Инженер Петра Великого – 7

Глава 7

Я опустил подзорную трубу. Представшая глазам картина была именно такой, какой я ее и задумал. Там, где еще недавно высился монолитный угловой бастион, теперь зиял уродливый, дымящийся пролом. Склон из битого камня, земли и обломков бревен выглядел пологим, почти удобным для проникновения.

Внутри крепости царил первозданный хаос — мой расчет на каскадный сбой системы оправдался сполна. Обезумевшие от нечеловеческого воя и призрачного света, турки не организовывали оборону, а метались в панике. Потеряв связь с подразделениями, офицеры тщетно пытались навести порядок, однако их крики тонули в общем гуле ужаса. Некоторые янычары, побросав оружие, бились головой о каменную кладку; другие палили вслепую по пляшущим теням. Пролом был «завален мясом» — он превратился в кипящий котел из дезориентированных, сломленных людей.

Едва я опустил трубу, как Дубов с лихорадочным огнем в глазах вдруг заявил:

— Ваше благородие, приказывайте! Сейчас самое время! Ударим разом, пока они в беспамятстве!

Одного взгляда на гренадеров, которые ждали в резерве, хватило, чтобы понять — они рвались в бой, но штурм пролома даже в этом хаосе неминуемо обернулся бы кровавой бойней.

— Отставить, поручик, — мой голос мгновенно остудил его пыл. — Штурма не будет.

Я с улыбкой смотрел на Дубова, сжимавшему свой новый трофей — «Шквал» (видать, хотел и его в деле опробовать), я отдал следующий приказ:

— Поручик, возьмешь белый флаг и пойдешь парламентером.

Дубов недоуменно моргнул.

— Я, ваше благородие? Да я по-ихнему ни в зуб ногой.

— Говорить много не придется. Главное — твой вид и то, что у тебя в руках. Подойдешь к пролому, потребуешь старшего офицера. Побряцаешь этим, — я кивнул на «Шквал», — и потом передашь мои слова.

Взгляд мой впился в него.

— Скажешь паше, что я, бригадир Смирнов, восхищен доблестью его воинов и не желаю проливать лишней крови. Представление окончено. Но если через час на стенах не появятся белые флаги, начнется настоящая работа. Я знаю, где находится их главный колодец, водовод от реки, тот же порт, откуда с моря доставляют всякое. Следующий удар придется по ним. Я не стану больше рушить стены. Я просто превращу их воду в отравленную грязь. Порт разрушу. Да по казармам пройдусь так же как вышло с пороховым складом.

Я выдержал паузу, позволяя Дубову осознать весь масштаб угрозы.

— И добавь, — понизив голос, закончил я, — что пока мы говорим, мои лучшие люди уже внутри. Режут его часовых. Пусть спросит своих офицеров, если не верит. У него есть час. Либо почетная сдача, либо смерть от жажды в осажденной изнутри крепости.

Дубов больше не задавал вопросов. Он шел передавать ультиматум, шел демонстрировать силу, воплощенную в его фигуре и диковинном оружии.

Наступило томительное ожидание. Через посыльных я приказал тем группам, что на стене закрепиться и не двигаться далее. Я не стал возвращаться на наблюдательный пункт, а остался в расположении войск, на виду у всех. Нарочито не глядя на крепость, я думал о том, что творится на севере.

Мысли лихорадочно прокручивали варианты: успел ли Петр дойти до Прута? Где он сейчас? Началась ли уже катастрофа? Каждая минута молчания турок казалась украденной у невидимой битвы за спасение Империи. Нужно было закончить здесь как можно быстрее.

И когда мысли мои были уже далеко, многоголосый, на этот раз радостный, рев вырвал меня из оцепенения. Я поднял глаза. Над Азовом, один за другим, словно запоздалые белые цветы на поле недавней битвы, распускались флаги.

Тяжелый, протяжный скрип, словно стон уставшего гиганта, пронесся над степью. Медленно, с неимоверным усилием, начали открываться главные ворота Азова.

Крепость сдавалась.

Ворота распахнулись, обнажив широкую, заваленную мусором и брошенным оружием площадь. Из крепости потянулись жидкие колонны сдающихся. Понуро опустив головы, с серыми от усталости и пережитого ужаса лицами, турки шли, стараясь не встречаться взглядом с теми, кто обрушил на них небесный гнев. Навстречу им входили наши войска. Без криков, без лишнего шума. На смену хаосу шел строгий, безмолвный порядок.

Все же мне удалось меньшей кровью забрать Азов.

Ко мне подошел азовский паша — седобородый, тучный старик в богатом, правда, потрепанном халате. На его лице была безграничная усталость и фаталистическое смирение. Он протянул мне витиевато украшенные ключи — атрибут власти, который меня интересовал меньше всего. Ох уж эти восточные расшаркивания.

— Возьми, победитель, — глухо произнес он на ломаном русском. — Аллах отвернулся от нас и отдал Азов в твои руки.

Я принял ключи, однако от его сабли, которую он снял с пояса, вежливо отказался, жестом указывая на возникшего рядом и довольного Орлова.

— Я — инженер, а не воин, почтенный паша. Трофеи — доблестным солдатам. Меня же интересует иное.

Оставив офицерам рутину капитуляции, я быстрым шагом направился вглубь крепости. Ни склады, ни казна меня не интересовали. Вместо хаоса боя — наконец-то понятная, системная задача. Поиск информации. Мой профиль.

— Василь! — бросил я Орлову на ходу. — Твоя группа — в порт. Немедленно. Перекрыть все выходы к морю. Каждого европейца, что найдете, — под замок. Инженер, лекарь — без разницы.

Орлов сорвался с места, увлекая за собой своих головорезов, а я в сопровождении нескольких гренадеров направился прямиком в комендатуру.

Кабинет паши был пропитан запахом розового масла. Приказав гренадерам охранять вход, я принялся за работу. Методично, ящик за ящиком, перебирал содержимое массивного дубового стола: какие-то документы на турецком, видимо приказы из Стамбула, отчеты о поставках, жалобы местных купцов — все не то. Простучав стены и осмотрев пол, я не нашел ничего. Уже почти отчаявшись и решив, что все ценное уничтожено, я собирался уходить, как мой взгляд выцепил одну из тяжелых дубовых панелей, обшивавших стену за столом. Она сидела не так плотно, как остальные. Зазор в долю миллиметра, но он был. Ну конечно. Не могли турки обойтись без тайников.

Поддев панель острием ножа, я с усилием сдвинул ее в сторону. За ней открылась неглубокая ниша, а в ней — небольшой, обтянутый кожей ларец. Вот оно.

В кабинет без стука вошел Орлов.

— Есть, ваше благородие! Взяли! Пытался уйти на турецкой фелюге прямо у пристани. Француз. Некий шевалье Дюпре. Грит, важная птица. Дерзится, кричит о нарушении всех законов.

— Хорошо, — не отрываясь от ларца, распорядился я. — Отведи в отдельную комнату. Никакого насилия. Дай воды, вина. Пусть успокоится. И найди мне толкового толмача с французского на всякий случай, вдруг по нашему не понимает.

Пока Орлов исполнял приказ, я вскрыл замок ларца. Внутри, аккуратными стопками, лежали письма, исписанные каллиграфическим почерком. На французском.

Вскоре появился и переводчик — молодой поручик из смоленских дворян, обучавшийся у французского умельца. Он принялся за работу, но уже через несколько минут замер и поднял на меня растерянный взгляд.

— Ваше благородие… Вы уверены, что мне стоит читать это вслух? Здесь… такие вещи…

— Читай, поручик, — твердо сказал я. — Все, что там написано. Дословно.

Он сглотнул и продолжил. Из обрывков фраз, деловых распоряжений и зашифрованных намеков складывалась неприглядная картина: переписка между каким-то Дюпре и кем-то из французского посольства в Стамбуле. Поставки «инструментов», «консультации по укреплению старых стен», необходимость «усилить южный бастион»… Прямых обвинений не было, однако факты кричали сами за себя: французские инженеры активно помогали нашему врагу.

Обман был очевиден. Но мотив? Зачем французам, в лице маркиза де Торси, уверявшему меня в дружбе, одновременно втыкать нож в спину? Была ли это личная инициатива посла в Стамбуле или целенаправленная политика всего французского двора?

Эти письма — часть головоломки. Главный ответ сидел под охраной в соседней комнате. Ответ знал шевалье Дюпре. Но пусть потомится, осознает масштаб бедствия. Сейчас лезть к нему без пыток — бессмысленно. А пытать я не хотел. И не из-за какого-либо человеколюбия (к врагам у меня пощады нет), а из-за того, что пытки не гарантируют правдивость сведений. Со страху могут всякого наболтать, а потом сиди и разбирай, где правда, а где ложь.

Турецкий флот (если таковым можно назвать четыре судна) сделали пару выстрелов в нашу сторону и ушли за горизонт. Сил у них на захват крепости не было, а попадать в зону обстрела артиллерии они не хотели.

К полудню следующего дня, когда разоружили последние турецкие отряды, по моему приказу забили общий сбор. Вся армия, выстроившись на огромной площади перед комендатурой, шумела от возбужденных перешепотываний: одержав невозможную победу, солдаты ждали, что скажет ее творец.

Стоило мне выйти на крыльцо, как стало тихо. По моему знаку конвой вывел вперед восьмерых офицеров во главе с полковником Сытиным. Руки связаны, мундиры помяты, лица землисто-серые — вчерашние судьи на месте подсудимых. Обведя взглядом застывшие ряды, я перевел его на понурых мятежников. Внутри шевельнулась злая, мстительная мысль. Казнить? Слишком просто. Да и не кровожадный я. И слишком почетно для него. Нет, он будет жить, каждый день видя дело моих рук, вспоминая свой позор. Наказание куда изощреннее смерти.

— За мятеж во время боя, — мой голос разнесся над площадью, — положена одна кара. Смерть.

Сытин вздрогнул, но головы не поднял.

— Вы подняли оружие на своего командира, — продолжал я, обращаясь уже непосредственно к ним, — и были готовы обречь всю эту армию на гибель ради своего упрямства. Вы поставили себя выше приказа Государя. За это нет прощения.

Я снова замолчал, позволяя тишине давить.

— Но, — повысив голос, прогремел я, — сегодня день великой победы русского оружия! И я не хочу омрачать этот день кровью, даже кровью предателей.

Подойдя к Сытину, я сам, своим ножом, перерезал веревки на его руках. Он отшатнулся, не веря своим глазам.

— Полковник Сытин, вы и ваши сообщники разжалуются в рядовые. Без права выслуги. Искупать свою вину перед Государем и Отечеством вы будете здесь, в Азове, на работах по восстановлению этих стен. Это мое решение. Государь, когда вернется, рассудит иначе — его воля. А до тех пор — вы рядовые моего полка.

Надо отдать должное, старик только сурово посмотрел на меня и промолчал. Конвой увел офицеров-бунтарей.

Не давая армии опомниться, я вернулся на крыльцо.

— А теперь — о тех, кто заслужил не позор, а славу! — Мой голос загремел с новой силой. — Капитан Разин! Поручик Дубов! Поручик Ржевский! Капитан Орлов! Выйти из строя!

Один за другим они выходили, чеканя шаг, с суровыми и торжественными лицами. Я вызывал их по именам: командиров штурмовых групп, инженеров-самоучек, отчаянных диверсантов.

— Властью, данной мне Государем, — провозгласил я, — за проявленную доблесть и беспримерное мужество все офицеры, участвовавшие в ночном приступе, представляются к повышению в чине на одну ступень! Все нижние чины — к награждению серебряным рублем и двойным жалованием за месяц!

Площадь взорвалась криками «Ура!», однако этот рев не смог заглушить тяжелого, неодобрительного молчания старых офицеров, сбившихся в стороне. Их взгляды говорили о многом: мою волю они приняли, но унижения товарища не простили. Что ж, их право. Новая армия будет строиться без них.

— Капитан Хвостов! — крикнул я, перекрывая шум.

Вперед, поддерживаемый двумя солдатами, вышел бледный, но улыбающийся Хвостов с перевязанной рукой. Спустившись с крыльца, я лично подошел к нему. Только утром я узнал, что он все же выжил.

— За то, что не дрогнул и сохранил своих людей для будущих битв, — ты отныне майор, Хвостов. И первый заместитель коменданта этой крепости.

Хвостов растекся широкой улыбкой. Армия ликовала.

Когда церемония окончилась, солдаты стали расходиться, возбужденно обсуждая произошедшее. Ко мне подошли Орлов и Дубов.

— Ну, ваше благородие, ты даешь! — Орлов стукнул себя по бедру. — Такого и под Нарвой не видали!

Попытка выдавить улыбку вышла жалкой.

— Это была только прелюдия, Василь. Самое интересное впереди.

Они переглянулись. Орлов открыл было рот, но я жестом пресек его вопрос и, оставив их, направился в комендантский кабинет. Эйфория схлынула. Я сел за стол, на котором уже лежали трофейные французские письма.

Эта победа под Азовом… какой же мелкой, незначительной она была на фоне той глобальной катастрофы, что почти наверняка уже разворачивалась на западе. Я выиграл сражение. Но что, если Империя уже проигрывает войну? Эта мысль не давала покоя, отравляя триумф горьким привкусом бессилия.

Дверь в комнату, где под охраной держали шевалье Дюпре, я отворил сам. Француз сидел за небольшим столом; рядом, бледный и напряженный, застыл мой толмач, молодой поручик. Жестом я приказал часовым остаться снаружи.

При моем появлении Дюпре выпрямился, на его лице отразились надменность и плохо скрываемое любопытство.

Не говоря ни слова, я развернул на столе подробную карту Дунайских княжеств и северного Причерноморья. Рядом легли чистый лист бумаги и угольный грифель.

— Переводи, — коротко бросил я поручику. — Дословно. Мсье Дюпре, оставим формальности. Ваши письма весьма красноречивы, но сейчас меня интересует не это. Мне нужно другое, будущее.

Толмач, запинаясь, перевел мои слова. Дюпре смерил меня холодным, оценивающим взглядом, но промолчал.

— О вашей репутации я наслышан, шевалье, — продолжал я, расставляя на карте несколько оловянных солдатиков. — Говорят, вы лучший ученик Вобана. А значит, вы не просто инженер. Вы — стратег. Я хочу предложить вам решить одну задачу. Не как пленник — как коллега.

Про Вобана я приврал, бил наугад, но судя по реакции — угадал. На лице француза промелькнуло недоумение.

— Представьте, мсье, что вы — главный стратег Великого Визиря. А вот это, — я указал на фигурки, — мой Государь, Император Петр, и его армия. Она движется сюда, в Молдавию. Ваша задача — уничтожить ее. Как бы вы это сделали?

Выслушав перевод, Дюпре презрительно усмехнулся.

— Вы предлагаете мне играть в солдатики, мсье бригадир?

— Я предлагаю вам интеллектуальный поединок, шевалье. Или вы боитесь, что задача окажется вам не по силам?

Эта фраза, переведенная поручиком, заставила француза податься вперед. Вызов был брошен.

Так началась странная шахматная партия, где вместо прямых вопросов были ходы по карте.

— Допустим, — сказал я, передвигая фигурку, — я переправляюсь через Днестр здесь. Моя первая цель — Яссы, создание надежной базы снабжения. Ваш ход, мсье.

Дюпре, выслушав, с усмешкой покачал головой и что-то быстро ответил по-французски.

— Он говорит, это первая ошибка, ваше благородие, — перевел поручик. — На месте визиря он бы позволил вам это сделать. Земли вокруг Ясс истощены. Через неделю ваша армия начнет голодать, а лошади — падать. Это ловушка, а не база.

— Хорошо. — Я передвинул фигурку в другое место. — Тогда я не иду на Яссы. Я наношу удар здесь, по Буджакской орде, чтобы обезопасить свой фланг от татарской конницы.

Снова быстрая французская речь и перевод:

— Он говорит, это еще хуже. Вы увязнете в степи, в мелких стычках, потеряв время и силы, в то время как главная армия визиря отрежет вам пути к отступлению.

Эта дуэль через переводчика была мучительной и завораживающей одновременно. Азарт захватил Дюпре; он спорил, доказывал, чертил на бумаге схемы, стремясь продемонстрировать мне, варвару, всю глубину и изящество европейской военной мысли. Я же, шаг за шагом, отсекая варианты, которые он сам и отвергал, вел его к единственному, самому страшному сценарию. У меня была интересная идея — заставить его самого говорить то, что мне надо, но через его слабости — профессиональные слабости. Я бы сам себя так поймал, потому и пытаюсь сыграть в эту игру. По сути, я не слушал его — я направлял его мысль.

Наконец, я передвинул оловянную фигурку, означающего Императора к небольшой, ничем не примечательной речке.

— И что тогда, мсье? Что остается моему Государю?

Дюпре откинулся на спинку стула. Его лицо выражало полный триумф, торжество интеллекта.

— Остается только это, — ответил он, через толмача-поручика. — Единственный логичный, к тому же абсолютно гибельный путь. Он пойдет сюда, к Пруту, надеясь на помощь валахов и сербов. И здесь все закончится. С этого берега его встретит стотысячная армия визиря. Отсюда ударит конница крымского хана. А с тыла его подожмет река. Кольцо замкнется.

Он обвел на карте широким, уверенным жестом излучину реки.

— Ни единого шанса на прорыв. Голод, болезни и полное, унизительное уничтожение.

— Гениальный план, — тихо сказал я.

Дюпре самодовольно улыбнулся.

— О да. Но его автор не я. Этот замысел принадлежит уму куда более изощренному — моему соотечественнику, блестящему стратегу, маркизу де Вильневу. Сейчас он главный советник в ставке Великого Визиря. Но даже он, — Дюпре понизил голос, и в его глазах блеснул огонек циничного восхищения, — не смог бы этого сделать без одного человека. Ключевая фигура в этой игре — господарь Кантемир. Его слезные письма вашему Императору — часть замысла. Он с самого начала был марионеткой в руках Вильнева. — Шевалье с легкой насмешкой добавил. — Он осознанно заманил вашего царя в эту мышеловку.

Эта последняя деталь добила. Я не помню подробностей прутского похода. Из истории я запомнил только то, что он был гибельным, Петр был окружен и был вынужден откупаться. Ловушку я мог предположить. Но то, что православный господарь, последняя надежда Петра, окажется главным предателем, — это придавало катастрофе особый такой мазок — у нее появилось название места и имя архитектора. У катастрофы появилось лицо.

Мой взгляд впечатался в карту, в чертеж, на котором каждая линия кричала о неотвратимой гибели.

Я выиграл битву за Азов.

Но прямо сейчас, в сотнях верст отсюда, Империя проигрывала войну.

И я, единственный, кто знал всю правду, ничего не мог изменить.

Или мог?