Инженер Петра Великого – 7

Глава 5

Стеклышко в окуляре было мутным. Внутри дрожащего круга света жил мой замысел, работающий с точностью часового механизма. Как я и обещал Орлову, представление переходило во второй акт, и я, как его единственный режиссер, упивался каждой деталью. Там, внизу, шел бой не в привычном его понимании, управляемый хаос, тотальная перегрузка вражеской системы. Передо мной были точки отказа, каскадный сбой, цепная реакция, запущенная моей волей.

По врагу ударил именно такой звук, какой я и рассчитывал. Здесь все было отлично. «Глас Божий». Пять моих уродливых созданий, укрытых в осадных башнях и за брустверами «пели» свою ужасну трель. Их вой оглушал. Низкочастотные вибрации, которые не столько слышишь, сколько ощущаешь всем телом, проникали сквозь плоть, вызывая первобытный ужас. В окуляр было видно, как мечутся по стенам фигуры, зажимая уши; как какой-то офицер отчаянно кричит своим людям, но в этой адской полифонии его открытый рот не издает ни звука. Коммуникация оборвалась. Их нервная система, способность отдавать и принимать приказы была нарушена. Оглохшая, испуганная толпа, запертая в крепости, превратившейся в пыточную камеру, — вот кем стали ее защитники.

Отлично отработал и свет — яркий, неестественный, рваный. Мои «огненные змеи» и «громовые стрелы» сделали свое дело. Над Азовом раскинулся купол чудовищного собора, расписанный неземными красками: ослепительно-белые магниевые солнца поплыли под облаками, выжигая на сетчатке призрачные пятна, а мертвенно-зеленые вспышки баритовых зарядов заливали каменную кладку трупным светом, превращая лица защитников в маски утопленников. Пляшущие тени, густые и чернильные, корчились и вытягивались на стенах, искажая геометрию пространства и лишая мир привычных ориентиров. Когда же на стены и во дворы посыпались светошумовые заряды, картина на мгновение взорвалась нестерпимой белизной. Их зрачки, не успевая адаптироваться к этой какофонии, отказывали. Люди слепли. Оглушенные и ослепленные, они теряли связь с реальностью. Основные сенсоры отключены.

И только тогда, когда система обороны была взломана, противник дезориентирован и повергнут в шок, на сцену вышли главные актеры — группа капитана Разина. Переведя трубу на центральные ворота, я с холодным удовлетворением отметил: обезумевшее от непонятной угрозы турецкое командование вцепилось в единственную ясную для них картину — лобовой штурм. По стенам уже неслись отряды янычар, к бойницам разворачивали пушки. Они стягивали на этот участок все силы, оголяя остальные направления. Смотрели именно туда, куда я хотел. Ловушка захлопнулась.

Я вновь и вновь прокручивал в голове все это. И не мог понять где ошибка — уж слишком все идеально было. За все то время, что я здесь, ни разу еще у меня не было успеха без подвоха. Или же я реально настолько крут, что теперь даже безумно рискованные операции выполняются по щелчку пальцев? Не зря я все же в «отпуск» сходил.

Я опустил трубу. Сердце колотилось, наполняя тело пьянящим чувством абсолютной власти. Это был восторг творца, создавшего совершенный механизм из ничего. И самое главное — этот механизм работал.

— Пора, Василь, — тихо бросил я, не оборачиваясь.

Орлов встретился со мной взглядом. Он и его люди были моим главным козырем, острием копья, спрятанным под этим маскарадом.

— Понял, Петр Алексеич. С Богом!

Он развернулся. Его фигура, а за ней еще десяток таких же темных теней, бесшумно растворились в ночи, скользнув в сторону реки. Они ушли выполнять настоящую работу.

Представление закончилось. Начиналась операция.

Когда последняя тень из отряда Орлова скрылась в темноте, на наблюдательном пункте повисла оглушительная тишина. Шум битвы, вой сирен и грохот разрывов отошли на второй план, став далеким, не имеющим значения фоном. Вселенная сузилась до двух точек: мерцающего пятна крепости и маленького деревянного прибора на грубо сколоченном столе передо мной — моих водяных часов.

Опустившись на походную табуретку, я ощутил, как напряжение, расходовавшееся на команды и анализ, скапливается внутри, скручиваясь в тугой, холодный узел под ложечкой. Время потекло иначе. Его мерилом стали, а капли. Каждая «медная» капля, срывающаяся с выверенной трубки в нижний сосуд, отбивала такт в моей голове.

Кап. Кап. Кап.

Безжалостный метроном, отсчитывающий секунды до финала моей симфонии — момента, ради которого все и затевалось.

Смотреть на крепость не было нужды — я и так знал, что там происходит. Разин и его люди продолжали свой самоубийственный спектакль, чтобы дать Орлову эти драгоценные минуты. Все, что от меня зависело, было сделано. Теперь я всего лишь пассивный наблюдатель, чья судьба зависит от точности собственного механизма и смелости людей.

Капля за каплей, уровень воды в верхнем сосуде опускался к последней, жирной риске, нацарапанной накануне. Час «Икс». Дыхание замерло. Кровь гулко застучала в висках. Вот сейчас. Сейчас вздрогнет земля. Сейчас ночь разорвет огненный столб, и крики ужаса на стенах утонут в предсмертном вопле всей крепости. Сейчас…

Капля упала.

Ничего.

Тишина. Не физическая, ведь сирены продолжали свой истошный вой, где-то внизу все еще ухали разрывы и доносился лихорадочный бой барабанов отряда Разина. Однако в моей голове наступила абсолютная, звенящая пустота.

Взрыва. Не. Было.

Взгляд впился в крепость, силясь разглядеть хоть что-то, малейший намек на то, что я просто не расслышал или не заметил. Но нет. Стены стояли на месте. Хаотичные огни все так же плясали на их поверхности. Ни столба пламени, ни облака пыли. Ничего.

Прошла секунда. Пять. Десять. Тридцать. Целая вечность, наполненная воем сирен и стуком собственной крови в ушах.

Может водяной секундомер дал сбой, ведь группа Орлова не могла его нести в достаточно спокойном положении? Неужели не получилось?

Провал. Слово не прозвучало — оно родилось где-то в глубине сознания. Эйфория, пьянящее чувство всемогущества, которое я испытывал минуту назад, испарилась без следа, оставив после себя горький привкус разочарования.

Мозг лихорадочно заработал, перебирая точки отказа.

Первое — техника. Я сам собирал заряды, пропитывал смолой кожаные мешки, вставлял бикфордов шнур. Мог ли я ошибиться? Мог ли шнур отсыреть? Неправильно рассчитать время горения? Мысль о собственном, простейшем инженерном просчете мне абсолютно не нравилась.

Второе — люди. Орлов. Его отряд. Лучшие из лучших. Могли их заметить? Перехватить? Уничтожить? Перед глазами встала короткая, безмолвная схватка в темноте, хрип, бульканье крови… Я отогнал этот образ. Нет. Василь — профессионал. Он прошел со мной от Охтинского завода и шведской кампании до этой азовской авантюры. Он должен был пройти.

Третье, и самое страшное, — ошибка в самом замысле. А ведь я был так уверен, видел эту трещину, ахиллесову пяту в их броне, так же ясно, как сейчас звезды над головой. Что, если все это — мираж? Если моя гениальная догадка — лишь плод гордыни и самообмана? Что, если Орлов, добравшись до места, просто уперся в монолитную стену и сейчас где-то там, внизу, принимает отчаянное решение — отходить или погибнуть?

Осознание последствий заставляло нервничать. Без финального аккорда вся моя симфония — фарс, грандиозный, абсолютно бесполезный фейерверк, цена которого измерялась жизнями. Я взглянул на бой. В окуляре трубы, нацеленной на центральные ворота, молодой капитан Хвостов, которому я обещал следующее звание, свалился, сраженный пулей с башни. Его тело застыло, однако люди, не заметив потери командира, продолжали безнадежную атаку, имитируя штурм.

Опустив трубу, руки онемели. В горле встал ком. Образ упавшего Хвостова, его нелепо раскинутые руки, отпечатался в памяти символом моего фиаско. Погруженный в анализ собственных действий, я не сразу уловил за спиной посторонний звук — тяжелый скрип снега с грязью под сапогами. Резко обернувшись, я увидел как из темноты, без единого слова, материализовались тени.

Восемь фигур во главе с полковником Сытиным, окружавшие мой наблюдательный пункт плотным кольцом. Их движения были слишком слаженными для случайной встречи, явно заранее отрепетированный выход. Ждали моего провала?

Их лица, выхваченные из мрака неверным светом далеких ракет, не выражали страха, сомнения или гнева — просто холодная, мрачная уверенность людей, чьи худшие прогнозы сбылись. Им не было дела до моих расчетов и внутренней борьбы. Они видели то, что хотели видеть: грандиозный, бесполезный фейерверк, бессмысленную гибель солдат и молодого выскочку-бригадира, затеявшего этот балаган.

Кажется, я начинаю понимать что будет дальше.

— Фарс окончен, ваше благородие, — глухо произнес Сытин. Подойдя вплотную, он дохнул запахом вина. — Ваши потешные огни и дьявольские дудки не сработали. Вы устроили скоморошьи танцы, а не штурм.

Он обращался ко мне на «вы», и в этом не уважение к старшему по званию. Холодная, официальная формальность перед вынесением приговора.

— Это тактика, полковник, которая… — попытался возразить я, но он прервал меня властным жестом.

— Довольно! Я видел достаточно. Вы погубили сотню добрых солдат в бессмысленной атаке. Выставили всю русскую армию на посмешище перед басурманами. Поставили всех нас, — он обвел рукой своих молчаливых спутников, — на грань позора и полного уничтожения.

Его слова были несправедливы, правда в них содержалась некая логика человека, видящего только внешнюю сторону событий, и с его точки зрения, он был абсолютно прав. Я скользнул взглядом по его свите: артиллерийский подполковник с серым от злости лицом, капитан-кавалерист, крепко сжимающий эфес палаша. Все те, кого я отстранил, чьим опытом пренебрег.

— Этот балаган нужно прекращать, — продолжал Сытин чуть громче. — Пока еще не поздно спасти честь русского оружия и тех, кто остался. Пока турки, опомнившись от вашего представления, не пошли на вылазку и не смели наш лагерь.

— Полковник, вы забываетесь, — устало проговорил я, напоминая о субординации. — Я здесь командую. По приказу Государя.

— Государь далеко, ваше благородие, — усмехнулся Сытин. — А армия гибнет здесь и сейчас. И я не стану безучастно смотреть, как неопытный юнец, обласканный царской милостью, ведет ее в могилу.

Прямое объявление войны? Даже так?

Он оспаривал мое право командовать.

— Властью, данной мне и заботой о вверенных мне людях, я отстраняю вас от командования, — отчеканил он. — Ввиду вашей очевидной неспособности вести боевые действия и ради спасения армии.

Мятеж.

Открытый, наглый бунт младшего чина против старшего, облеченный в форму военной необходимости. Сытин действовал как бунтовщик, хотя и замазал это как «спасение». С другой стороны, в глазах тех, кто стоял за его спиной, он был героем, посмевшим бросить вызов зарвавшемуся фавориту. И любой военный суд, если до него дойдет, будет на их стороне, наверное. Они — старая кость, соль армии. А я — чужак, пришлый, с моими «дьявольскими» затеями. Мой авторитет держался на двух столпах: воле царя и успехе. И сейчас, когда царь был далеко, а успех обернулся пшиком, он испарился.

— Вы совершаете бунт, полковник. — Внешне я старался не подавать вида. — И вы знаете, чем это карается.

— Я спасаю армию, — отрезал Сытин без тени сомнения. — И любой суд, будь то человеческий или Божий, меня оправдает. А вот вас… вас осудят павшие души тех, кого вы погубили сегодня ночью.

Я не ответил — спорить было бессмысленно. Их решение было принято задолго до этого разговора. Мой единственный, призрачный шанс оставался там, у стен крепости. Снова повернувшись к Азову, я с отчаянной, иррациональной надеждой вглядывался в темноту. Секунда, еще одна. Может, шнур горит дольше, чем я рассчитывал? Может, Орлову понадобилось больше времени? Надежда — странное чувство, однако она была единственным, что у меня осталось.

Мое молчание и демонстративное пренебрежение они восприняли как неповиновение — как последнюю каплю.

— Похоже, ваше благородие не желает понимать по-хорошему, — с тяжелым вздохом произнес Сытин.

Его вздох послужил сигналом.

Раздался сухой щелчок, за ним еще один, и еще. Короткий смертельный аккорд восьми взводимых курков. Медленно повернув голову, я увидел направленные на меня тяжелые кавалерийские пистолеты. В пульсирующем свете ракет их вороненые стволы казались черными глазницами. Какая злая ирония. Меня собираются убить? И кто? Бунтовщики?

Угроза из условной стала абсолютной, физической, неотвратимой.

— Сложите полномочия, господин бригадир, — отчеканил Сытин, без прежнего намека на почтительность. Он был хозяином положения. — Добровольно. Объявите, что передаете командование мне. Ввиду… недомогания. Тогда, возможно, сохраните и жизнь, и честь.

Он предлагал странную сделку: позор в обмен на жизнь. Мозг лихорадочно просчитывая варианты с той же скоростью, с какой я обычно анализировал прочность конструкций. Согласиться — значило обречь на гибель всю армию, ведь Сытин, со своим уставным мышлением, заведет их в окопы, где они и сгинут от болезней. Отказаться — смерть. Мгновенная и бесславная, списанная на шальную пулю.

— Вы ставите на кон судьбу армии ради своей гордыни, полковник. — Я решил потянуть время, воззвать к их офицерской чести. — Мой план еще не провалился. Еще есть шанс…

— Шанс⁈ — прервал меня артиллерийский подполковник, его лицо исказилось злобой. — Я видел ваш «шанс»! Капитан Хвостов! Он видел его смерть! И где он теперь⁈ Лежит с турецким свинцом в груди! Ради чего⁈ Ради ваших хлопушек⁈

В его мире я был убийцей.

— А если нет? — спросил я, возвращая взгляд Сытину. Голос едва пробивался сквозь несмолкаемый вой сирен.

— А если нет, — Сытин развел руками с видом искреннего сожаления, — то мы будем крайне опечалены, обнаружив ваше хладное тело. Шальная турецкая пуля, знаете ли… В суматохе боя всякое случается. Наблюдательный пункт — место опасное. Никто не усомнится.

Он не блефовал. За его словами — правота человека, убедившего себя, что совершает горькую необходимость, а не убийство. Они убьют меня, спишут на врага и поведут армию умирать «правильно», по уставу.

Мой взгляд скользнул по кольцу мятежников. Семеро были тверды, их лица будто каменные маски. Вот только восьмой, относительно молодой поручик сбоку, отвел взгляд. Рука с пистолетом едва заметно дрожала. Вот он, слабый элемент системы. Но что это давало? Кричать? В этом аду никто не услышит. Броситься на него? Остальные семеро выстрелят прежде, чем я сделаю два шага.

Один. Под дулами восьми пистолетов. Ловушка захлопнулась. Выхода нет.