Инженер Петра Великого – 7

Глава 11

Степь дышала сыростью. Под тысячами сапог чавкала бесконечная, разбухшая от талого снега земля, превращая наш стремительный марш в изнурительную борьбу с пространством. Каждый шаг давался с усилием: нога с трудом выдиралась из жирной, податливой глины, налипавшей на голенища пудовыми комьями. И все же мы шли, причем с такой скоростью, какая и не снилась ни одной армии этого века. Весь секрет умещался в каждом походном суме — просмоленные жестяные банки с высококалорийным «Степняком». Моя маленькая логистическая революция доказывала свою гениальность: солдаты ели на ходу, не тратя времени на костры и варку каши. Не таща за собой громоздкий, уязвимый обоз — вечный якорь любой военной кампании, — мы летели.

Вгрызаясь в раскисший чернозем широкими гусеницами, стальным сердцем колонны шел «Леший». Мое уродливое и могучее детище тащило за собой легкие мортиры, превращая наш летучий отряд в мобильную артиллерийскую группу. План догнать армию Государя, обойти ее и ударить в тыл турецким порядкам пока исполнялся. По идее это породит смятение в тылу врага — и вот уже Петр ведет гвардию в контратаку на дрогнувшего противника. План казался мне красивым и осуществимым.

Первые дни эта уверенность лишь крепла. Мы покрывали по пятьдесят верст в сутки — немыслимое расстояние. Солдаты, видя, как остаются позади такие расстояния, воспряли духом. Эйфория от взятия Азова подпитывалась ощущением собственного превосходства, стремительностью нашего движения. Мы неслись на выручку, и сама скорость была нашим главным оружием.

На шестой день эйфория дала трещину. Пробил ее хмурый поручик Дубов, вернувшийся с передовым разъездом. Его измотанные люди спрыгивали с покрытых пеной лошадей.

— Беда, ваше благородие, — доложил он, отойдя со мной в сторону. — Они нас ждут — пасут, как отару.

Легкая татарская конница избрала самую подлую из возможных тактик. Татары не принимали боя. Их летучие отряды появлялись на горизонте, дразнили, а затем растворялись в степи, уводя за собой наши дозоры в бессмысленную погоню. Но за собой они оставляли пустыню.

— Мосты через балки жгут. Их и так не то чтобы много, — продолжал Дубов, счищая грязь с сапога. — Колодцы дрянью заваливают, скотиной дохлой. Траву палят. Сегодня наткнулись на переправу через речку-вонючку, так они ее завалили так, что нам полдня пришлось гать прокладывать. Мы с их проказами боремся, а не воюем. Теряем ход.

На карте линия нашего маршрута начала еще сильнее изгибаться, обходя сожженные участки и заваленные переправы. Такое ощущение, что противник управляет нашим движением. Он заставляет нас терять главное — время. Каждый сожженный мост и отравленный колодец был часами, которые складывались в дни, которых у Государя, скорее всего, уже не было. Неприятное открытие: я играю в игру, правила которой пишет кто-то другой. Блестяще, Петр Алексеич. Тебя, гения стратегии, водят на поводке, как бычка на ярмарку.

Окончательное прозрение наступило во время очередной вынужденной остановки у широкой, заросшей камышом балки, где татары разобрали единственную переправу. Пока солдаты рубили лес для новой гати, я развернул в походном шатре карту в поисках способа вернуть себе инициативу. В шатер вошел Анри Дюпре со своим неизменным спутником — поручиком-толмачом. Француз за эти дни изменился: из высокомерного пленника он превратился в наблюдателя. Голод инженера, лишенного возможности творить, заставлял его с интересом следить за каждым моим действием.

— Мсье бригадир, — начал он без обиняков, — позвольте полюбопытствовать, какова ваша конечная стратегическая цель? Вы ведь не думаете, что ваш доблестный, но малочисленный отряд сможет прорвать османское кольцо?

Я посмотрел на него с легкой иронией во взгляде. У меня родилась интересная мысль. Мне нужен был его взгляд, чтобы проверить собственные выкладки, и я решил подыграть.

— Я не собираюсь его прорывать, Анри. Я собираюсь ударить им в спину, пока они будут заняты штурмом.

Дюпре позволил себе тонкую, снисходительную усмешку и подошел к карте.

— Классическая ошибка, — произнес он с нотками лектора, объясняющего прописные истины нерадивому студенту. — Вы мыслите как тактик, а Великий Визирь — как стратег. Он не будет штурмовать. Зачем? Голод, болезни и отчаяние сделают всю работу за него. Он простоит месяц, два, и ваш Император сам приползет к нему, моля о мире.

Взяв уголек, он обвел на карте излучину Прута.

— Ваша армия уже там. В ловушке. Местность болотистая, фуража нет. Через неделю у вас начнут падать лошади. Через две — умирать от лихорадки люди. Визирь это знает. Он не торопится.

Его логика была безупречна.

— Хорошо, — сказал я, передвигая оловянную фигурку, изображавшую мой отряд. — Тогда я не бью в тыл. Я иду на перехват. Режу пути снабжения.

— Еще хуже, — покачал головой Дюпре. — Вы завязнете в степи, в мелких стычках с татарской конницей, которая будет жалить вас со всех сторон. Потеряете людей, израсходуете припасы и так и не дойдете до основной цели. А Визирь лишь посмеется, глядя, как вы уничтожаете себя сами.

Он говорил с азартом, упиваясь собственным интеллектом. С упоением доказывая мне, варвару, тщетность моих усилий, он и не догадывался, что каждая его фраза лишь подтверждает самые страшные догадки.

— Тогда что? — спросил я, глядя ему прямо в глаза. — Что остается делать? Сколько сил нужно, чтобы запереть Государя там, в этой мышеловке?

Дюпре на мгновение задумался, оценивая местность, рельеф, возможные пути подхода.

— Чтобы создать плотное кольцо, из которого не вырвется и мышь… — он постучал угольком по карте, — чтобы перекрыть все дороги и тропы… Великому Визирю потребуется не менее ста, а то и ста двадцати тысяч сабель. Иначе всегда останется лазейка.

Сто тысяч.

Просто охренеть!

Мой взгляд был прикован к карте: к маленькому оловянному квадратику моего отряда и к огромному пространству, которое, по словам француза, кишело врагом. Сто тысяч против моих пяти. И около тридцати тысяч государевой гвардии в окружении.

Моя стратегия дала сбой. Я спешил не на сражение. Я вел людей на бойню, прямиком в ее эпицентр, чтобы они погибли бессмысленно и бесславно. План умер.

Я молча вышел из шатра. Лагерь жил своей жизнью: солдаты таскали бревна, ругались, смеялись. Они верили в меня, а я вел их на верную гибель.

Машинально опустившись на бревно, я уставился на догоравший костер. В голове метались мысли. Повернуть назад? Бросить Государя на произвол судьбы и спасти хотя бы этих пятерых тысяч? Позор. И все равно — плаха по возвращении. Идти вперед? Безумие. Самоубийство, облеченное в форму приказа. Тупик. А ведь раньше надо было об этом думать. Но тогда у меня не было данных о таком колоссальном преимуществе врага в живой силе. Да и рассчитывал я все же успеть до окружения, на крайний случай вывел был Петра из ловушки.

Что же делать? Диверсия? Небольшой отряд, который проберется в лагерь и подожжет пороховые склады? Вряд ли фишка с Азовом прокатит. Наивно, такой лагерь охраняется лучше, чем дворец султана. Подземный подкоп здесь, в болотистой почве, занял бы месяцы, которых у нас нет. Все «земные» решения были либо бессмысленны, либо невыполнимы.

Бесцельно блуждающий по лагерю взгляд зацепился за тонкую струйку дыма от одного из костров. Ветер стих, и дым уходил в серое вечернее небо ровной, почти идеальной вертикальной линией. В этом идеальном векторе, направленном в небо, в мозгу замкнуло нужную цепь. Вспыхнуло воспоминание из другого мира, из далекого, почти забытого детства: бумажный пакет над пламенем свечи вдруг оживает и устремляется к потолку. Простая детская забава, основанная на незыблемом законе физики — теплый воздух легче холодного и всегда стремится вверх.

Вся проблема лежала в горизонтальной плоскости. Пробиться к цели по земле, сквозь стотысячную армию, было невозможно.

Значит, решение должно быть вертикальным.

Нужно не прорываться, а перепрыгнуть. Перелететь. Подняться над полем боя, над их порядками, над их численным превосходством и нанести удар туда, где его никто не ждет — по одной-единственной, главной цели — по ставке Великого Визиря. Посеять хаос и в войсках, и в голове.

В лихорадочно заработавшем мозгу начала прорисовываться конструкция: огромный купол из ткани, мощный источник огня под ним, корзина для наблюдателя и нескольких бомб. Абсолютное безумие. Почти невыполнимая в здешних условиях задача. Риск, от которого сводило скулы.

Но другого шанса не было. Вообще.

Я встал. Холодное отчаяние, сковывавшее меня, отступило, уступая место горячему, злому азарту инженера, столкнувшегося с невыполнимой задачей.

Я построю эту машину. Здесь, в этой грязи, из г… и палок. И нанесу свой удар.

Проект получит имя. «Вознесение».

На следующее утро я собрал своих офицеров. Дубов и другие командиры, прошедшие со мной огонь и воду под Азовом, смотрели на меня с недоумением. Они ждали приказа вперед, а вместо этого увидели развернутый на столе эскиз, набросанный угольком на куске пергамента: неуклюжий шар с корзиной, изрыгающий пламя.

— Господа, — вздохнул я, — идти напролом не получится, мы не успеваем спасти Государя от пленения. Поэтому мы изменим правила. Ударим оттуда, где нас не ждут. С небес.

Офицеры переводили взгляд с моего чертежа на меня, силясь понять, не тронулся ли их командир умом от безнадеги. Первым, как всегда, нашелся Дубов.

— С небес, ваше благородие? — осторожно переспросил он. — Это как же? На крыльях, что ли?

— Почти, поручик. На большом пузыре, наполненном горячим воздухом. Он поднимет нас над землей, над вражеским войском.

Тактику я менять не стал — мы продолжали идти на запад, — однако теперь наш марш подчинялся новому ритму. Отряд превратился в мануфактуру на ходу. Каждая стоянка и привал обращались в гигантскую мастерскую под открытым небом. Движение днем, работа ночью. Из людей выжимались все соки, но, видя мой фанатичный огонь в глазах, они отвечали тем же. Не до конца понимая замысел, солдаты верили, что я снова творю какое-то чудо, как под Азовом.

Первым и главным вызовом стала оболочка. Моя первоначальная идея о пилотируемом аппарате, способном поднять меня и несколько бомб, разбилась о суровую реальность, как только беглый подсчет показал: для этого потребуется купол чудовищных размеров, на который у нас нет ни материалов, ни времени. Пришлось на ходу резать осетра. План изменился: вместо пилотируемого монстра мы строили уменьшенный, беспилотный прототип с задачей провести разведку (если получится взять в корзину человека) и сбросить один-единственный, но самый мощный зажигательный заряд.

Материал для оболочки скребли по всему лагерю. В ход пошли трофейные шелка, офицерские простыни, шатры и даже знамена. Хоть это и вызвало глухой ропот, приказ есть приказ. И все же собранного оказалось ничтожно мало, поэтому основу нашего «пузыря» составили сотни пустых мешков из-под муки и сухарей — ткань грубая, тяжелая, но единственно доступная в нужном количестве.

Работы по пошиву возглавил старый, толковый фельдфебель из интендантской службы, Матвеич, всю жизнь латавший солдатские мундиры и палатки. Получив четкие инструкции, он взялся за дело с усердием муравья. В огромной «швейной мастерской», день и ночь скрипели иглы: сотни солдат, отложив мушкеты, переквалифицировались в портных. Сшитые из разномастных лоскутов полотнища напоминали одеяло нищего гиганта. Каждый шов и заплатку затем тщательно, в несколько слоев, пропитывали горячей смесью из сосновой смолы, воска и топленого бараньего сала. В лагере стоял густой, едкий чад, но результат того стоил. В итоге получалась уродливая, тяжелая, но на удивление прочная и, главное, практически герметичная ткань. Один минус: наш будущий аппарат стал горюч, как пороховая бочка. Одна шальная искра — и все труды превратятся в огненный шар. И это минус в какой-то момент даже перевесил плюсы. Но по размышлении, я все же решил оставить все как есть — просто не нашел иной идеи.

Параллельно шла работа над сердцем аппарата — горелкой, которой я занимался лично. От первоначальной идеи сложной форсунки (хотел использовать технический спирт распыляемый под давлением) пришлось отказаться: в походной кузнице не было ни инструментов, ни материалов для такой тонкой работы. Решение, как и в случае с оболочкой, оказалось примитивным и эффективным. Кузнецы, ругаясь на чем свет стоит, согнули из нескольких листов трофейного железа большую, широкую жаровню. Про себя я окрестил ее «Сердце Дракона». Никакого распыления, никакого давления. Внутрь этой плошки укладывался толстый слой пакли, щедро пропитанной смесью спирта и сала. При поджигании она давала ревущий столб огня. Нерегулируемый, опасный, работающий по принципу «включил и молись», зато способный за считанные минуты нагреть сотни кубометров воздуха.

Вооружение для нашего «Вознесения» тоже было штучным товаром. Я отобрал самый легкий из оставшихся зарядов «Дыхания Дьявола». В его корпус мы встроили простой механизм сброса: к бомбе крепилась веревка, второй конец которой был привязан к бикфордову шнуру на подвесной корзине. Расчет был прост: по мере горения шнура огонь дойдет до веревки и пережжет ее. Бомба полетит вниз. Ночами я пытался рассчитать время падения и горения шнура, учесть высоту, скорость ветра и еще десяток неизвестных переменных. Это была стрельба из пушки по воробьям с завязанными глазами, но другого выхода не было. С другой стороны — сто тысяч — попробуй тут промахнуться. Но надо было попасть только в одного человека, причем эффектно, возбуждая страх в армии врага.

Разумеется, вся эта лихорадочная и странная деятельность не укрылась от Анри Дюпре. Он с пытливым умом инженера требовал объяснений. Однажды вечером он подошел ко мне, когда я проверял прочность одного из пропитанных смолой полотнищ.

— Мсье Петр, — начал он через толмача, — я вижу, вы затеяли нечто грандиозное. И, как инженер, сгораю от любопытства. Не скрою, я также вижу огромные риски в вашей конструкции. Возможно, мой опыт мог бы быть полезен.

Оторвавшись от работы, я посмотрел на него.

— Анри, я ценю ваше предложение. И ваш опыт, без сомнения, бесценен. Но вы должны понять, — я сделал паузу, подбирая слова, — наш контракт — это договор о работе, а не о доверии. Доверие зарабатывается делами. И временем. Вы все еще подданный французского короля, а этот проект имеет высшую государственную важность для Российской Империи. Я не могу посвятить вас в детали. И не буду. Пока. Надеюсь на ваше понимание.

Он выслушал перевод, и на его лице не отразилось ни обиды, ни разочарования. Лишь кривая усмешка.

— Я понимаю, мсье. Лучше, чем вы думаете. — Он кивнул в сторону швейной мастерской. — Но позвольте один совет… как инженер инженеру. Что бы вы ни строили, помните: машина всегда честнее человека. Она либо работает, либо нет. И она не прощает ошибок в расчетах.

С этими словами он развернулся и ушел. Дюпре понял, что пока останется наблюдателем, а я получил подтверждение, что его мозг не дремлет.

Через трое суток лихорадочной работы наш первенец был готов. Он лежал на земле огромной бесформенной кучей, уродливый, пестрый, пропитанный смолой шар, напоминавший тушу диковинного зверя. Для финальных испытаний я выбрал глубокую, скрытую от посторонних глаз лощину к которой мы подошли на исходе дня. Безветренная и темная ночь казалась идеальной. Сгрудившись на склонах, солдаты затаили дыхание. В воздухе витал их возбужденный шепот — ожидание чуда.

В центре расстеленной оболочки застыл «Леший». На его бронированной крыше, по моему приказу, смонтировали «Сердце Дракона» — нашу гигантскую жаровню. Теперь он был мобильной стартовой площадкой, маткой для нашего огненного змея. Я сам поднес к пропитанной спиртом пакле тлеющий фитиль. Глухо ухнуло, и из жаровни вырвался ревущий столб оранжевого пламени, на мгновение озарив испуганные и восторженные лица солдат. В глубине души я волновался, ведь если полыхнет, то сгорит как салфетка на ветру.

Воздух внутри уродливого мешка раскалялся. Медленно, нехотя, расправлялись складки на оболочке — шар оживал. Сначала он надулся, превратившись в приземистый холм, затем задрожал и, наконец, с натужным скрипом просмоленной ткани начал отрываться от земли.

— Держать! — рявкнул я.

Десятки солдат, вцепившись в привязанные к основанию веревки, с трудом удерживали рвущуюся в небо махину. Невероятное зрелище: сшитый из мешков и знамен, просмоленный, неуклюжий, он все же летел! Поднимаясь все выше, он завис на высоте нескольких десятков метров, тускло поблескивая в свете собственного пламени. Живое доказательство того, что мой самый безумный план имел право на существование.

Я сам не верил в то, что получилось.

По склонам лощины прокатился многоголосый вздох, полный суеверного ужаса и восторга. Солдаты крестились, кто-то падал на колени, шепча молитвы. Для них это было настоящее божественное знамение, сотворенное волей их командира.

Для меня же пробный запуск стал отрезвляющим душем. Тяжелый подъем, нестабильное пламя горелки… Эта конструкция работала на пределе своих возможностей. О пилотируемом полете не шло и речи — аппарат едва поднимал сам себя и легкую корзину. Но для беспилотной разведки и сброса одного заряда его мощи должно было хватить. План оставался в силе, хотя теперь превращался в азартную игру со стихией. Управлять этим летучим монстром было невозможно. Его мог вести только ветер.

Эйфория от успешного испытания наложилась на усталость от бесконечной гонки. Мы были на пределе. Нужен был последний рывок. И именно в этот момент Дубов, вернувшись из дальней разведки, принес весть, которую я счел знаком судьбы.

— Ваше благородие! — доложил он, разворачивая на столе карту. — В десяти верстах к западу — узкая, глубокая балка. С трех сторон скалы, заросшие лесом. Идеальное место для разведывания. — Его палец указал на ничем не примечательную зеленую линию. — Мои люди прошли ее насквозь, никого не встретили. Но самое интересное — наткнулись на следы. Небольшой татарский разъезд, человек тридцать. Похоже, они там стояли лагерем, но как только нас зачуяли, тут же убрались. Да так спешили, что побросали часть снаряжения: сломанный котел, несколько седельных сумок. Драпали, аж пятки сверкали.

Я склонился над картой. Узкая балка — идеальное укрытие от порывов ветра для финального, боевого запуска. А поспешное бегство татар… лучшее подтверждение того, что наша тактика работает. Они боятся. Избегают прямого столкновения.

В шатер вошел Дюпре. Бросив быстрый взгляд на карту и на возбужденное лицо Дубова, он спросил через толмача:

— Господа, вы обсуждаете эту балку?

— Да, Анри. Похоже, мы нашли идеальное место для нашего… финального рывка.

Француз нахмурился, его взгляд снова впился в карту.

— Мсье, позвольте мне высказать сомнение. Профессиональный военный никогда не оставит столь удобный для засады проход без присмотра. То, что он пуст, — само по себе подозрительно. А следы поспешного бегства… — он сделал паузу, — слишком похожи на приманку. На плохую театральную постановку.

На мгновение я заколебался. В его доводах была железная логика. Но тут же ее перебила ядовитая мысль: а не пытается ли этот хитрый француз заставить меня потерять время, отговорив от идеального для запуска места? Затянуть, замедлить, саботировать?

Усталость и пьянящее чувство успеха решили за меня. Я вымотан. Люди вымотаны. Нам отчаянно требовалась передышка, укрытие. А главное, я цеплялся за «доказательства» их страха.

Даже Дубов, кашлянув, решился вставить слово:

— Место и впрямь уж больно тихое, ваше благородие. Как в могиле. Но мы проверили все вокруг, даже десяток солдат послал в обход, чтобы проверить, нет ли кого на склоне — чисто.

— Ценю вашу осторожность, господа, — ответил я. — Но вы мыслите канонами привычной войны. Мы же ведем войну страха. Они боятся нас, и это факт. Разведка подтвердила — балка чиста.

Подойдя к выходу из шатра, я указал на шест, на котором трепетал длинный шелковый вымпел — моя примитивная метеостанция. Он указывал строго на запад.

— И ветер нам благоволит. Войдем туда на рассвете, дождемся устойчивого потока, запустим аппарат. Решение принято.

Я верил Дубову, он же человек де ла Серды, а раз он говорит, что проверил даже склоны, то все хорошо.

Дюпре ничего не ответил, едва заметно пожал плечами и отошел от стола. Он сделал то, что должен был — предупредил. Я сделал то, что считал нужным — проигнорировал его.

Рассветное солнце едва тронуло верхушки холмов, когда голова нашей колонны втянулась в темную пасть балки. Вчерашние предупреждения не прошли даром: солдаты шли напряженно, оглядываясь на нависающие скалы. Несколько десятков человек, время от времени, подымались по склоны в попытках рассмотреть возможного неприятеля. Не всем удавалось это сделать, но пока было без происшествий. В центре колонны, на бронированной спине «Лешего», покоилось сложенное тело «Вознесения». Машина медленно ползла по дну ущелья, готовая в любой момент стать стартовой площадкой.

Пройдя примерно половину ущелья, я отдал приказ на остановку. Место было идеальным: широкая площадка, укрытая от ветра.

— Начинаем! — скомандовал я. — Матвеич, разворачивай оболочку! Дубов, к горелке!

Закипела отлаженная, лихорадочная работа. Солдаты расстелили на земле огромное пестрое полотнище. Я поднес фитиль к «Сердцу Дракона», этот момент был важен, так как в момент запуска можно было очень легко сжечь купол, поэтому я лично руководил этим моментом. Ревущий столб оранжевого пламени ударил в жерло шара. Оболочка зашевелилась, надулась и медленно поползла вверх.

— Засада! Наверху! — отчаянный, срывающийся крик дозорного заставил всех вскинуть головы.

Слишком поздно.

Тишину разорвали два оглушительных, одновременных взрыва. Один — далеко впереди, у выхода из балки. Второй — сзади, отрезая путь к отступлению. Земля под ногами содрогнулась, со склонов с грохотом посыпались камни. На наших глазах завалы превратили узкую балку в каменный мешок.

— Нас заперли! — пронесся по рядам панический вопль.

И тут с небес ударил огонь. Со склонов, из сотен заранее подготовленных гнезд, ударили пушки и штуцеры.

В тот же миг наш шар, уже набравший подъемную силу, рванулся в небо.

— Отпускай! — заорал я солдатам, державшим веревки.

Я боялся, что случайный выстрел сожжет шар и тогда худо будет всем, кто рядом с ним. Пришлось пойти на этот шаг и отпустить свое детище.

Немыслимое, сюрреалистичное зрелище: посреди огненного ада, под свист ядер и щелканье пуль, наш уродливый, сшитый из мешков монстр медленно и величественно поднимался ввысь. Видимый всем — и моим мечущимся солдатам, и туркам на склонах, — он заставил стрельбу на мгновение ослабнуть. Враги с изумлением смотрели на невиданное чудовище, всплывающее из ущелья.

Миг моего триумфа. Секунда, когда я их переиграл. Мой аппарат летел.

Поднявшись над краем ущелья, он попал в поток ветра и, как я и рассчитывал, плавно двинулся на запад. Бикфордов шнур горел, отсчитывая секунды до сброса. Там сейчас простая бочка, имитирующая боеприпас.

Опомнившись от первого шока, турки оживились. Десятки стволов развернулись и ударили по новой, беззащитной цели. Пули рвали просмоленную ткань. Одна. Другая. Третья. Десятки дыр. Он не вспыхнул. Странно!

Горячий воздух с шипением вырывался из пробоин. Раненый, наш небесный корабль начал терять высоту. Он не упал камнем — медленно, словно нехотя, поплыл вниз, зацепился за скальный выступ и повис на нем, как огромная, спущенная тряпка, в сотне метров от нас. Жив, но бесполезен. И именно в этот момент закончилось топливо для огня, он потух. Вот же везет, если можно так сказать в окружении врагов.

На краю сознания меня терзала мысль о том, как же так получилось, что люди Дубова проморгали турков?

Враги, убедившись, что небесная угроза миновала, с удвоенной яростью обрушили весь огонь на тех, кто остался на земле. Их главной целью стал «Леший».

— Рассредоточиться! К скалам! Огонь по высотам! — крикнул я, пытаясь перекричать грохот.

Одно ядро со скрежетом сбило несколько траков гусеницы. Второе ударило в бронированный борт. Третье, пущенное опытным канониром, нашло свою цель: пробило защитный кожух над двигательным отсеком и с глухим, мокрым треском разорвало главный паропровод высокого давления.

Машину окутало огромное облако раскаленного пара. Оглушительный, пронзительный свист — агония умирающего механизма. «Леший», сердце и тягловая сила отряда, дернулся в последний раз и замер. Одно точное попадание превратило его в беспомощную, дымящуюся груду мертвого железа.

Я находился всего в нескольких шагах. Ударная волна от вырвавшегося пара швырнула меня на землю, как тряпичную куклу. Перед глазами застыла картина: мой спущенный, беспомощно висящий на скале корабль.

В голове осознание полного и абсолютного провала. Мы дали им шоу. Мы показали им чудо. И они просто приземлили его, как подстреленную птицу. Великий Визирь переиграл меня. Он заманил меня в ловушку.

Прежде чем потерять сознание я понял, как сделать улучшенное «Вознесение». И стоило ради этого попасть в засаду? Наверное, да, так как это было гениально. Я просто в восторге от своего озарения.

А потом пришла тьма.