядывавший из-за угла покосившегося сарая. Голова тут же исчезла в тени деревянных стен.

Ах ты, сучок мелкий, шпионишь! Знакомый пацан, Сашка, оказывается, следил за нами и всё видел. Ничего, молодец. Надо работать с ним и дальше.

Помог встать парню, ощупал его на предмет оружия, но у того ничего с собой не было. Да ему и не надо — он сам как оружие.

Повели задержанных в участок по узким переулкам между торговыми рядами. Воздух был пропитан запахом рыбы, солёных огурцов и навоза.

Я всё думал, как бы всё это переиграть. Общий план у меня был — ничего, будем импровизировать.

Зайдя в участок — я называл это по-новому, околоток как-то для меня странно звучало, как и многие другие слова и выражения. По сути, тут разные слои населения на разных языках говорили: чем ниже сословие, тем сложнее понять. У мастеровых свой сленг, у рабочих и моряков свой, ещё очень сильные региональные акценты. Чем дольше я тут был, тем интереснее было всё это классифицировать — даже появились кое-какие задумки по этому поводу.

При виде задержанных началась суета. Тускло горела керосиновая лампа, бросая жёлтые блики на облупившиеся стены. Я попросил одного из наших конвойных стражников, Матвея Игнатьевича — это те, что сопровождают арестантов, — поместить их в разные камеры. Тут вышел Савельев, поправляя китель и недовольно хмуря брови.

Не дав Ивану начать разговор, первым подошёл к начальнику.

— Здравия желаю, господин околоточный надзиратель! Вот только что Иван задержал опасного преступника. Извольте посмотреть.

Видимо, Савельев хотел отругать меня за паясничанье, но, увидев задержанного, только всплеснул руками.

— Ох ты! Так ведь это Миша Большой — известный разбойник! — И тут же, повернувшись к Ивану: — Ну, Иван Кузьмич, молодец!

Иван только открыл рот — я знал, что он собирается сказать, — и тут же встрял:

— Иван у нас парень скромный, начнёт отнекиваться, да только вы не слушайте. А ведь дело большое сделал! И главное — меня учит, как преступников ловить, образцово выполняет свои обязанности. Может это… — я наклонился к Савельеву, — Иван Григорьич, премию ему какую дать, чтобы и другим пример был?

— А ведь верно! Пока, Иван, выношу тебе устную благодарность за поимку злодея. А насчёт премии — это Андрей Алексеевич верно заметил, заслужил. И не отнекивайся — за дело это. А пока расскажите, как дело было.

И снова, не дав Ивану начать, изложил свою версию событий, от которой Иван только открывал и закрывал рот, как рыба, не в силах ничего сказать. По моему рассказу выходило, что, совершая обход территории, Иван Кузьмич Сычёв увидел творящееся безобразие: группа из четырёх человек пыталась ограбить и зарезать прохожего — вот этого гражданина. Сделав хулиганам замечание, дабы пресечь беззаконие, но те не послушались и попытались атаковать нас. Один из них, главарь, угрожая Ивану ножом, напал на него. Но бравый городовой, не побоявшись, ловко обезоружил и скрутил преступника. Меня же он оставил охранять второго задержанного.

— Похвально, весьма похвально! Ай да Иван, вот уж действительно профессионал! Сказывается служба а армии. Смотрите, бездельники, как работать нужно! Погрозил он кулаком.

Остальные тоже подошли к Ивану, похлопали его по спине, выражая уважение. Тот снял фуражку, вытер пот и посмотрел на меня — типа: чего ты творишь? Я только подмигнул ему и мотнул головой — мол, молчи, так надо.

Когда ажиотаж спал, Савельев отправил Ивана писать рапорт, а я обратился к шефу с просьбой, пока не прибыли за вором из сыскного, самому переговорить с задержанными.

— Тем более второй вообще ни при чём — он потерпевший. Мы его так, для порядку, прихватили. Но прежде чем отпустить, дозвольте показания снять. Нужно разобраться, что там и как было, плюс пусть заявление напишет на этого.

Савельев уважительно посмотрел на меня, кивнул — мол, действуй.

А про себя выдохнул: отлично! Я специально так подвёл разговор, что типа освобождение громилы — вопрос решённый, осталось оформить детали. Но проблема была в том, что не хотел говорить с ними при всех, поэтому решил беседовать с ними отдельно и в камерах. Их развели по разным помещениям, и они не могли ни видеть, ни слышать друг друга. Была середина дня, и народу в участке было немного — почти все работали в поле.

Вор, как сообщил Савельев, был Миша Большой. На самом деле — мелкий, худощавый, похожий на хорька мужичок. Он лежал на деревянных нарах, свернувшись насколько позволяли связанные руки. Попинал я его от души, но специально не калечил, поэтому сейчас он отходил.

Камера представляла собой узкую каморку с решётчатым окошком под потолком. Сырые кирпичные стены покрывала плесень, на полу валялась грязная солома. Пахло мочой и гнилью.

Когда зашёл, бандит держал форс и даже не пошевелился.

— За тобой уже послали к следакам, поэтому времени у нас мало. Говори: кто такой, под кем ходишь?

— А ты кто такой, чтобы я тебе исповедовался?

— Сядь.

Когда тот сел, сильно ударил его двумя ладонями по ушам, сразу же открытой ладонью в нос — так, чтобы было больно до слёз, но не сломать, — и сразу же схватил, вернее, защипнул за нижнюю губу и потянул на себя. Это очень больно. Человек мгновенно теряет ориентацию, боль парализует. Вор завыл, но даже дёрнуться не мог — любое движение вызывало адскую боль. Отпустил и оттолкнул его.

— Вопросы тут задаю я. Ещё раз: под кем ходишь?

— Под Шелестом, — процедил Большой, продолжая скулить и раскачиваться.

— Слышал, у вас проблемы — какие-то залётные накатили на вас.

Большой, сопя, но уже немного придя в себя:

— А ты откуда знаешь?

— Слухами земля полнится. Рассказывай: что у вас и как, что за залётные, сколько человек, что у них из оружия, где обитают?

Вор уже другим взглядом посмотрел на меня.

— Непонятно, кто такие. Никто их не знает. Главный у них — Павло Скобарь, с ним ещё человек восемь, все вооружены. Обитают там же, в лавре, в стеклянном.

И немного помедлив, как бы раздумывая и заглядывая мне в лицо, словно пытаясь там что-то прочитать, что-то понял для себя и решился:

— Захватили они нас сегодня. Всех под плетки поставили — мы и дёрнуться не успели. Шелеста и всех наших заперли, поди, пытают сейчас, деньги все хотят вытащить. Ухоронок-то много.

— А ты как сбежал?

— Когда они ввалились, я сразу в окно сиганул. Я мелкий, увёртливый.

— А за что бугая этого зарезать хотел?

— Так эту падлу за мной в погоню отправили! Он из их банды! Здоровый, да ума нету.

— А что за трое с тобой были?

— Да работяги обычные, грузчики. Махнул он рукой. Я их ножом застращал, вот они и со мной пошли. Они вообще не при делах.

— Скобарь сам по себе или от кого-то работает?

Тут уже вор посмотрел на меня с уважением и даже как-то подобрался весь.

— Не сам он. Есть некий Лорд, но его никто не видел. Пошёл слушок, что это он собрал этих, чтобы лавру под себя взять. А Шелест не давал. Стало быть, теперь в расход его, как и всех наших.

Большой поджал губы и уставился в одну точку.

А я откинулся на деревянном стуле и стал раздумывать, пожёвывая губу. Возникла пауза. В коридоре слышались чьи-то шаги и приглушённые голоса.

— Кто городового завалил?

— Один из подручных Скобаря. Тот его потом сам чуть не зарезал, избил сильно. Из-за этого внимание привлёк.

Я посмотрел на него, отчего вор даже стушевался немного.

— Если врёшь, тебе конец. Я такого не прощаю.

— Не вру.

— Хорошо, ты теперь со мной двигаться будешь. Значит, слушай, что надо делать.

Я наклонился и начал излагать ему план. Чем больше говорил, тем у того больше увеличивались глаза и брови ползли вверх.

Когда зашёл в камеру к здоровяку и закрыл за собой дверь, тот невольно вжался в холодную кирпичную стену. Но до этого быстро написал от его имени заявление: мол, так и так, приехал на заработки, напали хулиганы, пытались деньги отобрать и всё такое. Дата и подпись. Даже не стал заморачиваться и просто накарябал что-то похожее на подпись — всё равно он, по видимому, писать не умел.

Когда формальности были улажены, обратился к нему:

— Ну вот и всё. Попал ты, паря.

Тот насупленно молчал, сжав могучие кулаки.

— Этот, — мотнул головой в сторону, — написал бумагу на тебя и дал показания: мол, так и так, именно ты убил городового Леващенко Степана.

— Ложь это! Никого я не убивал!

— Жалко тебя, не пожил ведь ещё. А знаешь, что за это будет? Повесят тебя. Уже послали в сыскную полицию. За полицейского даже смотреть не будут — бумага есть, показания есть. Уже через несколько дней будешь в петле болтаться.

Тот только закрыл глаза руками и стал раскачиваться, всё повторяя:

— Я не убивал, я не убивал, я не убивал…

— Да кто ж тебе поверит? Ты лучше расскажи, как в банду к Скобарю попал.

— Я кулачным бойцом был, в Новгороде на ярмарке выступал. Там меня и приметили, сказали, чтобы с ними шёл. Я отказался — зачем мне с ними идти, мне и тут нормально. Но они стали угрожать ножами да револьвертами: если не пойдёшь, пристрелим, а заодно и других твоих. Так и пришлось идти. Остальных тогда сильно побили да пограбили.

— Стало быть, ты новгородский? А лет тебе сколько?

— Двадцать три.

— Фамилия?

— Малышев.

— Православный? Не старообрядец?

— Не, православный я. Не люблю сектантов.

— Отчего?

— Отца моего, купца, разорили да по миру пустили. Оттого я малой и прибился в ватагу к скоморохам.

— Там поди пришлось кулаками помахать?

— Пришлось.

— Хочешь со Скобарём за всё посчитаться?

— А то! Я б его своими руками удавил, да куда мне — побьют сразу.

Говорил он гулким голосом со странным акцентом, окая и растягивая слова.

— Вот что, Володя — так тебя зовут, да? Вижу, парень ты неплохой, и помочь твоей беде можно. Но и ты для меня кое-что должен сделать. Если справишься, возьму к себе — не в полицию. Лично на меня работать будешь. Слушай, что мы будем делать.

Уже на выходе из камеры парень, переменившийся в лице — ещё бы, только что его собирались повесить, а тут уже воля и дело, — обернулся ко мне.

— Господин городовой.

— А?

— Как вы ловко тогда меня уложили! Я думал, что помер совсем. За всю жизнь никто так не сумел. Научите?

— Научу, научу. Теперь делай, как уговорились. Вот деньги, иди в кабак, который тут на этой улице чуть дальше, подкрепись нормально — силы тебе на вечер понадобятся. Жди меня там. Через несколько часов, как совсем стемнеет, подойду. До этого достань то, о чём говорил, и спрячь где-нибудь, чтобы не нашли. Лучше в мешок обмотай или тряпки какие, чтобы не светиться. Понял?

— Всё сделаю. Не сомневайтесь.

— Ладно, пошли. Сейчас выведу тебя. Держись ровно, ни на кого внимания не обращай. Как выйдешь из околотка, не беги — уходи спокойно. Всё, пошли.

На выходе вообще никого не было — вот же бардак! Когда дверь захлопнулась, вышел Иван.

— Ты что творишь?! Зачем отпустил его?!

— Так надо. Ты рапорт написал, как надо, как я сказал?

— Да, но зачем? Всё ведь ровно наоборот было! Зачем ты сказал, что это я его поймал?

— Так надо. Позже всё узнаешь. Давай бумагу и пошли к Савельеву.

— Вот, Иван Григорьевич, бумаги: отчёт о происшествии и заявление потерпевшего.

— Отлично, отлично! Только ты это… пока того не отпускай, пусть его в следственном опросят ещё.

— Эх ты! — всплеснул руками. — А я отпустил уже! Вы же сами велели!

— А, ладно, — махнул он рукой. — Главное, бумага есть. Если надо, сами его вызовут.

Про себя выдохнул: отлично! Дальше по плану должны приехать забирать вора, но дальше уже от него всё зависит. Посмотрим, что из этого выйдет. Но лучше, чтобы меня тут не было.

— Иван Григорьевич, мы пойдём тогда — может, свидетелей кого найдём да осмотрим там всё получше.

— Вот это я понимаю — служебное рвение! Молодцы! А ты, Иван, особенно отличился сегодня.

— Да что там, не стоит…

— Стоит, стоит! Ну ладно, ступайте. А этим, — он махнул в сторону камер, — мы сами займёмся. Сейчас уже должны из сыскной приехать.

Мы вышли на улицу, отошли. Иван не выдержал:

— Чего ты устроил? Зачем второго отпустил? Он ведь набросился на нас!

— Ну что прошлое поминать! Главное, я знаю, кто Леващенко убил.

Иван встал как вкопанный посреди пыльной улицы.

— Как это?!

— Ну вот так.

— Так что же делать, надо сообщить Савельеву. Подожди, так кто его убил?

— Дела тут, Иван, серьёзные закручиваются. Появилась в городе новая крупная банда. Вот они и убили.

— И ты знаешь, кто они и где находятся?

— Знаю.

— Так что же мы медлим? Нужно сообщить Савельеву, тот в сыскное.

— И дальше что?

— Ну как, соберём людей, может, казаков позовём или солдат, да и накроем их.

Я только вздохнул.

— Да никого вы не накроете. Во-первых, Савельев на веру брать мои слова не станет — ему доказательства нужны. Во-вторых, сыскная тоже просто так туда не полезет, будут согласовывать это всё неделю. Пока то да сё, там уже не будет никого. Да и если соберутся на облаву, никого не возьмут. Там столько крысиных тоннелей, про которые вы не знаете — они разбегутся, а вы с носом останетесь. Ещё и Савельева крайним сделают. За дурную инициативность начальство по голове не погладит.

Иван совсем сник.

— Так что же делать?

— Закупать патроны! Пошли в магазин.

— Ты что же, сам решил туда идти? С ума сошёл, что ли? Мы в лавру только со взводом солдат заходим.

— Ну не совсем один, но не это главное.

— А что же?

— Ты, Иван.

— Я?!

— Да, ты сейчас должен сделать выбор, который определит всю твою дальнейшую жизнь, — Иван серьёзно посмотрел на меня. — Послушай, — продолжал я. — Даже если их арестуют, в чём я сильно сомневаюсь, то им особо ничего не будет. Убийство доказать сложно — ну посидят они на каторге пару лет и выйдут. Но хуже всего, если они тут к власти придут. И ещё важно, что они не сами по себе.

— Ты имеешь в виду, что их подослали? Кто?

— Есть один персонаж, и надо это выяснить. Так вот, если мы туда пойдём — я-то точно пойду, а ты смотри сам — то назад пути уже не будет. Если всё вскроется, то будет плохо. Но если сделаем всё правильно, то всё будет нормально. Плюс за полицейского надо отомстить.

На самом деле на убитого городового мне было наплевать — меня другие дела заботили. Но Иван меня беспокоил. Вроде нормальный мужик, унтер, но как себя поведёт в критической ситуации, а главное — как поведёт себя после всего? Вот это был пока вопрос. В идеале я не хотел его в это вмешивать, но мне нужен был ствол, а взять его сейчас было негде.

— Ты что же, поубивать их решил?

— Ну как тебе сказать… Вопрос с ними надо решить.

— Да, видел я, как ты вопросы решаешь! Как этого здорового завалил — как профессиональный кулачник! Где выучился так? Ведь он бы меня прибил. Да и когда ты мелкого бил, я аж оттуда слышал.

— И тебя научу, если со мной будешь.

— Да куда мне деваться? Что выбор сильно большой — прозябать в городовых? Ты, я посмотрю, мужик толковый и знаешь, что делать. Потому решил я. С тобой буду — вот моё слово, — и он протянул руку.

Я её крепко пожал.

— Тогда пошли, надо прикупить патронов. Револьвер точно рабочий? Когда стрелял последний раз из него?

— Так когда выдали, водили на стрельбище.

— Патроны эти казенные в карман ссыпь, потом чтобы полный комплект был. На дело пойдём — револьвер мне дашь. Теперь веди, где ближайший магазин оружейный?