Тут, у подножия небесной горы, был целый ёкайский город. Он горел огнями, сиял, как иней на благовещенских соснах в морозный денек, шумел звонкими деревянными гэта, копытами, громкими голосами, смехом, рычанием и мычанием. Тут было весело, ярко, громко.
Только кикимора лишнего шума не любила. Ей бы в тишину, в покой.
Каукегэн Шарик за время путешествия подрос, оброс мышцой, шерсть у него стала гладкая, блестящая. Он все сильнее и сильнее становился похожим на собаку, только что кусты не метил. Еще аура у него стала темная, как ночь, и сильная.
Такая аура появлялась у существ только очень древних, сильных и силу свою попусту не растрачивающих. Или у тех, кто бок о бок с сильным ёкаем или богом живет. Вот как Тузик с кикиморой.
— Пойдем, что ли, — вздохнула кикимора и пошла прямо в город. Бобик послушно затрусил чуть впереди.
В городе на кикимору с каукегэном внимания особо не обращали. Тут своих чудиков хватало.
— Мари-Онна-сама! Мари-онна-сама! — прошептал вдруг каукегэн, зло ощериваясь чеширской пастью с акульими, росшими по кругу зубами. — Опасность чую.
Шумел город, толкался плечами веселый ёкайский народ, из открытых дверей ночных заведений раздавались смех и звон посуды, музыка, крики. Пьяно, громко, ярко, суетно. Улицы заливались ярким светом японских фонариков, аппетитно пахло готовящейся шкворчащей едой.
Все было вроде хорошо, но по спине пробежал холодок. Дурное предчувствие? Да будет.
И в этот самый миг кикимору кто-то схватил за плечи, дернул назад, и она провалилась куда-то в темноту — даже охнуть не успела. Туда же, в темноту, нырнул вслед за ней верный каукегэн. Но его вытолкнуло из черной дыры, и он оказался там же — на яркой шумной улице, полной веселящегося народу.
— Мари-онна-сама, — провыл каукегэн, принюхиваясь к воздуху черным собачьим носом. Не так давно они с кикиморой научились друг друга чувствовать даже на расстоянии, если оставался хотя бы след ее темной ауры.
Он и оставался. Куакегэн, как по ниточке, прошел немного вперед, потом свернул направо, налево, еще раз направо. И оказался в веселом квартале.
— Йошки-ма-трещ-ки, — по-русски выругался каукегэн, глядя на резные высокие ворота, за которыми терялся след темной ауры.
Самый роскошный дом утех для ёкаев был ему абсолютно не по зубам.
Ю-баба была уж лет так пятьсот смотрительницей Лунных Цветочных Купален в центральном районе города ёкаев. Заведение ее было известным, дорогим и неприступным для основных масс.
Когда ей донесли, что в городе появилась красавица-чужачка с волосами цвета несобранного с полей спелого риса и с глазами цвета травы со склонов священной горы Камияма, Ю-баба решила полюбопытствовать. А когда Ю-баба заприметила, что на девице талисмана защитного нет, как тут же гостью заморскую и утащила в свой лунный цветник. Нечего потому что по ёкайскому городу без талисманов шляться. Тут не Пикадилли и не Елисейские Поля, чтобы по сторонам зевать.
Девица с темной аурой, впрочем, сильно испуганной не выглядела. Стояла смирно, смотрела на Ю-бабу, улыбалась вежливо.
— Будешь теперь на меня работать, — проскрипела Ю-баба, оглядывая пришлую со всех сторон. — Хороша, хороша… найдется на тебя ценитель.
Чужачка вежливо улыбаться перестала. Глядит настороженно, а в глазах зеленущих огни так и мечутся.
— Сверкай — не сверкай, а ты теперь Лунным Цветочным Купальням принадлежишь, девочка, — сказала Ю-баба. — Сначала обучение пройдешь, потом прислуживать станешь, а там и гостей дорогих привечать начнешь.
Кикимора на эти слова огни болотные выпустила, ауру темную расплескала вокруг. Вот еще — ей, честной женщине, в публичном доме работать! Не бывать такому!
Ю-баба на болотные огни только хмыкнула. Раз — и открыла широкий рот и проглотила их все до единого. И ауру темную тоже проглотила. Облизнулась длинным красным языком и кривым пальцем пригрозила.
— Поучить придется, — недовольно сказала она и взмахнула рукой.
Бедную кикимору снова схватило за плечи и затянуло в темноту.
Проды все ж таки по пн, а то не успеваю ничего, еще две книги пишутся параллельно, кошмар