Инженер Петра Великого – 7

Глава 12

Мир вернулся через боль, с металлическим привкусом на зубах. Сплюнув на землю вязкий, темный комок крови, я вдохнул воздух, пропитанный запахом горелого. Открыв глаза, я уставился в серое, безразличное небо, висевшее так низко, что, казалось, его можно достать рукой.

Вокруг — сплошной разгром.

Мой «Леший», лежал на боку, напоминая тушу убитого исполинского зверя. Из разорванного бока лениво струился дымок. Сорванные гусеничные траки, вспученные бронелисты… Он был мертв. Выше, на скальном уступе, повис бесформенной, пестрой тряпкой мой второй провал — «Вознесение». Эдакий небесный корабль.

Контузия отступала. Я, гений асимметричных ответов, создатель невозможного, угодил в самую примитивную ловушку. Кто-то меня просчитал, причем, довольно неплохо.

Заставив себя сесть, я поморщился от новой вспышки боли в голове. В окружающем хаосе уже проступал порядок: раненых стаскивали в одну из широких расщелин, а уцелевшие гренадеры, рассыпавшись по укрытиям у подножия скал, вели редкую, огрызающуюся перестрелку. Сразу видна работа Дубова. Пока я валялся в беспамятстве, он принял командование и, действуя строго по уставу «Охранного полка», организовал оборону. Спас, что еще можно было спасти.

— Ваше благородие! В себя пришли! — ко мне подбежал поручик. Лицо его покрывала копоть, мундир был разорван, в глазах читалось облегчение. — Господь миловал, лишь головой вас приложило крепко.

Он протянул мне флягу. Я сделал несколько жадных глотков тепловатой воды.

— Потери? — мой голос был хриплым.

— Тяжелые, Петр Алексеич. Очень. Особенно у тех, кто был рядом с машиной. Артиллеристы почти все полегли. Из моих людей — десятка не наберется. Мы зажаты. С обеих сторон завалы, а на склонах — весь этот сброд.

— Разведка, — проговорил я, отстраняя флягу. — Твоя разведка, Дубов. Как⁈ Ты же говорил, что склоны чисты!

Лицо поручика окаменело. Он выпрямился, и в голосе его прозвучала оскорбленная сталь.

— Говорил, ваше благородие. И сейчас клянусь. Мы облазили каждый уступ и куст. Там не было ни души. Право слово, будто черти из-под земли полезли! Пусто было — и вот они, на всех камнях сидят!

Мысль о предательстве отпала сразу — Дубов скорее бы умер, чем солгал. Значит, разведка была проведена. Предположение, что они просто не заметили многотысячную армию, — абсурд. Что остается? Телепортация? Ха — очень смешно, Смирнов. Остается лишь одно: враг был там, где его не искали. Не на склонах, а под ними. Или внутри. Карстовые породы. Известняк, легко вымываемый водой. Пустоты. Пещеры.

Вот оно. Гениальное в своей простоте решение. Мой противник использовал геологию.

— Дубов, — я схватил его за рукав. — Мне нужны трое самых отчаянных. Пусть под прикрытием огня проберутся к тому нагромождению валунов. Пусть не лезут в бой. Пусть смотрят под ноги. Ищут то, чего там быть не должно.

Я не знал как лучше объяснить, в голове сумбур. Поручик, не поняв до конца замысла, уловил перемену в моем голосе и отдал приказ. Через полчаса, потеряв одного человека, разведчики вернулись. На их запыленных лицах застыло изумление.

— Так и есть, ваше благородие, — доложил старший. — Там лазы. Узкие, заваленные хворостом, ведут куда-то вглубь. И следов — не счесть. Они действительно вышли из-под земли.

Картина сложилась. Нас ждали не на склонах — нас ждали внутри них. Многотысячный отряд прятался в разветвленной сети пещер, старых контрабандистских или пастушьих троп. Они пропустили нас вглубь, а затем, по сигналу, вышли из десятков замаскированных выходов, занимая заранее подготовленные огневые позиции. Безупречно. А немногочисленную артиллерию подогнали сверху — а зачем ее брать много, когда все так кучно в ущелье. Да уж…

Со стороны турецких позиций донесся протяжный звук рога, а затем появился всадник с белым флагом. Закатное солнце подсвечивало фигуру.

— Парламентер, — процедил Дубов, вскидывая свой «Шквал».

— Отставить, — остановил я его. — Пусть подойдет.

Турок, сопровождаемый двумя янычарами, спешился в сотне шагов от наших позиций. Держался он с надменным достоинством победителя.

— Командующий победоносными войсками султана, Аслан-бей, шлет вам свое слово! — прокричал он на ломаном русском. — Он наслышан о гибели вашего предводителя, колдуна Смирнова, и не желает бессмысленного кровопролития. Он восхищен доблестью русских воинов! Посему, он дает вам врем до восхода солнца на раздумья. По истечении этого срока вы должны сложить оружие. В обмен он дарует вам жизнь. Честь останется на поле боя.

Гибель? Моя гибель? Кто-то из турок, стоявших рядом с машиной, видел, как меня сбило с ног взрывом, и весть уже облетела их лагерь. Они решили, что обезглавили нас. Что мы сломлены и лишены командования. Этому Аслан-бею нужна мощная победа, триумф, который прославит его в Стамбуле. Уничтожить отряд в бою — это доблесть, однако взять его в плен целиком, заставить русских бросить знамена к его ногам — вот это уже политический капитал. Поэтому он и дает время на обдумывание. Он хочет сломить волю, чтобы мы сдались сами (моя «гибель» наверняка не дала бы и шанса на иной исход). Такая победа будет для турков куда более красивой и выгодной. И эта его самоуверенность, стремление к славе было самым ценным, который они могли мне сделать. Они дарили мне время. Часов десять-двенадцать. По меркам инженера, загнанного в угол, — целая вечность.

Я позволил плечам опуститься, изображая на лице всю скорбь и растерянность мира.

— Передай своему бею… — я сделал паузу. — Передай, что мы подумаем.

Парламентер удовлетворенно усмехнулся и, развернув коня, удалился. Дубов посмотрел на меня с недоумением.

— Подумаем, ваше благородие? Да что тут думать! Они нас в мешок зашили!

— Верно, Дубов. Зашили. — Я выпрямился. — И теперь они спустятся в этот мешок, чтобы нас оттуда достать.

Я не ошибся. Едва парламентер вернулся, в турецком лагере началось движение. Уверенный, что русские сломлены и готовы к сдаче, Аслан-бей начал готовиться к финальному акту — триумфальному пленению. Вести эффективный огонь со скал по укрывшимся у подножия врагам было неудобно. Чтобы провести зачистку и поддержать штурм картечью, требовалось подойти вплотную. По склонам ущелья, скрипя колесами и звеня сбруей, турки начали передислоцировать легкие пушки. За ними плотными отрядами шли лучшие янычарские роты.

Из донесения моих лазутчиком я узнал, что впереди, на западе около 5–7 тысяч янычар и легкой кавалерии. А сзади, закупоривали нас около двух тысяч турков. Назад, на восток пробираться бессмысленно, так как там очень тяжелый рельеф для атаки, потому там и небольшой отряд противника.

Опустившаяся на ущелье ночь принесла видимость затишья. На склонах, уверенные в скорой победе, турки жгли яркие костры; их гортанные песни и хохот, раскатываясь по долине, давили на нервы. Они уже праздновали, упиваясь своей властью над нашей судьбой, видя в нас лишь дичь в загоне. Что ж, пусть. Эта их самоуверенность и была моим главным союзником.

В нашем же лагере, укрытом в тени скал, царила совсем иная атмосфера. Ни песен, ни смеха — приглушенные команды, скрип лопат да глухие удары топоров. Под маской апатии, под прикрытием бессмысленных переговоров кипела самая безумная стройка в моей жизни.

В самой большой из пещер я собрал своих офицеров. На расстеленном прямо на земле куске пергамента был грубый чертеж, от которого у видавших виды вояк глаза полезли на лоб.

— Господа, — начал я без предисловий, мой голос отдался эхом от каменных сводов. — Забудьте о прорыве и обороне. Мы не станем ни бежать, ни отсиживаться. Мы нанесем ответный удар. Такой, после которого у Аслан-бея не останется ни армии, ни желания воевать.

Ткнув пальцем в чертеж, я продолжил:

— Мы превратим это ущелье в ствол гигантской пушки. Стрелять она будет огнем. Цель — основная группировка на западе. Наша задача — уничтожить их. Полностью.

Они пытались осознать масштаб замысла. На их лицах явно читалось недоверие, я бы даже сказал — ошеломление. После Азова они были готовы к любым моим фокусам, но это превосходило все.

— Но как же, ваше благородие? — подал голос Разин вглядываясь в чертеж. — Таким огнем и нас самих накроет.

— Верно, капитан. Накроет, если не построить защиту. — Мой уголек прочертил на земле новую линию. — Работаем по трем направлениям. Немедленно. И одновременно.

Первым делом — собственное выживание. Взрыв такой силы неминуемо создаст чудовищную обратную ударную волну. Требовалось нечто, способное погасить и рассеять этот удар.

— Всех, кто может держать лопату, — на земляные работы! — скомандовал я. — Перед нашими позициями, поперек ущелья, возводим вал! Благо почва не сильно каменистая под ногами. Строим стену из земли и камня. Высотой в два человеческих роста, толщиной — сколько успеем.

Для турок это выглядело логично: русские в отчаянии строят последний рубеж обороны. Однако я строил волнолом — массивный траверс, который должен был принять на себя и погасить отраженную энергию взрыва. Одновременно другая группа солдат углубляла и укрепляла боковые, перпендикулярные ущелью расщелины — наши спасительные «карманы», куда должна была уйти основная часть отряда в час «Х». Ударная волна, идущая по прямой, пронесется мимо.

Вторая, самая сложная и ответственная задача, — создание эдакого «поршня». Глубокой ночью, самые ловкие солдаты, рискуя сорваться, вскарабкались на скалу и сняли остатки оболочки «Вознесения». Огромное, просмоленное полотнище перетащили на ровную площадку — оно стало основой.

— Жерди, канаты, бронелисты! Все, что есть! — мой голос разносился по лагерю.

С лихорадочной скоростью мы принялись создавать гибридное инженерное сооружение, вклинивая его враспор между скальными выступами. Центральным силовым ядром стал «крест», собранный из снятых с уцелевшего борта «Лешего» бронелистов и кусков рамы. К этому металлическому сердцу прикрепили самые толстые канаты, натянутые с помощью импровизированных воротов. Лишь затем всю конструкцию обвязали жердями для придания объема, и на этот скелет натянули ткань.

— Глину! Воду! Шерсть! — командовал я дальше.

Начался самый грязный этап. Если глина и песок в ущелье имелось, то с водой была совсем беда — пришлось использовать почти все питьевые запасы. Солдаты месили ногами липкую глину, смешивая ее с водой, песком и рубленной шерстью из распоротой одежды и конских попон. Шерстяные волокна должны были сработать как современная фибра, армируя глину и не давая ей трескаться. Этим густым, тяжелым раствором мы, слой за слоем, покрывали всю поверхность ткани, превращая нашу конструкцию в уродливую, но монолитную глинобитную стену-мембрану, слегка вогнутую в сторону востока для фокусировки будущего взрыва.

Наблюдавший за этой работой Анри Дюпре, не выдержал.

— Мсье, это… это гениально в своем варварстве, — произнес он. — Вы создаете очень необычный материал, очень эффективный, смею предполагать. Глина даст массу и огнеупорность, а каркас — жесткость. Но давление… Оно ее разорвет.

— Не разорвет, Анри, — ответил я, не отрываясь от работы. — Она не должна его держать. Она должна его толкнуть. — не думаю, что он поймет принцип действии поршня. — У нее будет только одно действие. Но его хватит.

Третьим направлением стал сам боеприпас. Сердцем адского устройства послужил второй паровой котел «Лешего». Вокруг него, внутри искорёженного двигательного отсека, мы создавали слоеную начинку. В центр, к самому котлу, — самое калорийное и легковоспламеняющееся: весь наш запас спирта и топленого сала. По краям — более медленно горящее, но дающее массу и температуру: угольная пыль, смешанная с селитрой, и бочки со смолой. Это был вулкан, который должен был проснуться по моей воле. Всю эту адскую начинку мы тщательно замаскировали обломками, превратив в бесформенную груду мусора, не вызывающую подозрений. Можно было бы забросать противника термобарическим боеприпасом, но я хотел решить вопрос с Лешим — он не должен достаться врагу, его нужно уничтожить — и я придумал идеальное решение для этого.

Мои люди работали на пределе сил, движимые отчаянной надеждой. Шум нашей стройки наверняка раздражал Аслан-бея. Мне кажется в его глазах мы были крысами, роющими себе могилы. Он и не догадывались, что мы строим гильотину, а не могилу. По крайней мере, я на это надеюсь — на то, что моя идея «выстрелит» — во всех смыслах этого слова.

Время истекло. Едва забрезжил рассвет, турецкий парламентер вновь появился у наших позиций. Его лицо сияло самодовольством, а поза выражала нетерпение победителя, пришедшего забрать должное. Навстречу ему вышел я. Не знаю, догадывается ли он, что говорит с «умершим» колдуном или нет, но выглядел он надменным.

— Ну что, гяур, ты принял мудрое решение? — спросил он, не слезая с коня.

Медленно подняв на него глаза, я произнес:

— Передай своему бею, что русский бригадир подумал. И предлагает ему самому сложить оружие, дабы сохранить жизни своих людей. У него есть пять минут.

Неподдельное изумление на лице турка сменилось яростью. Что-то выкрикнув на своем языке — несомненно, ругательства, — он резко развернул коня и поскакал прочь, словно боясь испачкаться в моих словах. Я усмехнулся. Запал подожжен.

Ответ Аслан-бея был скор. Склоны ущелья ожили. Боевые рога проревели сигнал к атаке, и тысячи глоток подхватили его, наполнив ущелье многоголосым, звериным ревом, от которого, казалось, вибрировали сами скалы. Из-за завала на востоке хлынула уверенная стена янычар, сверкающая ятаганами. За ними, толкая перед собой легкие пушки, двигались артиллеристы. Они шли на зачистку.

— По укрытиям! — крикнул я.

Солдаты без суеты занимали свои места за массивным земляным валом и в боковых расщелинах, там, где ущелье делало небольшой изгиб. Ни единого выстрела. Я смотрел на приближающуюся лавину, и впервые за долгое время мой мозг инженера молчал. Все расчеты сделаны, все переменные учтены. Оставалась лишь одна, последняя, которую невозможно просчитать, — воля случая. Рука на рукояти пистолета была ледяной. Я не был уверен. Я надеялся. Самое ненадежное топливо для инженера, однако сейчас у меня не было другого.

— Пятьсот шагов… четыреста… триста… — монотонно докладывал Дубов из-за укрытия.

Турецкие офицеры, видя наше молчание, похоже, решили, что мы окончательно пали духом. Они гнали своих солдат вперед, желая одним ударом покончить с этим фарсом.

Капля на моих водяных часах упала.

— Сейчас, — выдохнул я.

Дубов, находившийся у замаскированного входа в пещеру, где заканчивался бикфордов шнур, высек искру. Огонек змейкой побежал по просмоленной веревке. Несколько секунд невыносимой, звенящей тишины, когда слышен лишь топот тысяч ног и собственное сердце.

И затем земля содрогнулась.

Сначала — глухой, утробный удар, словно гигантский молот ударил по наковальне в самых недрах земли. Это инициирующий заряд пробил котел «Лешего». И тут же, без паузы, последовал чудовищный «выдох»: перегретая вода, мгновенно обратившись в пар, с колоссальной силой разорвала машину изнутри. Мощный, физически ощутимый импульс швырнул тонны горючей смеси вперед, превратив воздух в восточной части ущелья в густое, маслянистое топливо-воздушное облако.

В следующее мгновение это облако вспыхнуло.

Раскаленные докрасна обломки котла, летевшие со скоростью ядер, стали детонаторами. Не было ни огненного шара, ни привычного грохота. Вместо этого все пространство между «Лешим» и наступающими турками на долю секунды схлопнулось в точку нестерпимо-яркого белого света. Объемный взрыв.

Наша глинобитная мембрана выдержала. С глухим, сокрушительным гулом, от которого заложило уши даже в укрытиях, она приняла на себя всю мощь удара. Затрещавший, но устоявший каркас из жердей вдавило в скальные опоры. Стена не прорвалась. Она сработала как гигантский поршень, как исполинская ладонь, сфокусировавшая всю энергию и швырнувшая ее на запад.

Ущелье превратилось в аэродинамическую трубу. Стена огня и волна избыточного давления, сжатые и направленные рельефом, пронеслись по долине огненным смерчем.

Из своей расщелины я смотрел, как первые ряды янычар просто исчезли, поглощенные стеной пламени. Тех, кто был дальше, ударная волна поднимала в воздух, ломала, швыряла о скалы. Артиллерийские орудия подбрасывало, словно игрушки, и они кувыркались в огненном вихре. Все произошло за те несколько секунд, пока до нас доносился оглушительный рев.

Наш земляной вал и изгиб ущелья спасли нас. Отраженная волна ударила в него, подняв тучу пыли и камней, но потеряв свою смертоносную силу. Нас тряхнуло, оглушило, засыпало землей, но мы были живы. Многих посекло каменной крошкой, но это мелочь, царапины. Скальный выступ, за которым мы укрылись, сработал как естественный щит, рассекая отраженный поток.

Когда грохот стих и пыль начала оседать, я выглянул из укрытия. Перед нами лежала преисподняя. Западная часть ущелья была выжжена до голого камня, воздух дрожал от жара. Там, где еще минуту назад стояла семитысячная армия, теперь простиралось поле, усеянное почерневшими, бесформенными останками, испускавшими густой, тошнотворный чад. Их боевой порядок и командование перестали существовать.

В ушах звенело так, что мир превратился в немое кино. Дубов что-то кричал, размахивая руками, но я не слышал ни звука, лишь угадывал слова по движению губ. Контузия накрыла всех. Земля под ногами была горячей, воздух — тяжелым, как в растопленной бане. На то, чтобы прийти в себя, времени не было. Враг был обезглавлен и оглушен. И этот вакуум ужаса был нашим единственным окном возможностей.

— Вперед! — мой собственный крик прозвучал в голове, как из-под толщи воды. — Перебежками! Огонь по готовности!

Приказ сработал, выведя людей из ступора. Спотыкаясь и кашляя от едкого дыма, отряд начал выбираться из укрытий. Первым из оцепенения вышел Разин. Его лицо напоминало маску языческого божества. Он ничего не крикнул, лишь молча махнул рукой, и его гренадеры, самые закаленные в боях, двинулись за ним.

Организованный прорыв. Мы двигались короткими бросками, используя выжженную землю, обломки повозок и даже тела как укрытие. Авангард составила штурмовая группа Разина: они не лезли в рукопашную, их задачей было шквальным огнем подавлять любые очаги сопротивления. Оставшись позади, на нашем земляном валу, Дубов со своими стрелками прицельно бил по тем туркам в тылу, кто пытался поднять голову. Так мы создали огневой коридор, узкую зону подавления, через которую, пригибаясь, бежала основная часть отряда.

Я бежал вместе со всеми сквозь сюрреалистичную, молчаливую картину. Молодого солдата рядом со мной вырвало, его тело сотрясалось от беззвучных спазмов. Старый унтер, споткнувшись о почерневшую руку, шарахнулся в сторону и торопливо перекрестился. Ужас никуда не делся, он был просто загнан вглубь железной дисциплиной и инстинктом выживания. Главное сейчас — двигаться.

Мы прошли сквозь остатки их лагеря, как раскаленный нож сквозь масло. Солдаты на ходу хватали брошенные мушкеты, пороховницы, подбирали с земли ятаганы. Мы прорывались, а заодно и перевооружались за счет врага.

И вот наконец мы вырвались. Пробежав через дымную, смердящую пасть ущелья, отряд оказался в узкой долине, ведущей в степь. За спиной остался ад. Если здесь и оставались выжившие — они убегали. По крайней мере, я видел как почти вся кавалерия, что смогла выжить ускакала с криками ужаса. А своего бея, не знаю жив ли он, они явно забрали с собой.

— Дубов! Арьергард! Держать проход! — проорал я, и на этот раз звук собственного голоса начал пробиваться сквозь звон в ушах.

Стрелки мгновенно заняли оборону в этом «бутылочном горлышке». Восточный блокирующий отряд турок, придя в себя от шока, попытался организовать преследование. Они суетливо выстраивались, офицеры пытались восстановить порядок. Несколько десятков самых смелых ринулись в нашу сторону, но наткнулись на плотный и точный огонь арьергарда. «Шквал» в руках Дубова заговорил короткими, злыми очередями. Потеряв несколько человек, турки откатились. Их командир, кем бы он ни был, не решился бросать людей на убой в узком проходе. Да и то, что они увидели не внушало им оптимизма для преследования.

Остановив отряд на ближайшем холме, я оглянулся. Картина открылась грандиозная. Ущелье курилось черным дымом. Из западного его конца доносились редкие выстрелы — огрызался наш арьергард. Враг был разбит, дезориентирован и заперт в своей же ловушке. Немногочисленный выжившие убегали. Да и восточный отряд был большк занят тем, что искал среди трупов тех, кто подавал признаки жизни. Думаю, этот бой все присутствующие запомнят надолго.

Мой взгляд скользнул по отряду. Почерневшие от копоти лица, рваные и прожженные мундиры. Многие ранены, все до предела оглушены и вымотаны. Но в их глазах не было страха: смесь ужаса от пережитого с диким, мрачным удовлетворением. Они прошли через огонь и выжили. Увидели чудо и стали его частью. С этой минуты они были моей личной армией, спаянной кровью и огнем, готовой пойти за мной куда угодно.

Я потерял свою уникальную технику, мой «Леший» остался грудой мертвого железа. Из-за его критической поломки я не мог оставить машину, нужно было уничтожать, чтобы он не достался врагу. Оставлять кого-либо для охраны, либо возможного ремонта и буксировки — глупо, мы в окружении врагов.

Зато я сохранил главное — людей. И сломил волю врага. Теперь путь на запад, к Пруту, был открыт.

Легенда о моем «воскрешении» и дьявольском возмездии полетит впереди нас быстрее самого быстрого гонца. Она будет сеять страх в турецких гарнизонах, заставляя их запираться в крепостях при одном упоминании моего имени. Она парализует их волю. Имя «Смирнов» из прозвища «шайтана-инженера» превратится в синоним неотвратимой кары. Надеюсь, именно так все воспримут. Хотелось бы в это верить.

У меня на лице выползла улыбка. Просто вспомнил о той идее, что посетила меня, перед тем как вырубило от взрыва котла Лешего.

Ох и устрою я тут. Лишь бы успеть спасти Государя.